Сергей Еремеев

• Геворг Мирзаян

 Второй нарком иностранных дел Советской России Георгий Чичерин отдал свою жизнь за страну Георгия Чичерина по праву называли самым образованным министром иностранных дел в Европе Фото: ИТАР-ТАСС

"Я должен был быть всегда готовым все делать сам. Бремя непосильное. Так у нас люди идут в расход. Я — израсходованный" — так писал о себе Георгий  Чичерин. Де-юре — второй нарком иностранных дел Советской России, а де-факто — создатель и вершитель советской дипломатии в первые годы ее существования.

Внешнеполитические достижения Советской России в 1918–1928 годах были весьма скромными, но без Чичерина их не было бы вообще. Без его прагматизма и непостижимой работоспособности Советская Россия, вероятно, была бы удушена или разорвана на части западными странами и белогвардейскими движениями. Чичерин же не только смог вывести Россию из международной изоляции, но и во время своих частых визитов на Запад на своем примере развеивал стереотипы о «безграмотных, тупоумных большевиках». Чичерин свободно читал и писал на всех основных европейских языках, знал латынь, хинди, арабский. По словам секретаря Чичерина, в Польше и прибалтийских государствах «он произносил речи на языке государства, в котором находился». Его по праву называли самым образованным министром иностранных дел в Европе.

Чичерин жил на работе — в буквальном смысле. Он работал с четырех часов дня до десяти-одиннадцати утра. Наркоминдел был открыт двадцать четыре часа в сутки, секретари и стенографы работали посменно. Фактически вся тяжесть работы в первые годы существования наркомата лежала на плечах Чичерина и его заместителя Льва Карахана. «Все, что нужно в наркомате, делает Чичерин. Каждая бумага проходит через его руки, и это прохождение не является пустой формальностью. Если он дома, то он работает без пиджака, укутав шею старым серым шарфом. В девять часов вечера и в четыре утра он обедает, обед прост — суп и каша. Самовар кипит всю ночь», — писал о работе советского наркома один из иностранных корреспондентов, работавших в России.

Через руки Чичерина проходили не только все ноты и заявления НКИД, но и большинство статей по международной политике в официальных изданиях Советской власти. «До 1928 года все, что в “Известиях” и “Правде” имело какое-либо отношение к внешней политике, присылалось мне в гранках или читалось мне по телефону, я выбрасывал или изменял. Несколько раз я прямо спас положение, в особенности когда какой-нибудь идиот из братской компартии проталкивал чудовищную нелепость», — писал нарком. Кроме того, он лично курировал иностранных коммерсантов, желавших работать в Советской России, а также организовывал визиты иностранных артистов (включая Айседору Дункан).

Десять лет такой титанической работы (официально Чичерин ушел в отставку лишь в июле 1930-го, однако в реальности он не руководил делами Народного комиссариата по иностранным делам с 1928 года) подкосили его здоровье.

Нет Чичерина — нет виз

Георгий Васильевич Чичерин родился 12 ноября 1872 года в селе Стража Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Он был потомственным дворянином и наследственным дипломатом — его отец Василий Николаевич Чичерин в течение 18 лет служил в Главном архиве МИД России, а также в российских представительствах в Бразилии, Германии, Франции, Италии, Франции. Родственниками матери, Жоржины Егоровны Мейендорф, также были российские дипломаты. «Я рос среди всевозможных воспоминаний дипломатического мира», — писал сам Чичерин.

В 1891 году он с отличием окончил гимназию и поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. В 1895 году окончил его, также с отличием и по сложившейся дворянской традиции на несколько лет отправился в путешествие по Европе. Вернувшись в Россию, Чичерин в 1898 году поступил на работу в МИД. Местом службы молодого дипломата стал архив министерства, однако Чичерин не находил в этом ничего скучного. Наоборот, он с увлечением погрузился в работу и получал удовольствие от чтения документов о дипломатах прежних эпох, трактатов, дипломатической переписки. Одновременно он писал монументальный труд о Горчакове.

Впрочем, работа в архиве продлилась недолго. Практически сразу же после поступления в МИД Чичерин стал участвовать в революционной деятельности, помогал группе своего приятеля, принимая на хранение различные предметы и документы. И когда в 1904 году царская охранка взяла эту группу в разработку, Чичерин от греха подальше уехал из России. Однако его достали и там. В 1908 году полиция накрыла квартиру, где проходило совместное заседание немецких и российских социал-демократов, организованное неким Орнатским (псевдоним Чичерина). Сам Чичерин легко отделался, его лишь выслали из Германии. Естественно, он был тут же уволен из МИДа, въезд в Россию ему был запрещен.

Следующие девять лет он мотался по всей Европе — Австро-Венгрия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Великобритания. Чичерин не только изучал Европу, ее языки, приобретал нужные знакомства (что ему позже очень пригодилось), но и не забросил своей революционной деятельности. Он занимался координацией социал-демократических эмигрантских групп в Европе. Поэтому неудивительно, что Октябрьскую революцию он встретил как заключенный № 6027 британской Брикстоунской тюрьмы.

Сидел он, правда, недолго — советскому правительству были нужны профессиональные кадры, и оно хотело назначить Чичерина, с его опытом работы в Европе, на один из руководящих постов в НКИД. Москва потребовала от Лондона немедленно освободить Чичерина и выслать его на родину и в качестве стимулирующей меры фактически взяла в заложники всех британских граждан, находящихся на подконтрольной Советской России территории. Им просто не давали выездных виз. «Для того чтобы выдать визу, нужно посоветоваться с Чичериным. Но, к сожалению, Чичерин находится в Англии. Нет Чичерина — нет и виз», — говорил помощник наркома иностранных дел Иван Залкинд. Давление подействовало, и в январе 1918 года Чичерин вернулся в Россию. И сразу же окунулся в работу — дел было невпроворот.

Первый немецкий блин

Практически сразу же после прибытия, в феврале 1918 года, Ленин назначил Чичерина помощником наркома. А фактически наркомом, потому что тогдашний глава Народного комиссариата по иностранным делам Лев Троцкий не относился к своему посту серьезно. Убежденный сторонник идеи скорой мировой революции, Троцкий считал, что НКИД в скором времени вообще будет не нужен. «Наша дипломатическая деятельность происходила в Смольном без всякого аппарата Наркоминдела», — говорил он. Поэтому Ленин повесил на Чичерина создание нового внешнеполитического ведомства. Практически весь персонал предыдущего министерства отказался служить советской власти (кое-кто потом передумал, но большевики оказались принципиальными: на дверях наркомата уже висела табличка «Старых чиновников просят предложением своих услуг не беспокоить»). Беда была и с заграничными представительствами. Если к началу Первой мировой войны Россия имела более 200 представительств за рубежом, то к началу работы Чичерина у Советской России их было лишь два — в Лондоне (во главе с Максимом Литвиновым) и в Скандинавских странах (его возглавлял Вацлав Воровский).

Времени на раскачку не оставалось. После провала стратегии Троцкого «Ни мира, ни войны» Чичерину в феврале пришлось подписывать фактически немецкий ультиматум в Брест-Литовске. Это был страшный мир. От России была отторгнута территория площадью 780 тыс. кв. километров с населением 56 млн человек (треть населения Российской империи). На ней находилось (до революции) 27% обрабатываемой сельскохозяйственной земли, 26% всей железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности; выплавлялось 73% железа и стали, добывалось 89% каменного угля и изготовлялось 90% сахара; располагалось 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода и проживало 40% промышленных рабочих.

Однако на этом беды не закончились. В марте началась интервенция держав Антанты, которые сразу же стали кооперироваться с белыми движениями, и Советская Россия оказалась окружена врагами с четырех сторон.

«Все, что нужно в наркомате, делает Чичерин. Каждая бумага проходит через его руки, и это прохождение не является пустой формальностью… Самовар кипит всю ночь» Фото: РИА Новости

Советские власти попытались выйти из изоляции через дальнейшее сближение с Берлином, заключение торгового соглашения и получение немецкого займа для дальнейшего выживания советской республики. Вся тяжесть переговоров с Германией легла на плечи наркома. «На долю Чичерина выпала тяжелейшая миссия: он должен был вручить договор торжествующим победителям, а затем на протяжении долгих месяцев встречаться с ними, выслушивать их наглые претензии, не давать повода для провокаций», — говорила Елизавета Драбкина, будущая известная советская писательница. Несмотря на убийство 6 июля германского посла Мирбаха, 27 августа сторонам все же удалось заключить экономические соглашения. Однако все принесенные жертвы (унижения, отданные территории, начавшаяся выплата репараций) оказались бесполезными — Германия проиграла в войне, и 1 ноября флот Антанты вошел в Черное море. В ноябре были закрыты все советские представительства — в Германии, Швейцарии и Швеции (из Англии Литвинова выгнали еще раньше). Таким образом, в конце 1918 года Советская Россия оказалась в еще большей изоляции, нежели в начале.

Монахи и раввины

Весь 1919 год Советская Россия жила под дамокловым мечом иностранной интервенции. Запад боялся распространения революционного вируса по всей Европе и, несмотря на антивоенные настроения в ряде европейских столиц, вполне мог решиться на «окончательное решение советского вопроса». Было крайне важно нивелировать эти страхи, и сделал это прагматизм советского наркома иностранных дел в эстонском вопросе.

Когда в конце 1919 года Красная армия разбила Юденича, большинство революционно настроенных товарищей (включая Троцкого) высказалось за экспорт революции и перенос боевых действий в Эстонию. Чичерин выступил против. «Это резко изменило бы настроение во всех малых государствах, с которыми мы ведем или собираемся вести переговоры, и сорвало бы эти соглашения, так как везде воскресло бы представление о нашем якобы “империализме”», — писал он Ленину. По его мнению, Советской России нужно было совсем другое. «Уже летом, когда выяснилось, что мы недостаточно сильны для того, чтобы одновременно бороться против наступающих Деникина и Колчака и помешать Антанте создать ряд буржуазных республик на нашем Западном фронте, уже тогда нам стала ясна необходимость прийти к мирному соглашению с этими республиками», — объяснял Чичерин.

Ленин принял точку зрения своего наркома. 31 декабря с Эстонией был заключен мир, который, как и ожидал Чичерин, имел далеко идущие последствия. Советская Россия продемонстрировала, что не собирается заниматься экспортом революции, и в странах Антанты победили противники радикального решения большевистского вопроса. 16 января 1920 года верховный совет Антанты снял с Советской России экономическую блокаду. «Наш договор с Эстонией превратился в генеральную репетицию соглашения с Антантой, превратился в первый опыт прорыва блокады и в первый эксперимент мирного сожительства с буржуазными государствами», — писал о тех событиях Чичерин.

За мирным договором с Эстонией последовали и соглашения с другими осколками Российской империи — Латвией, Литвой, Финляндией, Польшей. В Москве надеялись, что вслед за этим последует заключение экономических соглашений и с западными государствами. 6 февраля 1921 года коллегия НКИД дает указание российским дипломатам за границей в скорейшие сроки добиваться восстановления фактических экономических и торговых отношений с Западом, не особо настаивая при этом на формальном признании. Советской России нужны были иностранные инвестиции, и Чичерину было все равно, откуда они придут. Нарком всегда выступал за практичность в международных отношениях. «Если раввин и монах сойдутся торговать и вместо этого начнут спорить о талмуде и отцах церкви, они ничего не наторгуют, а только вырвут друг у друга бороды», — говорил он друзьям.

Раппальский сюрприз

Однако тогда эти надежды не оправдались. Отказ от идеи углубления интервенции не означал, что Европа собиралась принять коммунистическую Россию в свою семью. На Западе намеревались навязать Советской России жесткие экономические условия, выдоить из нее все золото и ресурсы. Сделать это предполагалось на конференции в Генуе весной 1922 года. Запад намеревался встать единым фронтом и потребовать от Советской России в обмен на установление торговых отношений возврата царских долгов.

Чичерин прекрасно понимал, насколько важна будет эта конференция. Именно поэтому, несмотря на недавно перенесенный тяжелый приступ болезни, от которой он еще не оправился, нарком лично возглавил советскую делегацию.

Как и ожидалось, конференция началась с ультиматумов членам советской делегации — и на общих заседаниях, и во время частных консультаций с британским премьером Дэвидом Ллойд-Джорджем. По иронии судьбы именно эти консультации помогли Чичерину завершить Генуэзскую конференцию (первую для Советской России) триумфальной победой. Советско-английские переговоры за закрытыми дверями рождали множество слухов. В частности, о том, что Россия вот-вот примет английские ультиматумы и подпишет сепаратные соглашения с Лондоном. Больше всего эти слухи нервировали немцев. Германия надеялась выйти из послевоенной изоляции за счет оказания Британии услуг по сдерживанию Советской России. И министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау боялся, что после нормализации отношений между Британией и Советами Лондону больше не нужны будут тесные отношения с Берлином, в результате чего немцы окажутся в изоляции и будут отданы на растерзание французам.

В Коминтерне прагматизм Чичерина воспринимали в штыки. На него строчили доносы в ЦК, обвиняли в трусости и предательстве идеалов коммунизма. Чичерина (слева), бывшего дворянина и меньшевика, давно бы оттерли от НКИДа, если бы у него не было мощного покровителя в лице самого Ленина Фото: РИА Новости

Чичерин всячески способствовал распространению этих слухов, и в конце концов немцы не выдержали. Когда ночью советский нарком позвонил немецкой делегации с предложением заключить соглашения о нормализации отношений, министр быстро согласился. 16 апреля между Германией и Россией был заключен Раппальский договор, по духу и содержанию резко отличавшийся от Брест-Литовского. Он предусматривал немедленное восстановление дипломатических отношений между РСФСР и Германией в полном объеме. Стороны взаимно отказывались от претензий на возмещение военных расходов и невоенных убытков и договаривались о порядке урегулирования взаимных разногласий. Германия признавала национализацию немецкой государственной и частной собственности в РСФСР и отказывалась от претензий, вытекающих «из мероприятий РСФСР или ее органов по отношению к германским гражданам или к их частным правам при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств». Обе стороны признали принцип наибольшего благоприятствования в качестве основы их правовых и экономических отношений, обязывались содействовать развитию торгово-экономических связей. Германское правительство заявило о своей готовности оказать немецким фирмам помощь в деле развития деловых связей с советскими организациями.

Раппальский договор не только проломил брешь в едином западном «санитарном кордоне». Он фактически лег в основу подписанного в 1925 году торгового договора и всей последующей индустриализации СССР — немецкие фирмы поставляли нам оборудование, технологии, создавали заводы.

«Нет» восточным революциям

Несмотря на активные действия на западном направлении советской внешней политики, Чичерин не забывал и о восточном. Здесь он тоже показал себя как ярый прагматик. Вплоть до того, что шел на открытый конфликт с Коминтерном, не веря, что коммунизм семимильными шагами пойдет по «освобождаемому Востоку». «Не понимаю, почему ради Коминтерна требуется рассорить нас с Афганистаном, Персией и Китаем… Все повсеместно смешивают РСФСР и Коминтерн, и несвоевременный шаг его может создать нам катастрофу. Военных сил у нас мало. Нападение на нас Афганистана может повести к катастрофе в Туркестане. Этим нельзя играть. Считать позорною бдительность ввиду этих опасностей — это действительно позорно», — говорил нарком.

Поэтому еще в июне 1921 года Чичерин в инструкции полпреду в Афганистане Раскольникову предостерегал его от неверных оценок монархических реформ в Афганистане: «В нынешней стадии развития Афганистана просвещенный абсолютизм типа нашего XVIII столетия является для него серьезным прогрессивным явлением. Вы должны всячески избегать роковой ошибки искусственных попыток насаждения коммунизма в стране, где условий для этого не существует».

Выступал он и против советизации Персии, на части территории которой в июне 1920-го — сентябре 1921 года при непосредственном участии Советской России была создана Гилянская республика, позже переименованная в Персидскую Советскую Социалистическую. 26 февраля 1921 года с Персией был заключен договор о восстановлении дипломатических отношений, и уже к июлю после колоссального давления Чичерина вся советская помощь Гилянской республике была свернута.

Аналогичную политику Чичерин проводил и на Дальнем Востоке. В том же 1921 году на заседании Политбюро он выступил против идеи активной поддержки антияпонского национально-освободительного движения в Корее, которое могло привести к войне с Японией (даже несмотря на то, что японские войска находились тогда на советском Дальнем Востоке). «Пока Япония в борьбе против ДВР и Советской России ограничивается нынешними половинчатыми действиями без открытой войны и держится колеблющейся политики, корейские повстанческие отряды не должны иметь своим местопребыванием территорию ДВР и не должны в форме целых формирований быть отправляемы из ДВР или из Советской России в Корею. Расформированию они не подлежат, но не следует допускать их открытых, тем более демонстративных передвижений на борьбу с японской властью в Корее», — убеждал Чичерин. И снова одержал верх.

Подобный скепсис относительно экспорта коммунизма объяснялся просто. «Ввиду чрезвычайно осложненного международного положения, в которое мы теперь вступили, необходимо устранять всякий лишний повод к нападкам на нас, за который могли бы уцепиться наши противники или недоброжелатели», — писал он Молотову. Однако по понятным причинам в Коминтерне прагматизм Чичерина воспринимали в штыки. На него строчили доносы в ЦК, обвиняли в трусости и предательстве идеалов коммунизма. В таких условиях Чичерина, бывшего дворянина и меньшевика, давно бы оттерли от НКИДа, если бы у него не было мощного покровителя в лице самого вождя мирового пролетариата. Ленин очень высоко ценил своего наркома и никому не давал его в обиду. «Чичерин — работник великолепный, добросовестнейший, умный, знающий. Таких людей надо ценить. Что его слабость — недостаток командирства, это не беда. Мало ли людей с обратной слабостью на свете?» — писал Ленин.

Такое отношение, вероятно, возникло потому, что Ленин (сам трудоголик и прагматик) видел титанический труд Чичерина по созданию советской внешней политики с нуля. К тому же Ленин понимал, что заменить Чичерина просто некем. Именно поэтому Чичерин имел прямой доступ к вождю, докладывал ему лично, в обход ЦК.

Диктатура языкочешущих над работающими

Однако после смерти вождя отношение власти к Чичерину резко изменилось. Пришедшему к власти Сталину нужны были другие люди. Он стал продвигать к власти в НКИДе лично лояльного ему Максима Литвинова. «Начав с 1923 года ожесточенную борьбу с Чичериным, Литвинов вел эту борьбу, не стесняясь в средствах. Он открыто третировал Чичерина перед чиновниками Наркоминдела, отменял его распоряжения, зачеркивал на официальных докладах его распоряжения и ставил свои», — писал бывший советский дипломат Григорий Беседовский, бежавший в 1929 году за границу.

Сопротивляться этому Чичерин не мог не только из-за «недостатка командирства» и боязни навлечь на себя гнев Сталина. К тому времени и без того слабый организм советского наркома стал давать сбои. Чичерин постоянно болел и в 1928 году был вынужден уехать на длительное лечение в Германию, де-факто передав все дела Литвинову. Его вернули через два года, причем фактически насильно: в конце 1920-х несколько крупных советских работников, включая Беседовского, стали невозвращенцами, и Сталин боялся, что так же поступит Чичерин. «Нарком вернулся тяжело больным, его диабет осложнен жестким воспалением периферической нервной системы, он еле ходит. Из вагона до автомобиля его вынуждены были почти перенести на руках», — писал чехословацкий представитель в Москве Йозеф Гирса. В тот же год Чичерин официально был снят с поста наркома иностранных дел СССР.

На его долю выпало еще одно испытание — он был вынужден смотреть, как советская внешняя политика теряет стратегический характер. Не только в части сближения с Англией в ущерб отношениям с Германией, но и на Востоке. Раньше Чичерин верил, что советская дипломатия должна выстраивать хорошие отношения с восточными странами не на идеологической, а на экономической почве: «Нас не пугает, что английские дипломаты “могут шептаться и даже немного больше” с деятелями Турции. Определяющим все же является то, что имеется неизлечимая склонность господ из Сити получать в колониальных странах одну маленькую вещь, называемую сверхприбылью, и имеется столь же неизлечимая склонность тех, с которых она должна быть содрана, ее не платить».

Но уже перед выходом в отставку он увидел, что советская экономическая деятельность в восточных странах не сильно отличается от английской. «Наркомторг является нашим внутренним врагом в Азии, — писал он. — Персия прикрывает Баку, Турция — вообще Кавказ; их можно было бы целиком политически купить послаблениями в торговле. Нет! Наши торгаши обдирают что есть мочи турецкий и персидский народы. Шумяцкий (советник, а затем глава политического и торгового представителства в Персии. — “ Эксперт”) сделал всю Персию нашими врагами своим беспардонным хозяйничаньем, грабежом персов».

Однако по-настоящему больно умирающему наркому было следить за тем, как рушится выстроенный им советский профессиональный внешнеполитический аппарат. «С 1929 года были открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства. Теперь работать не нужно, нужно “бороться на практике против правого уклона”, то есть море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут... Нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших “общественных организациях” стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими», — писал он. В 1937 году ряд «работающих», включая бывшего зама Чичерина Льва Карахана, были расстреляны. Чичерин этой участи избежал, вероятно, потому, что умер в 1936 году.