Николай Юрьевич Романов

От переводчика. Когда мне впервые попался в Женеве этот огромный, роскошный и красочно изданный двухтомник по истории Швейцарии, конца XIX века, я просто не мог пройти мимо и не купить эту книгу. Чтение ее доставило колоссальное удовольствие, даже принимая во внимание, что автор пишет на женевском диалекте старофранцузского швейцарского языка конца позапрошлого века. Однако это нисколько не меняет содержания книги, а также не умаляет таланта автора, создавшего поистине замечательный шедевр в стиле и в духе раннего, т.н. "пассивного" ,романтизма. Не говоря уже о великолепных иллюстрациях, значительная часть которых принадлежит его руке. Поэтому, не было ничего удивительного в том, что прочитав эту книгу, я с тем же успехом занялся в свое времчя и ее переводом. Не столько даже для издания в России, сколько для того, чтобы иметь возможность показать друзьям и знакомым то, львиная часть чего остается для них в их туристических поездках в Швейцарию "за кадром". Поскольку кроме десятка заезженных туристами мест, о стране этой никто ничего в России толком не знает. Тем более, что ведь мы и учим иностранные языки не только для того, чтобы с ними работать, но и для того, чтобы ... переводить то, что считаем нужным определенным образом донести до наших соотечественников из истории и культуры других стран, к которым волею работы, должностного положения, места проживания, лечения, отдыха или чего бы то ни было иного мы оказываемся причастными. Так что приятного чтения всем, кто интересуется историей и этнографией Швейцарии так, как они воспринимались в конце позапрошлого столетия.

Николай Ю.Романов

ШВЕЙЦАРИЯ

 

　

1879 ГОД

 

ТОВАРИЩЕСТВО

ТИПОГРАФИЯ ЖЮЛЯ КРЕТА

В КОРБЕЛЕ

 

　

ЖЮЛЬ ГУРДО

 

ШВЕЙЦАРИЯ

 

ОБЗОР И ПУТЕШЕСТВИЯ

ПО ТЕРРИТОРИИ 22 КАНТОНОВ

 

ИЛЛЮСТРИРОВАННОЕ ИЗДАНИЕ

 

С 730 ВЫПОЛНЕННЫМИ НА ДЕРЕВЕ ГРАВЮРАМИ

 

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

 

КАНТОНЫ ЖЕНЕВА, ВО, ВАЛЕ, БЕРНЕ, УНТЕРВАЛЬДЕН,

ЛЮЦЕРН, ЦУГ, ШВИЦ, УРИ

 

ПАРИЖ

ТИПОГРАФИЯ АШЕТТ И КО

79, БУЛЬВАР СЕН-ЖЕРМЕН, 79

1879

Все права защищены

 

　

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ

 

Швейцария является европейским государством в наибольшей степени посещаемым туристами, причем, с каждым годом все больше и больше увеличивается число туристических групп, приезжающих полюбоваться ее ледниками, услышать шум ее водопадов и вдохнуть воздух ее горных долин. “Кажется, - как пишет Элизе Реклю, - что жизнь человека выглядит неполной, если ему не хватает в ней радости от путешествия на альпийское высокогорье”.

 

Но означает ли это, что Швейцария хорошо нам известна ? Очевидно, что кроме таких известных мест на ее территории как Интерлакен, Гриндевальд, Люцерн или расположенное с ним рядом озеро, мы вряд ли сможем красочно описать в деталях ее образы подобно тому, как это могут позволить себе сделать путешественники, возвращающиеся из Японии или с нетронутых цивилизацией берегов острова Мадейра. Однако, лишь кроме нескольких традиционно принятых к осмотру местных достопримечательностей, являющихся, скорее, обязательной данью моде, и которые, в конечном итоге, дают лишь общую информацию об этих местах, существующий сегодня поверхностный обзор весьма необычных территорий, занятых не менее необычными поселениями, а также мест проживания древних гельветических народов, никак не в состоянии заполнить те чистые листы, содержание которых мог бы легко пересказать наизусть каждый побывавший здесь однажды человек. Благодаря хитросплетению своих отдельных территорий и сохраняющихся между ними различий, в изобилии проявляющихся в общем и традиционном характере отдельных социальных уложений, нравов, обычаев и их истории, данный регион, будучи словно сотканным из контрастов и причудливых хитросплетений, как духовного, так и физического характера, простирается гораздо дальше, чем мы можем это предположить, основываясь на беглом знакомстве с достопримечательностями, лишь поверхностно доступными простому обладателю горного альпенштока. То, что эта страна безусловно самобытна, в этом можно быть безоговорочно уверенным, однако почему и чем именно она самобытна ? Лишь очень немногие люди изучили ее в той достаточной степени для того, чтобы быть в состоянии точно определить, в чем же заключается это содержание.

Перед вами полная картина Швейцарии в том виде, в каком ее создала природа, и в том ее содержании, в каком эту страну обустроили люди, - если нам будет позволено выразиться подобным образом, - превратив ее в итоге в место самого желанного обитания. Вот первый заголовок:

 

ШВЕЙЦАРИЯ

 

Несмотря на то, что название Обзор и путешествия в своей краткости является немного расплывчатым, оно, тем не менее, дает возможность осветить все существующие точки зрения и позволяет отдельным образом остановиться на всех характерных особенностях, представленных в этой работе. Объем книги позволил автору самым детальным образом разобрать ее содержание вместо того, чтобы придерживаться сценария простого книжного очерка, как им было сделано в случае Италии. Великолепным образом подобранное представление отдельных вопросов позволило совершенно естественным образом сформировать основную часть содержания книги, однако нашлось в ней и место драматизму человеческих отношений. Причем, я говорю о подлинно человеческом драматизме в том самом виде, в каком он предстает из содержания подлинных и вполне достоверных документов, а не только из устных преданий, из старых легенд и других рассказов чисто условного характера, не выдерживающих в наши дни уже никакой разумной критики. Как это хорошо известно, каждый швейцарский кантон и каждая коммуна на территории Швейцарии во все времена обладали своими собственными архивами и своей собственной обособленной политической жизнью, что и позволило нам, не рискуя при этом затеряться в беспорядке обширных познаний на эту тему, остановиться на некоторых важных поворотных моментах, обнаруженных в жизни как целых народов, так и отдельных людей, взяв при этом на себя обязательство показать то, в результате каких именно событий различные группы из числа жителей Швейцарии смогли в итоге объединиться в форме связанных друг с другом членов конфедерации.

Представители животного мира, пусть даже и к некоторому неудовольствию кого-то из вас, также займут свое место в настоящей работе, ведь животные в этом мире горных Альп также имеют полное право быть упомянутыми, тем более, что они играют здесь свою отнюдь не второстепенную роль наравне с людьми, и можно даже сказать, что без мелодичного звона “колокольчиков” на их шеях, звуковой диапазон этих мест был бы однозначно неполным. Кроме того, в книге будет представлена и найдет в ней свое место и изрядное число историй о разных приключениях, которые, однако, будут отнесены нами на второй план и представлены как часть общей совокупности историй, с единственной целью сделать эту книгу тем, чем она задумывалась нами изначально, а именно, в первую очередь, с целью содействия изучению и восприятию этой страны как существенным, так и второстепенным по отношению к нему образом.

 

Стр.1

 

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1 ЖЕНЕВА: ПАМЯТНИК ЖАН-ЖАКУ РУССО

 

ШВЕЙЦАРИЯ

 

ПЕРВАЯ ГЛАВА

 

Вечер в Здании Избирательного собрания в Женеве. - Бонивар и подземелья Шийонского замка. – Быки Арнольда де Мельхтхаля; в Рютли. - Во времена Аллоброгов. - Епископальная Женева. – Ястреб Святого Петра. - Мост через Рону и пригород Сен-Жерве. - Улицы нижнего города и старая ярмарочная площадь. - Гостиницы и странноприимные аббатские приюты. - Панорама города. – Дома Женевы. - Борьба за свободу. - Реформа; изменение вида города; реестры Консистории. - Ночь Эскалады и Горшок молока герцога Савойского. – “Post tenebras lux” (“Когда спала тьма”). - Арве и Рона. - Борьба между двумя Женевами; торжество демократии. - Монблан и долина Шамони; приключения во время восхождения; живописный рассказ одного путевого обходчика. – Заход солнца.

 

I

 

Одним сильно ветреным вечером в апреле месяце 1877 года, толпы по воскресному одетых жителей Женевы стекались на улицу Кораттери и во все прилегающие к ней переулки, направляясь в сторону площади Рыцарей Госпитальеров. Глядя на спокойное выражение лиц людей и вслушиваясь в необычную простоту содержания их разговоров и жестикуляции, можно было подумать, что наступил день очередного “народного голосования”. И действительно, все эти люди направлялись в Здание Избирательного собрания, однако в этот раз знаменитый Гераклейский храм, видевший за время своего существования немало весьма либеральных по содержанию обменов ударами, не являл в себе никаких признаков предстоящего сражения. Огромный зал, блистающий огнями, буквально вибрировал от края и до края, будучи наполненным гармоничными звуками чарующих мелодий, ведь именно в этот день Общество Изящных Искусств города Женевы давало свой второй ежегодный праздничный концерт.

Главным событием этого вечера была серия живых картин, в которых обыгрывались некоторые эпизоды из истории Швейцарии в той форме, в какой они были изображены на полотнах художника Лугардона. Лугардон является ведущим национальным живописцем Швейцарии. Другие авторы, такие как Калам, Диде, Тёпфер и другие показывали на своих картинах природу Альп во всей ее первозданной и чарующей красоте. Лугардон противопоставил этому грандиозному великолепию не менее волнующие пейзажи, полные человеческого драматизма, сделав акцент на эпическое содержание прошлых столетий, проиллюстрировав при помощи своей кисти пламенеющие багрянцем события на заре эпохи наступающей свободы.

На первой из картин на полотне изображено внутреннее помещение тюрьмы. Мы видим темный склеп с доминирующими массивными колоннами, выполненными в византийском стиле, между которыми высечены узкие оконца, через которые друг с другом ведут постоянную борьбу ночь и день.

Где мы? “В подземельях Шийонского замка”, - так вам ответят местные жители. Снаружи розовые воды Лемана с ленивым шумом плещутся среди покрытых трещинами отрогов скал, на которых возвышается старый замок, а немного ниже, со стороны Во, раскинулись красивые виноградники, покрытые золотыми отблесками солнца. Далее, справа, расположен Монтре, стоящий на берегу бухты, а слева, находится Вильнев, кажущийся меланхоличным форпостом огромного и одинокого Вале, на входе в который, расположившись лицом к лицу, словно замерев в вечной схватке, высятся две другие высокие башни, кажущиеся гораздо более гордыми и могучими, чем вся савойская крепость, - Ден-де-Морд и Ден-дю-Миди.

С того момента, когда впервые прозвучал этот призыв, потребовалось еще почти три столетия, чтобы пронзительный свисток поезда смог нарушить тишину этих сумрачных подземелий, из которых, до наступления этого времени, мы с трудом смогли бы услышать лишь стук колес небольшой повозки, запряженной маленьким осликом, увозящей в соседний город нескольких крестьян вместе со всем их нехитрым богатством, проезжающей по узкой рампе подъемного моста, связывающего замок с окружающим миром. Да и то лишь, если очень хорошо прислушаться.

Нам потребовалось бы подняться еще на один, а то и на два этажа, чтобы войти в большие залы, предназначенные для князей и их рыцарей, чтобы иметь возможность оценить цветные настенные панно, обрамляющие большие окна, через которые открывается вид на залитую солнцем местность, окружающую все здание. В этот момент мы смогли бы увидеть там, перед собой, череду гигантских отрогов савойских Альп, а чуть ниже них - скалистые утесы Меллери (Meillerie) с их рыбацкими хижинами, приютившимися у подножия этих скал, между которыми открывается путь в долину Брет (Bret), а также вид на Круглую башню и на местечко Сен-Гингольф (Saint-Gingolph), а затем, если бы мы решились продолжить наше путешествие дальше, то еще примерно через двенадцать миль нашим глазам открылось бы сверкающее своей чистотой покрывало глади озера... Однако здесь, в этом подземелье, навсегда поселились лишь тьма и печаль. В течение шести лет здесь в плену томился известный заключенный, прикованный железным кольцом к одной из колонн, поддерживающих потолок. Этим человеком был Франсуа Бонивар (Francois Bonivard), знаменитый настоятель церкви Сен-Виктор (Saint-Victor), героический защитник некогда дарованных Женеве свобод.

Именно тогда, в середине шестнадцатого столетия, когда разворачивались эти события, Карл Третий (Charles III), герцог Савойский, поклялся, что Женева станет частью его владений, в то время как жители самой Женевы поклялись, что она несмотря ни на что останется самостоятельной. Поэтому совершенно безрезультатно герцог и его близкий родственник епископ Жан вновь и вновь вывешивали перед мостом через реку Арве (Arve) отрубленные головы своих противников. Эйджноты (Eidgnots) по-прежнему продолжали сопротивляться как савойским алебардистам, так и Мамелюкам, не говоря уже о не менее грозной лиге “Рыцарей Ордена Ложки” (Chevaliers de la Cuiller).

В конце-концов, несмотря на все усилия своих сыновей, Женева оказалась почти на грани вымирания, и было ясно, что для Бонивара уже потеряна всякая надежда на освобождение. Однако именно тогда из Берна пришла помощь. Весной 1536 года ​​тысячи воинов, продвигаясь вдоль берегов реки Аар (Aar) и наступая на крепость Шийон, объединяются с женевцами и после переправы на лодках на другой берег озера вынуждают к сдаче жестокого гувернера Антуана де Бофорта (Antoine de Beaufort).

Таков был первый акт той молчаливой драмы, представленной художниками – членами Общества Изящных Искусств.

Захватившие замок победители поспешно спускаются в подземелья, отпирают тяжелые дверные запоры и устремляются внутрь. – Жив ли ты, Бонивар ? – слышатся крики. – Да, он дышит. – Бонивар, ты свободен ! – А Женева ? – Она тоже свободна.

Услышав эти слова, истощенный до предела человек приподнимается, и оковы спадают с него. Перед тем, как выйти, он внезапно останавливается и поворачивает голову назад, словно колеблясь. Проведя семьдесят два месяца в заточении, он уже почти сжился с окружавшей его темнотой, а его глаза, отвыкшие от дневного света, словно боялись вновь увидеть перед собой солнце.

Нечто подобное происходит иногда и с целыми народами, двигающимися на ощупь в темноте своего рабства, которые вначале тоже чувствуют сильную боль в своих ослабевших глазах, оказавшись вдруг на ярком свете дарованной им свободы, и которые чисто машинальным и словно мимолетным движением, подобно воспетому Байроном узнику, поворачиваются спиной к свету, вновь на мгновение обращая свой взор в глубину той темной пещеры, что была переполнена их стонами.

Вторая сцена переносит нас более чем еще на два столетия назад, во времена изначальной и окутанной легендами Швейцарии. Мы находимся в лесистом кантоне Унтервальден. Арнольд де Мельхтхаль распахивает поле вместе со своим старым отцом, “справедливым человеком, к голосу которого прислушивались на собраниях”. В это время к ним подъезжают спутники австрийского суверена Ланденберга, чтобы отнять у них пару волов. “Если крестьянин хочет пахать землю, воскликнул один из них, то пусть сам и тянет на себе плуг”. Старик, мучаясь от боли, взваливает на себя ярмо. Его глаза полны тоски, голова опущена вниз, а его верные животные, как кажется, во всем разделяют его отчаяние. В свою очередь, Арнольд бросается на обидчиков и бьет палкой господского слугу.

И в этом случае тоже, сама упряжка, пастухи и другие участники группы в точности воспроизводят картину художника.

Терпение крестьян подходит к концу. Удар палки де Мельхтхаля, как и последовавший за ним удар секиры Баумгартена прозвучали для всех кантонов скрытым призывом к восстанию. “Дальновидный человек предугадывает”, говорила мудрая Гертруда своему мужу. И настало время, когда все это предугаданное начинает сбываться. Проклятая всеми крепость Цвинг-Ури уже высилась над Альтдорфом, а насаженной на шест шляпе, выставленной на площади, должен был с непокрытой головой поклониться каждый проходивший мимо человек, становясь при этом на колени.

“Мы смогли бы многое, если бы мы были едины”. Именно наглядное воплощение этих слов, сказанных Стауффахером Вальтеру Фюрсту в ночь заговора в Рютли, и предстает перед нами на третьей картине действия. Среди кажущейся полупрозрачной обстановки, призрачное восприятие которой только подкрепляется эффектом лунной радуги, возникающей в свете болотного газа, нашим глазам предстает расположенная рядом с Мифенштайном знаменитая поляна, скрытая со всех сторон зарослями деревьев. Тайный пикник в лесу, как сказал об этой встрече Шиллер.

Озеро кажется гладким, как зеркало. - Два часа ! - прокричал сторож на башне Зеелисберга. Затем дважды ударил колокол в Ури, и два человека спустились по скалам, держа в руках специально затемненные фонари. Тень отсутствующего здесь Теля словно бы опускается на сцену этой тайной встречи. “Трое швейцарцев” из легенды, с поднятыми руками клянутся защитить свободу Вальдшеттена, в то время как оркестр играет национальный гимн “Зовешь ли ты меня, моя родина ?”

Бурные и восторженные аплодисменты всего зала сопровождают эту красивую сцену. Три раза поднимается занавес и три раза артисты Общества Изящных Искусств вновь в полном молчании принимают неподвижные позы своих героев.

 

Стр. 4

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ЖЕНЕВА: ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ ЖЕНЕВСКОЕ ОЗЕРО НАПРОТИВ КОЛОНЬИ

 

Вот и я, переполненный думами, навеянными легендарными видениями, я снова спускаюсь осторожными шагами в сторону набережной. Ветер уже улегся. И в этот раз Луна, - да, самая настоящая Луна, - оставляет свои сверкающие отблески на сияющей металлическим светом сонной поверхности озера, а на идеально синем небе нет больше ни одного облачка, кроме, разве что, западной стороны, где еще можно различить исчезающую полоску серых туч, которые так и не сумели полностью растаять за весь этот дождливый день и теперь медленно уплывают куда-то вдаль, в сторону Франции.

Это еще не тот радостный момент, когда группы бродячих итальянских менестрелей, спускаясь по всем известным тропам с альпийских вершин, будут располагаться друг за другом в местных кафе, занимая их одно за другим, постепенно заполняя всю длинную полосу набережных и насыщая эти места своими песнями и представлениями. Кажется, что вся окружающая атмосфера словно бы всем своим видом поддерживает и защищает резковатую терпкость уходящей зимы, однако рощи деревьев и кустов, расположенные рядом с Памятником Единства Нации, уже всем своим видом свидетельствуют о скором приходе весеннего сезона. Еще несколько дней, и этот крошечный кантон Женевы, который даже с высоты склонов горы Монблан, можно охватить целиком лишь одним коротким взглядом, превратится в один смеющийся и цветущий сад. На севере, среди причудливого чередования горных склонов, рождаясь почти у самой поверхности воды и тут же исчезая среди скальных обрывов и выступов, спадая вниз вдоль каскадов и водопадов горного массива Юра, возникнет замечательная череда покрытых цветами лужаек и фруктовых садов.

 

Стр. 5

Иллюстрация 1

Подпись справа от иллюстрации 1: ЗАМОК ШИЙОН

 

На юге, террасы Колоньи облекутся в густые зеленые заросли из вязов и каштанов, а немного дальше, на мягко сбегающих вниз просторах Вуарона будут чередоваться друг с другом на склонах холмов леса и луга, местами перемежаемые возделанными полями. Даже ущелье Салев, расположенное между темными пластами окружающих его известняковых склонов, расцветет двумя своими изысканными по утонченности оазисами в Моннетье и в Морно, а также в других местах, в которых так любят бывать летом жители Женевы. И только корона горы Монблан с тремя зубцами словно непоколебимая цитадель холода и морозов будет продолжать возвышаться на горизонте над деревеньками, расположенными у ее подножья среди древесных кущ.

Опираясь на раму моего окна, из дома, стоящего на углу площади Лонжмаль, я вслушиваюсь во все необычные шумы, окружающие меня в это вечернее время суток. Я бросаю взгляд на Большую Набережную, на которой изредка еще мелькают силуэты последних запоздалых прохожих, а затем, постепенно, вокруг меня наступает настолько полная и глубокая тишина, что мне кажется, что я могу расслышать раздающееся в унисон равномерное дыхание всех погружающихся в спокойный сон жителей Женевы.

Какое спокойствие и какая удивительная беспечность читаются во всем этом замирающем отдыхе старого города ! Город словно знает, что вне зависимости от того, стоят ли на дворе декабрь или апрель, он все равно проснется утром таким, каким он лег вечером спать, будучи одновременно и свободным и хозяином сам себе ! Мои соотечественники из Франции, - именно такого же пробуждения я желаю и вам, вне зависимости от того, стоят ли на дворе декабрь или апрель.

Однако Женева не всегда смыкала глаза с таким спокойным сердцем. Был в ее истории даже период, когда из всех городов Европы ее сон однозначно был наиболее тревожным. Сколько же ужасов она пережила, и сколько беспокойства !

 

Стр. 7

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: РАЙОН УЩЕЛЬЯ САЛЕВ

 

Постоянно вынужденная зорко осматриваться по сторонам и регулярно становящаяся объектом угроз и посягательств от врагов, поджидавших ее то спереди, то сзади, она никогда не могла отдохнуть от постоянного состояния боевой готовности и даже в постели всегда была готова дать отпор своим врагам. С “находящейся во младенчестве республики”, как говорил Вольтер, должно было сойти столько же потов, как с великана, чтобы она смогла однажды обеспечить себе безопасность и свободу, и именно поэтому не столько сам героизм Женевы, сколько еще и оригинальность форм проявления этого героизма, делают этот город ни с чем не сравнимым в числе всех других современных городов.

 

История практически не сохранила упоминаний об античном периоде истории региона Женевского озера времен Аллоброгов. Цезарь лишь упоминает ее в своих Комментариях, и по сути это все, что мы о ней знаем. Римляне, столь воодушевленные плодородными районами Кампаньи, похоже, ничего не понимали в суровой красоте альпийской природы. Но это вовсе не означало, что они ничего не знали об этих местах или что им не удавалось пересечь эти горные массивы. Некоторые пути использовались довольно часто, например, тот из них, что вел в Арль через перевал на горе Женевр, равно как и другой путь, шедший в сторону Вены (Дофинэ) через перевалы Аоста и Сен-Бернар, как другие дороги, больше расположенные к востоку, по которым можно было попасть в Страсбург, в Вормс, в Майнц, в Брегенц или в Аугсбург. Все эти маршруты уже в первом веке нашей эры были весьма хорошо известны, и в частности, ими активно пользовались войска, направлявшиеся в армии, расположенные на территории Германии, а иногда и имперские чиновники, которые отправлялись в назначенные им провинции, не говоря уже о торговцах или богатых гражданах из северных районов империи, привлеченных возможностью посетить Рим. Я не говорю уже о военачальниках или простых путешественниках, таких как греческий историк Полибий или географ Страбон. Однако все они видели в этих землях лишь ужасающий конец цивилизации. Житель Падуи Тит Ливий рассказывает о них лишь как о крайне негостеприимных и диких местах. “На самых границах Ретии и Италии, - пишет также поэт Клавдий, - возвышается до самых звезд огромная цепь гор с лишь летом едва проходимыми тропами. Там множество смертных нашло свой конец, став льдом от мороза подобно всем тем, кто лик созерцал ужасной Горгоны. Другие из них погребены были под снегом глубоким. И часто повозки, даже со всей их поклажей, в бурю падали в бездну, и горы, срываясь вниз глыбами льда, их покрывали”. Итак, несмотря на довольно расплывчатую картину, создаваемую этими описаниями, мы видим перед собой огромное полотно с изображением Альп как гор, не привлекающих серьезного внимания римлян. Весьма мало горных вершин удостоилось чести получить от них собственное название. Свое имя у них получила, например, вершина Адул, обозначавшая целый горный массив, образуя некое подобие заднего плана для региона альпийских озер в Готтарде или в Бернине. В то время как ни Монблан, ни Монроз, ни какая-либо другая из крупных вершин высокогорий Оберлэнда не была удостоена ими существованием на географических картах.

Тем не менее, именно благодаря Вергилию мы знаем, что его соотечественники весьма высоко ценили вино из Ретии, равно как и отдавали должное сырам со склонов Альп, тем более, что даже сам Пий Антоний умер от этого сыра, съев его слишком много, о чем не приминул оставить упоминание сатирик и философ Марк Аврелий. Мы также знаем, что любители изысканных столов и угощений в те времена никогда не упускали случая отправиться в эти ужасные и заброшенные места в поисках тех пород дичи, которые крайне редко попадались в лесах центральной части Италии, к каким, в частности, относились тетерева и белые куропатки, не говоря уже о сернах и горных козлах, всегда пользовавшихся большой популярностью на аренах развлечений.

Что же касается окрестностей Женевского озера, называвшегося в те годы озером Леман, то древние авторы отнюдь не были склонны живописать их в самых выспренних выражениях. Автор Мифа об Аргонавтах, греческий поэт Аполлоний, который, кстати говоря, всегда считал реки Рейн, По и Рону тремя ответвлениями одной большой реки, рассказывает нам об этих местах в самых невероятных красках. По его словам, ее истоки лежат “за самым краем Земли, у ворот Заката в обители Ночи”, а та из ее ветвей, которая несет свои воды к Океану, течет среди бурных озер и печальных земель, населенных Кельтами. Для обширного водного бассейна, в который, вытекая из земель страны Нантуатов (район Ба-Вале), впадают на один день воды реки, у автора не нашлось иного названия, кроме пустынного озера, в то время как первые греческие путешественники, которым все-таки удалось подняться вверх вдоль диких берегов Роны, ощущали себя завороженными и подавленными тем ужасом, который буквально растекался в стороны от кажущегося бездонным мрачного провала, в который срывались темные воды реки неподалеку от Бельгарда.

На археологических картах ясно видно, что первоначальным центром заселения этих мест в древности стали торговые владения Аллоброгов. Здесь, в вышине, раскинулся Эмпориум Аллоброгум (1). На высоте девяноста одного метра над уровнем Женевского озера располагались курия и храм в честь бога Аполлона, стоявшие на том же самом месте, где позднее, уже в десятом веке, была возведена южная башня церкви Святого Петра. На всей территории той части города, которая носит сегодня название Бург-де-Фур, в те времена шумели густые леса, спускавшиеся по склонам холмов к озеру и к реке, которая по своим размерам была в те годы значительно больше, чем сегодня, причудливо извиваясь между крутыми и каменистыми склонами. Сразу же за Роной располагалась территория, населенная Варварами, иначе именуемыми гельветами, а река протекала в этих местах через узкое ущелье, носящее название Па-де-ла-Клюз (называемое по-латыни “callis clausa” или “ограда долины”), над которым в наши дни возвышается французский форт Эклюз.

 

(1) Владения Аллоборгов располагались к северу от Женевы, вдоль левого берега Роны и тянулись вплоть до Вены на юге, а оттуда, вдоль правого берега Изера простирались до гор Савойи, включая также северную часть Дофина, занимая, собственно саму Савойю, район Женевуа, а также непосредственно Женеву и прилегающие к ней территории.

 

Однако прошло совсем немного времени, и город вскоре начал спускаться все дальше вниз на современное плато де Траншэ, в районы Маланью и Контаминэ, о чем свидетельствуют остатки акведуков, каналов, а также статуи, бронзовые изделия, амфоры и монеты, которые в больших количествах постоянно находят в этих местах. Неподалеку от основного города, примерно в часе ходьбы от него, сформировалось также и несколько второстепенных по значению поселений, которые не составляли еще в те времена единого целого, окруженного двадцатью двумя башнями, выстроенными при епископе Маркоссэ (Marcossay).

 

История Женевы в качестве самостоятельного города начинается только в одиннадцатом столетии. В это же время произошло то, что можно было назвать счастливой датой в истории подобного городского кельтского самоуправления, просуществовавшего около шестисот лет, когда после долгого периода неопределенности ее юридического и политического статуса Женева была официально признана имперским городом. Верховный сюзерен в лице Императора не доставлял городу больше беспокойства, - тем более, что он находился так далеко и вечно был так занят ! Однако каким бы далеким и занятым он ни был, это нисколько не преуменьшало его значения в исключительных случаях, когда он выступал в роли гаранта безопасности. Впервые после включения в состав вначале римских, а затем и бургундских, остготских, франкских и вновь бургундских владений, Женева была, наконец, предоставлена сама себе, став самостоятельной. Однако, по странному стечению обстоятельств, город, которому впоследствии будет суждено снискать себе славу самого грозного врага римско-католической церкви, первоначально выступал в качестве княжества из состава церковных владений. Управление городом осуществлялось епископом, носившим при этом звание и титул принца Священной Империи. Фактически, именно он выступал теперь в роли сюзерена, олицетворяя собой как светскую, так и духовную власть. Однако из-за своего привилегированного положения между постоянно враждующими друг с другом государствами, Женева была слишком лакомым куском, который не мог не возбуждать постоянного желания завладеть им. Кроме того, епископ регулярно выступал в роли единоличного конкурента окрестных феодалов, присвоив себе титул Графа Женевского, и стремясь стать полноправным хозяином на всем южном берегу Женевского озера. Это соперничество, внешне весьма далекое от интересов процветания и благополучия нового городского образования, в итоге оказалось для него очень выгодным. В противостоянии лицом к лицу только с одним противником, возможно, его политика была бы обречена на неудачу, однако сразу против двух враждующих соперников перспектива выигрыша была очевидной. По сути, епископ, находясь в состоянии продолжающегося конфликта с бароном, владевшим соседними землями, был обязан принять в качестве основы своей политики интересы города, обладание которым и являлось предметом спора, и за эту поддержку ему полагалось платить звонкой монетой. Жители Женевы поддерживали своего прелата общим числом голосов, однако, в то же время они дальновидно пресекали попытки узурпации власти какой-то одной из противоборствующих сторон. Подобное состояние постоянной вынужденной бдительности стало превосходным средством приучения к республиканской системе существования. Люди привыкли к тяжелому труду, к интригам, к перипетиям политической борьбы, они осознали необходимость объединения при первых же признаках угрозы, собирая силы для дальнейшего сопротивления как самым серьезным вызовам природы, так и наиболее опасным из своих врагов.

Начиная с тринадцатого века, городским жителям постепенно были передан из-под управления епископа ряд государственных институтов, что в дальнейшем было закреплено в специальной хартии и было связано с поддержанием демократических принципов народного суверенитета, в те годы, конечно, еще ограниченного теми функциями, круг которых определил для себя сам прелат, но тем не менее, уже вполне реальных. Общее число горожан, выбираемых в Генеральный Совет, голосует за размер налогов и каждый год назначает четырех попечителей синдиков, осуществляющих правосудие по уголовным делам, принятие мер по защите города, по управлению финансами и изданию указов, и несущих ответственность за свое управление, отдавая в нем отчет Совету сельских общин, которой и назначает их на занимаемые ими должности. В распоряжении епископа все еще остается довольно много полномочий, - управление городом и его территорией, осуществляемое под патронажем скорее номинальным, чем реальным, со стороны Императора, должность которого он временно замещает, а также церковное правосудие, вынесение судебных решений по делам, требования по которым превышают шестьдесят золотых, право помилования, право чеканить монету и т.д. Кроме того, к числу полномочий хозяев старого замка, возвышавшегося между лестницей де ла Трель и Ратушной улицей, принадлежит и назначение комиссара, уполномоченного на рассмотрение судебных дел незначительной важности, а также работа канцелярии, ведавшей управлением и делами сельской общины вокруг небольшого замка Гайар, - деревни, расположенной вблизи Женевы, - в части смертных приговоров, которые должны были утверждаться епископами. Следует также отметить и одну любопытную деталь, - с момента захода солнца и до самого утра город переходил под исключительное управление синдиков.

Этот период в истории Женевы был всего лишь еще периодом делегированных прав и свобод, никогда не имевших ничего общего с целостным содержанием свобод завоеванных. Собственно, центром города всегда был Собор Святого Петра. А теперь поднимитесь вместе со мной к старому бургундскому городищу, или, говоря иным образом, к району Бург-де-Фур, к этим высоким кварталам, полным благопристойности и достоинства, которых редко когда достигают шум и сплетни нижнего города. Именно здесь расположен величественный и торжественный собор, освященный его величеством императором Конрадом в 1031 году. Это одновременно очень скромное и в то же время священное место, которое, по всей вероятности, служило резиденцией римских префектов и включает, помимо самого собора, епископский дворец, обитель каноников, две приходские церкви, несколько часовен, бывшее здание суда, тюрьму, замок графа Женевского, другие небольшие замки и крытые здания, а также окруженный высокой стеной еврейский квартал. Церковь Святого Петра была не только выражением духовной силы, - оно также служило и местом для заседаний комициев. Именно здесь, под сводами этого готического нефа, - служившего одновременно и религиозным святилищем и местом собраний, сгруппировавшись вокруг высокой и лишенной каких-либо украшений кафедры, с высоты которой Кальвин формулировал свои строгие реформаторские доктрины, - и собирались горожане, когда возникала необходимость выбирать судей или принимать новые законы. Внутренние помещения, все изображения на которых были в дальнейшем тщательно стерты и замазаны побелкой руками строгих протестантов, в те годы представляли собой сплошной орнамент из цветных фресок и были богато украшены статуями, алтарями, исповедальнями, большими киотами каноников, изящно расписанными и изобиловавшими скульптурами, а также местами для церковного хора. Однако сегодня, как я вновь повторюсь, улицы и площади, примыкающие к этому почтенному здания, поражают людей скрытым в них духом строгости и ограничения буквально во всем. Здесь никогда не бывает много горожан, если, конечно, нет перерыва на обед, однако когда-то тут можно было встретить множество мелких уличных торговцев и других людей, представлявших собой тот удивительный тип жителей старой Женевы, отголоски которого еще и сегодня можно увидеть в городе, и который вплоть до наших дней не утратил в среде этих людей высокопарности их походки, взгляда, от которого ничто не ускользает, поджатых губ, высокие воротники одежды которых всячески подчеркивают приверженность их обладателей старым традициям единства религии, науки и политики. Крутые улочки с теснящимися вокруг них высокими зданиями, полные гниющего мусора, - которые, похоже, никогда не перестанут существовать, - связывают эту часть города с нижними кварталами района Мадлен, с домами, сгрудившимися вокруг готического храма, сумевшего сохранить до наших дней свою небольшую колокольню двенадцатого века.

В выведенных шрифтом на церковный манер названиях некоторых из этих улиц еще сохранилось их принятое в Средневековье религиозное содержание: Адская улица, улица Рая, улица Всех Святых (1). На смену судебным исполнителям, деловым служащим, церковным сторожам, мелким конторским работникам, некогда живших в этих сумрачных домах, с крохотными окнами, выходившими на замусоренные и заваленные отбросами дворы, со временем пришли преуспевающие ремесленники, торговцы, мелкие мастеровые, старьевщики и другие представители вечно зависимого работного люда, постоянно прозябающего в бедности, с перекошенными и переполненными противоречивыми чувствами лицами, говорящих всегда медленно и с трудом подбирая слова, как было и три столетия назад, когда этот покрытый извилистыми улочками квартал лишился своей законной доли солнца и воздуха, превратившись в полное тоски и удручающее своим видом гетто.

Напротив, на середине реки, между нынешней набережной Ке-де-Берг и площадью Бель-Эйр, располагался Островной квартал, куда мы смогли бы попасть, пройдя по старому мосту, в течение длительного времени бывшему единственным мостом во всей Женеве. Благодаря своему расположению, этот мост должен был играть, да и играл во все времена, действительно ключевую роль в летописи исторических событий города. Прежде всего, именно по поводу этого перехода через Рону, построенному по указанию Цезаря (2), Женева была впервые упомянута в мировой истории.

 

(1) Данное странное название восходит ко времени существования церковного братства Всех святых душ, преданных в Чистилище, справлявшего свои обряды в церкви в районе Мадлен.

(2) См. далее, главу II.

 

В дальнейшем, именно благодаря нему, грозный дом Герцогов Савойских мог охранять все большие и малые ворота, ведущие в город. Именно через этот мост проходила подлинно главная для всей Европы дорога, по которой сюда прибывали в разные эпохи огромные караваны европейских торговцев. Именно здесь, в 1519 году, на глазах жителей Женевы перед Островным замком была отрублена голова сторонника свободы Бертелье. И именно здесь, по иронии судьбы, свободолюбивые швейцарцы протянули руку помощи оказавшейся в бедственном положении Республике. Именно здесь одним зимним днем, на площади, носящей сегодня его имя, знаменитый синдик Безансон Хьюз, сжимал в руках тексты о союзе и совместных действиях жителей трех городов, получения которых ждали с таким нетерпением, чтобы скрепить их затем печатями Берна и Фрибурга. А потом, через несколько лет после этого, именно по этому мосту никем не замеченной в Женеву проскользнула Реформация. И, наконец, сравнительно недавно этот узкий мост стал, по выражению публициста М.Рэя “Фермопилами демократии в Женеве”. Когда восставший город ощетинился баррикадами, и кровь текла по его улицам в братоубийственной схватке.

Строенный Мост, - а именно так его тогда называли, - существовал еще в шестнадцатом веке, будучи, подобно Понте-Веккьо во Флоренции и Понте-Риальто в Венеции, застроенным множеством домов, в которых проживали преимущественно мастеровые из числа кожевников, пороховщиков, ножовщиков, булавочников и винокуров. Проходивший подобным образом через остров дорожный путь был настолько густо заселен, что в 1534 году от него делегировалось целых десять представителей в управляющий городом Совет двухсот. Так было в прошлом, и то же самое продолжает сохраняться и сегодня в образе всего этого очень необычного и традиционно тесно связанного с водой весьма живописного квартала, изобилующего мельницами, мелкими мастерскими, фабриками, высокими зданиями, увенчанными башнями и разнообразными выступами, которые покрывают их стены и коньковые крыши, - которые словно ведут друг с другом и с окружающим миром жестокий спор за господство над лазурной водной гладью, что позволяло еще во времена Средневековья сравнивать этот квартал с большим военным судном, мачтой которого была высокая башня под названием Цезарь. На самом мосту владельцы домов чувствовали себя максимально комфортно, не особенно затрудняя себя выбором помещения для хранения производимых ими товаров, тем более, что между арками моста и ревущим под ними бурным потоком всегда хватало места для строительства новых подвалов и кладовых.

Все мы прекрасно знаем, чем однажды закончилась история этого ни с чем не сравнимого моста. В одну из январских ночей 1670 года пожар такой силы, каких в Женеве еще никогда не бывало, уничтожил и сам мост и все его постройки. Пожар был настолько сильным, что на расстоянии трех миль по другую сторону озера можно было читать также легко, как и днем, да и сами горы, как тогда казалось, полыхали огнем. Развалины города догорали три недели. В огне того пожара погибло сто двадцать два человека, а те, кто наблюдали за этим страшным и одновременно грандиозным зрелищем со стороны, могли видеть заживо горящих мужчин и женщин, вспыхивавших и рассыпавшихся искрами подобно пропитанным смолой деревьям от удара молний, беспомощно размахивавших руками, стоя на крышах домов и балконах, среди обломков которых их потом находили сплетенными в огромные клубки из обуглившихся скрученных костей и горелой плоти, застывших от холода и перемешанных со щебнем. После катастрофы появились недовольные, объявившие пожар результатом проклятия и кары небесной, и было принято решение перестроить этот знаменитый мост, который, тем не менее, так никогда и не потерял своего лица вплоть до того момента, когда новый пожар, уже в 1867 году, вновь не уничтожил его, а вместе с ним и тех немногих его жителей, которые выжили в первой катастрофе.

Нынешний пригород Сен-Жерве, который этот мост соединял с основной частью города, является центром расположения многочисленных мастерских, местом бурного зарождения шумных и часто весьма агрессивно настроенных демократических кругов, которые, да позволено мне будет это заметить, все-таки в итоге одержали победу. Этот квартал был свидетелем тех дней в октябре 1846 года, когда, несмотря на пушки, направленные на площадь Бель-Эйр, местные радикалы, поднявшие восстание по приказу Джеймса Фази, поставили точку в эпохе существования старой Женевы, также знаменовавшую собой и кризис феодальной формы правления и в итоге позволившую распустить Особое собрание Зондербунда, а два года спустя пересмотреть и неравноправное соглашение, принятое в 1815 году.

Этот квартал, с раннего утра и до поздней ночи живший в не затихающем стуке ударов стамески и долота, пропахший запахом извести и металла из раскаленного тигля, по сути представлял собой обособленный и совершенно самостоятельный город. Обладая возможностью сбора пошлины за проезд по перекинутому через Рону мосту, он обладал в какой-то мере статусом и свободного порта, а его жители, - с каждым годом становившиеся все богаче, - и в особенности, после открытия большого торгового пути из Кутанса (1), образовали в конечном итоге один из семи главных городских церковных приходов. Эта раскинувшаяся по обоим берегам городская агломерация, имевшая для Женевы такое же важное значение, как Трастевер для Рима, Базель для поселений на правом берегу Рейна и квартал Заксенхаузен для Франкфурта, играл также и исключительно важную роль стратегического характера. Так, в случае возникновения хотя бы незначительной угрозы, доступ за эти стены немедленно прекращался. А после того, как опасность миновала, жизнь здесь вновь начинала течь привычной настороженной чередой, и не столько по причине нехватки у местных жителей денег, сколько из-за весьма двойственных с политической точки зрения настроений, всегда царивших в этом необычном квартале, не говоря уже о присутствии рядом с ним резиденции савойского комиссара в Островном замке. Последний был построен в четырнадцатом столетии, когда присоединение этой части правого берега Роны к территориям, находившимся под управлением Савойской династии, превратило Женеву в полностью изолированный от окружающего мира город, выходом из чего стало строительство третьего пояса городских укреплений, исчезнувшего лишь около тридцати лет назад.

Однако самым живописным районом старого города был квартал нижних улиц, тянувшихся вниз, к самому озеру. Здесь располагался центр крупной торговли, это было место проведения ярмарок и активной рыночной торговли. В прошлом, само озеро и река Рона поднимались практически до самой нижней части Женевского плоскогорья, от плато де Траншэ-де-Рив до самых нижних кварталов города. В частности, озеро располагалось между кварталом Лонжмаль и заливом Пети-Фюстри, представлявшим из себя бухту, по воде вдоль берегов которой можно было добраться даже до нынешнего района Молар, и которая образовывала своего рода внутреннюю гавань города, просуществовавшую вплоть до пятнадцатого столетия, на причалах которой выгружали свои товары речные торговцы и купцы. По обе стороны от этого природного судового дока располагались заросли липовых деревьев, из которой был построен мост, с таким расчетом, чтобы под ним могли беспрепятственно проплывать суда (2). Вся территория современных доков была впоследствии отвоевана у воды людьми за счет засыпки прибрежных районов грунтом, а также в рамках проведения работ по успешному осушению части Женевского озера. Как говорил об этом Бонивар, - при помощи суши человек заставил отодвинуться вспять воды озера.

Район Лонжмаль, который целиком выступал вперед наподобие мыса, был довольно густо заселен. Именно здесь возвышался епископский дом, называвшийся Лонджимала (Длинная улица – прим.пер.), от которого и произошло название всего района, да и многие другие богатые граждане предпочитали этот просторный и открытый свежему ветру район покрытым копотью островкам в верхней части города, пропахшим дымом из домовых труб.

Удобное местоположение также способствовало тому, что именно здесь проводились большие Женевские ярмарки, которые в дальнейшем стали организовываться по шесть или даже семь раз в год. В это время здесь возникало некое подобие кочевого городка, состоявшего из передвижных павильонов и палаток, которые устанавливались и время от времени переезжали с места на место, чтобы через некоторое время обосноваться в этом месте уже постоянным образом, в виде деревянных торговых лавок. Со временем, на смену этим хижинам пришли более солидные здания, на месте которых в дальнейшем возникли целые торговые улицы. В результате, на хорошо обустроенном берегу озера со временем был выстроен огромный базар, где почти в течение всего года можно было встретить пеструю и шумную толпу торговцев и их покупателей. Жители кантонов Во, Фрибурга и Шабле привозили сюда свои знаменитые сыры и многочисленные товары ремесленного промысла. Из других мест, из Сен-Жерве и Кутанса прибывали, как я уже говорил, длинные караваны французских, нормандских и даже бретонских купцов, которые, проходя через ущелье Клюз, привозили сюда ткани и полотно. Конюшни для лошадей всех этих торговых странников располагались на отдельной улице, получившей из-за этого название Конюшенной (в наши дни она носит имя Жана-Жака Руссо).

 

(1) Иначе, чаще именовавшегося Констансом: см. далее.

(2) Здравствующие еще и поныне люди, - пишет историк Джон Б.Галифф в своей научной работе “Женева – история и археология”, - еще помнят то, как они жили прямо на судах, на рыбьих правах, там, где в настоящее время расположена Озерная площадь, по другу сторону от площади Молар.

 

Стр.13

Иллюстрация 1

Подпись справа к иллюстрации 1: ЖЕНЕВА: ВИД С НАБЕРЕЖНОЙ МОНБЛАН

 

Жители Кельна, старые бюргеры из Женевы, Фламандии и Гаскони также постоянно были гостями среди участников ярмарок. Венецианцы блистали здесь в первую очередь своими шелками, флорентийцы стали первыми, кто принес в Женеву науку банковского дела, со временем полностью заняв в городе целых два квартала и возведя часовню, еще и сегодня носящую имя в их честь. Этот огромный ярмарочный базар, простиравшийся от города до самого берега, естественным образом делился на части как по видам привозимых товаров, так и по происхождению представителей тех народов и регионов, откуда они поступали. Так, были Немецкие торговые ряды, гончарные и горшечные ряды, суконные ряды, ряды золотых и серебряных дел мастеров, ряды торговцев Золотого Креста, а также иные обозначения, многие из которых сохранились в названиях современных улиц.

Безусловно, для того, чтобы разместить все это огромное количество приезжающих сюда людей, были необходимы многочисленные постоялые дворы. Они были разных видов. Существовали собственно гостиницы (странноприимные дома), в которых размещались постояльцы и их лошади. Были также таверны, представлявшие собой подобие ресторанов с жилыми комнатами наверху, и пекарные лавки, где тоже можно было выпить и перекусить. Среди больших частных или монастырских гостиниц некоторые представляли собой настоящие дворцы, принадлежавшие представителям знати или местным ремесленным цехам. Таким был, например, Золотой лев, принадлежавший Капитулу. Или гостиница Три Короля, на площади, носившей в честь нее то же самое название (в настоящее время – Площадь Бель-Эйр), принадлежавшая знаменитому торговому дому Ментонов. Другие гостиницы находились в ведении монастырей или приоратов, например, к ним относилось заведение Братьев Госпитальеров, в котором останавливались принцы Савойской династии во время своих визитов в Женеву.

 

Стр.15

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ЖЕНЕВА: ДОМ, ПРИНАДЛЕЖАВШИЙ ПО РАССКАЗАМ ЖАН-ЖАКУ РУССО

 

Любая хорошая гостиница имела право “носить вывеску” и иметь свой герб. Помимо вышеуказанных Золотого льва и Трех Королей существовала также знаменитая пекарня Персидская башня, где по заказу организовывали свои пиры и шумные праздничные застолья члены общества фрондеров и недовольных, Роза, - в которой был арестован Михель Сервет, - Журавль, Улитка, Агнец Божий, Черная голова, Обезьяна, Зеленая шапка, Раковина, Кубок и Крепкий Уксус. Их было, конечно, значительно больше, но я перечисляю здесь только самые известные. Многие из названий этих гостиниц существуют и в наши дни, оставшись навсегда высеченными прямо в стенах всё тех же самых зданий, а владельцы значительного их числа, даже сделав в четырнадцатом веке состояние на содержании постояльцев, и в наши дни все еще продолжают привлекать под свои своды, подобно неким караван-сараям современности, деловых людей и всегда и во все времена голодных туристов.

Кроме того, как это покажется само собой разумеющимся, чтобы как-то развлечь досуг сообщества всех этих вечно странствующих людей, - коль скоро они тоже не могли постоянно заниматься одним лишь своим деловым трудом, - Женева должна была предложить им развлечения и удовольствия, способные удовлетворить даже самый изысканный и необычный вкус. Так здесь появились игорные дома, кабаре и театры под открытым небом, которые не гнушались почтить своим присутствием даже сами графы Женевские, не говоря уже о паровых банях, представлявших собой возрожденное воплощение знаменитых античных терм, где при желании можно было также помассировать и умастить благовониями тело.

Вот такой и была в то время Женева, - католической, торговой и радостной, но в то же время она была и городом, постоянно готовым к бою. Его внешний облик (1), в том виде, в каком город еще можно было видеть до сноса крепостных стен и строительства нынешних набережных и бульваров, представлял собой результат огромной работы, сам вид которой, вплоть до начала преобразований последних тридцати лет, представлял собой нечто совершенно необыкновенное. Со стороны озера город медленно спускался к воде, постепенно уступая место множеству построенных из дерева неказистых лачуг с покосившимися и покрытыми зеленью стенами, на ряды вбитых между которыми свай каждую ночь поднимались тяжелые цепи. Со стороны суши поднималось огромное количество башен, из которых одни были круглыми, другие четырехугольными, соединенными между собой зубчатыми стенами и покрытыми сверху крышами, закрывающими их длинные галереи, на которых всегда были выставлены дозорные. В эти оборонительные стены, с выстроенными на каждом их углу каменными сторожевыми башенками, то тут, то там оказывались встроенными фасады старых вмурованных в городские стены домов, находившихся в этом месте в момент возведения укреплений, внешне напоминающие висячие шкафы, с выходящими наружу замурованными окнами и дверьми любых форм и размеров, выходившие прямо в крепостные рвы, огороженные палисадами, частоколами и снабженные разводными мостами. Все это, смешиваясь с колокольнями, шпилями церквей и часовен, с заостренными фронтонами, башенками высоких домов и голубятен, создавало некий полуфантастический эффект в восприятии города, усиливавшийся чередующимися возвышенностями и неровностями, видом случайно разбросанных рощ деревьев, виноградников, висячих садов, чередующихся с амбарами и птичьими дворами, густо устилавшими склоны окрестных холмов и уходящими куда-то вдаль, постепенно теряясь за бледным горизонтом, устремляясь навстречу стене холода, медленно сползающей с высот альпийских гор, и словно бы срывающейся вниз, в долины, с их могучих плеч.

Окинув это все вместе, одним взглядом, можно было увидеть картину причудливо пересекающихся друг с другом городских улиц, выстраивавшихся довольно несложным образом. Параллельно озеру и реке, то есть, с запада на восток, пролегали большие улицы, предназначенные для проезда карет и повозок (каретные ряды), а перпендикулярно им, извиваясь с севера на юг, будучи недоступными для большинства телег, разбегались извилистые улочки, существовавшие в этих местах еще во времен город империи Аллоброгов.

Дома, главным образом выстроенные во внутренних дворах, как правило, выходили на улицу только своими остроконечными фасадами, то есть, своей узкой стороной, имевшей, как правило, одну дверь и два или три окна на каждом этаже, временами украшенных цветными стеклами, обычно будучи объединенными в пары таким образом, как мы можем сегодня это видеть на примерах огромных кварталов на Рыночной улице и на улице Золотого Креста. У одного из углов располагалась лестница, обычно называвшаяся винтовой или вьющейся из-за того, что в своей центральной части она имела форму витков винта. Обычно такие лестницы делались из камня, будучи полностью закрытыми снаружи каменными стенками или лестничными клетками, также выполнявшимися из камня с небольшими отверстиями, оставлявшимися в них для света. В наши дни еще сохранилось несколько образчиков подобных старинных строений, например, на улице Пюи-Сен-Пьер так выглядит часть строений старого Укрепленного дома семьи Тавель (в наши дни, это дом семьи Рье), с круглой башней и изящными скульптурными композициями. Кроме того, в Сен-Жерве, справа от входа на улицу Корнавэн, расположен дом под названием Королевский Замок, получивший свое прозвище из-за четырех симметрично расположенных башен. А кроме них, на Острове, находится еще и трехэтажный жилой дом с красивым арочным дверным проемом.

В этих старых домах, на первых этажах обычно располагалась торговая лавка, в задней части которой находились кладовая или мастерские, в зависимости от того, каким делом занимался владелец дома. На втором этаже находилась комната для приема гостей, отапливаемая комната, до потолка отделанная деревом, расписанная фресками или завешенная гобеленами, очень часто с развешенными на потолке и на стенах коллекциями оружия и доспехов, с выступающими потолочными стропилами. Среди наиболее обычных предметов обстановки там располагался большой стол, выполненный из резного дерева, длинные скамьи, несколько стульев или табуретов, покрытых кожей и золотым орнаментом. Вдоль стен традиционно располагались высокие покрытые резьбой сундуки, самые большие из которых обычно носили название кабинетов по имени владельцев дома.

 

(1) См. более конкретно рисунок Женевы, выполненный в 1548 году, представленный в издании Мюнстерской Космографии, опубликованной в XV веке в Германии на латыни, на французском и итальянском языках .

 

Стр.17

Иллюстрация 1

Подпись справа к иллюстрации 1: ЖЕНЕВА: ВИД НА ГОРОД

 

За комнатой располагалась кухня, в которой в строго определенное время садилась за стол в полном составе вся семья, включая домовую прислугу, а кроме того, к участию в трапезе часто приглашались родители или дети дружественных торговых домов, и в особенности, ученики, практически все имевшие хорошее происхождение и заранее связанные со своим патроном специальным письменным договором на много лет вперед, согласно которому вместо получения привычной заработной платы в большинстве случаев им причиталась лишь разовая выплата, а в течение первого года работы им и вообще полагались только подарки, выдаваемые обычно на Пасху (1). На верхнем этаже находились спальни с большими кроватями, прикрытыми сверху балдахинами и занавешенными раздвижными шторами. Печи и камины были в таких домах редким явлением вероятно потому, что обычно здесь использовались небольшие переносные жаровни (2). Ввиду этого последнего обстоятельства, Женева в наши дни значительно изменилась, поскольку первое, что предстает глазам удивленного иностранца, стоит ему лишь немного поднять их вверх, это огромное число самых разнообразных по своим формам и размерам печных труб, которыми в буквальном смысле слова ощетинились сегодня все городские крыши. Верным является и то, что в настоящее время эти воздушные арабески из самых необычных дымоходов не являются в действительности чем-либо, способствующим особому украшению города, будучи возведенными иначе как просто из желания граждан скорее попугать птиц небесных, чем согреться. Причиной этого является вынужденная необходимость строительства очень высоких домов, которые в метеорологических условиях возвышенного расположения территории древних аллоброгов, неизбежно становятся местом битвы между собой сильных ветров, налетающих на них со всех четырех сторон света. Собственно, Главного ветра, как его здесь называют, который приходит с юга и юго-запада, биза или северного ветра, который дует с севера и северо-востока, молана, который налетает с востока в направлении местечка Мол, или иначе в сторону долин Арве и Фасини, и, наконец, ветра, носящего имя журан, или западного ветра, приходящего в эти места со стороны горного массива Юра.

Специфический тип архитектуры женевских домов дополняют две характерные для них внешние пристройки. Во-первых, это наличие перед дверью деревянных или каменных скамеек, на которых после ужина рассаживались женщины, родители и друзья. А кроме них, это еще и наличие люков траппонов, крышками которых закрывались входы в подвалы домов со стороны улицы. Также часто, как, например, в Берне, перед фасадом магазина воздвигались постоянные или временные киоски и навесы, использовавшиеся торговцами во время ярмарок или рыночных дней. А в отдельных случаях, когда это позволяла ширина улиц, дома обрамлялись еще и каркасными колоннадами и широкими карнизами, также поддерживаемыми колоннами. Это лишь те из некоторых любопытных черт, характерных для строительства и планирования домов, на которые интересующийся турист всегда сможет обратить внимание, оказавшись в любом из уголков старой Женевы.

 

II

“Для меня очевидным является то, - говорил Жан-Жак Руссо, - что если я что-то и подразумеваю под красивой страной, то оно включает в себя горные потоки, скалы и ели, а также темные леса, горы, горные тропки, таким узким, что по ним едва можно подниматься вверх и спускаться вниз, не говоря уже о высоких обрывах, заставляющих меня испытывать ужас перед бездной”. Разве не является все это описание точной картиной того опасного и крутого пути, полного взлетов и падений, усеянного пещерами и скалами, следуя которому, жители Женевы, его соотечественники, неуклонно продвигались вперед, опираясь то на ноги, а когда это требовалось, то и на руки, чтобы завоевать свою свободу? Каждое поколение делало свой вклад в дальнейшее продвижение по этому пути, неся на себе груз взятой на себя ответственности,

 

(1) Многие семьи в соответствии с еще и сегодня не до конца утраченным обычаем, обмениваются друг с другом детьми не только лишь просто для обучения их науке коммерции или деловому ремеслу, но и отдают их для этого в учение на долгие годы.

(2) Это известно из текстов старинных указов, закрепляющих особы меры предосторожности, которые необходимо принимать для избежания частых пожаров, неизбежных при использовании таких вот переносных жаровен.

карабкаясь все дальше вверх почти без остановки, преодолевая одно за другим все препятствия, проходя по всем тропинкам, и всегда готовых, когда им предоставлялась такая возможность, в нужное время воспользоваться благоприятным попутным ветром.

И, подобно всем путешественникам во время их восхождения на высокие альпийские вершины, чем выше становилась достигнутая ими высота, тем все большие новые трудности им приходилось преодолевать. Ни герцог-епископ, ни граф-феодал не смогли остановить развитие небольшой общины, однако настал день, когда ей пришлось столкнулся лицом к лицу с гораздо более грозным противником в лице насаждавшей свою власть военной силой Савойской династии. Ее представители князья Морьен, во все времена слывшие умными политиками, выступив вначале в роли защитников свобод города, никогда не оставляли своих тайных помыслов, воплотиться которым было суждено после смерти последнего графа династии Женевуа (в 1304 году), когда в их руках оказалась важная магистратура с постом комиссара. Обладание подобной властью, в сочетании с поддержкой Островного замка, власть над которым они уже захватили, как казалось, позволяла им теперь полностью реализовать свои претензии на узурпацию власти, однако городские попечители синдики не теряли бдительности и пресекали все подобные посягательства. Эти сторонники городских свобод в то же самое время обладали властью принимать и судебные решения, весьма поднаторев к тому моменту в крючкотворстве и в тонкостях права, зная, каким образом обратить себе на пользу тысячи юридических противоречий, возникавших практически ежедневно из причудливого переплетения разнообразных прав, о котором я уже упоминал выше.

Сам епископ, который тоже чувствовал для себя объективную угрозу со стороны подобных растущих привилегий, заключил с городом общий союз, подтвердив еще раз все ранее имевшиеся у того вольности. Узнав об этом, представители савойской династии моментально изменили свою тактику, попытавшись подкупить жителей Женевы разного рода соблазнами и подношениями. Они всячески пытались их ублажить и задобрить всеми средствами, которые были в их распоряжении. Женева, как когда-то и Шамбери, стала центром всех их помыслов и устремлений. Они охотно принимали участие в городских церемониях, проводили там время в составе всей семьи, организовывали красочные праздники, - в мельчайших подробностях описанные летописцами. Богато и пышно одетые члены магистратов и буржуа, а также представители городских цехов встречали их на мосту Арве и сопровождали в виде процессии под зелеными, свитыми из растений арками до самого собора. В такие дни на всех площадях организовывались театральные представления, масочные карнавалы, ставились средневековые пьесы, “все дышало духом истории”. (I) Каноники, священники, монахи, женщины легкого поведения, все они олицетворяли собой дух радости, гордо шествовали или проезжали по городу на своих украшенных пышной сбруей мулах, чтобы потом “играть, столоваться в тавернах и проводить время за выпивкой”. Знаменитые женевские аптеки (2) буквально изобиловали по таким случаям их известными утонченными ликерами, сладкими винами, приправленными корицей, конфитюрами и ароматами всех известных духов и благовоний. В отдельных случаях граждане дарили подарки и предоставляли некоторые суммы денег своим знатным гостям. Однако это всегда носило характер безвозмездного и сугубо символического дара, коль скоро вежливость и осторожность никогда не исключали в те годы друг друга.

 

Этот обмен знаками вежливости, в котором обе стороны не теряли ничего, кроме довольно незначительных для них знаков внимания, внезапно прекратился, когда место епископа Женеве было передано Римским папой ставленнику дворянского дома Савойи. В результате этого, епископ и герцог оказываются союзниками и пособниками в общем деле, сговариваясь и выступая против города. Герцог начинает с его разрушения, закрывая одну за другой его ярмарки, лишая его тем самым главного источника дохода и процветания. Затем, когда он считает, что город уже достаточно поставлен на колени и готов принять его условия, он предлагает вернуть их городу на условиях отказа им от его суверенных свобод.

 

(1) Бонивар: “Хроники Женевы”.

(2) Эти женевские аптекари, как мы увидим в дальнейшем, занимая видное положение в городских советах, и помимо получения ими шпаги и рыцарского звания, давали присягу в верности, получая мелкодворянские титулы и земельные участки, обладали затем возможностью продавать свои лекарственные средства, выступая в роли одновременно и фармацевтов, и держателей бакалейных лавок, и парфюмеров, и продавцов ликеров, не говоря уже о возможности осуществлять торговлю фруктами, консервами и свечами. Характер их ремесла был таков, что эти люди очень скоро оказывались связанными друг с другом общим делом и получением немалой прибыли, и более того, это занятие требовало от них значительной общей культуры, что выражалось, например, в том, что до начала Реформации всем без исключения аптекарям было категорически запрещено брать себе в ученики людей, не владевших свободным образом латинским языком.

Население Женевы, после обсуждения этого вопроса Генеральным советом, гордо ответило, что члены ее магистрата никогда не выполняли воли никакого из принцев на всем свете, и что они согласны скорее остаться бедняками, чем купить себе богатство ценой своих свобод.

Через некоторое время началось великое противостояние конфедерации кантонов центральной Швейцарии в их борьбе против герцога Бургундского Карла Смелого или Карла Труженика, как часто называли его подданные. В итоге, Женева оказалась зажатой в тисках между ними. Здесь есть одно обстоятельство. Как я расскажу об этом немного позднее, эта Бургундская война и связанные с ней легенды, каким нас часто учат, практически никак не согласуется с историей реально имевших место событий. В те времена лишь героический дух Моргартена и Земпаха вдохновлял совместные действия конфедератов. Массовым образом поднявшись на борьбу с амбициозными дворянами, мечтавшими о том, чтобы их владения простирались от истоков Рейна до берегов Средиземного моря, они вышли за рамки привычной им до этого оборонительной войны. Преобладавшим вначале словам о защите родины на смену пришли идеи внешней агрессии и завоеваний, а также страстное желание грабить и убивать. В этот период ими было создано полноценное государственное образование тевтонского типа, называвшееся швейцарскими кантонами верхней Аллемании, как мы называли его еще и в семнадцатом столетии. Переходя границы Аара и Сарина, они видели перед собой только иноплеменников, и, наоборот, в регионах, расположенных южнее Фрибурга, все они были известны под общим названием Аллеманов (Allemanni), что для жителей этих регионов на западе являлось в те годы почти что синонимом слова “враги”.

Первые взаимоотношения конфедератов с государствами, имевшими общее римское подчинение, были отмечены большим числом военных столкновений. Эти богатые территории кантонов Во, Бекса, Невшателя, Орба и Женевы представляли собой слишком лакомую добычу, чтобы ради них ввязаться даже в прямое противостояние с представителями династии Савояров. Начало военных действий против бургундской армии дало им возможность по достоинству использовать все преимущества наступательных операций у подножия горного массива Юры. Не замедлили появиться и необходимые для войны основания, ведь большинство городов и дворян, следуя за представителями савойской династии, приняли сторону Карла Смелого. После сокрушительной победы Швейцарцев под Моралем, все в регионе зависело теперь лишь от их милостивого соизволения. Даже сама Женева, которая была вынуждена противостоять Берну и их союзникам, находилась в любой момент под угрозой сожжения. И это бы произошло, если бы Людовик XI, в интересах которого, в конечном счете, и проводили свою политику конфедераты, не был вынужден специально напомнить им о том, что уничтожение этого города будет означать разорение для купцов из Нюрнберга, Санкт-Галлена и Люцерна, располагавших там большими складами, не говоря уже о самих выходцах из Берна, для которых этот торговый путь традиционно всегда был источником значительных доходов. Республике предлагалось передать победителям заложников и уплатить 60.000 флоринов репараций. Это было слишком дорогой платой за союз города с епископом, платой гораздо более значительной, чем город мог себе позволить. Пришлось даже внести в качестве залога крест с собора Святого Петра и “большую церковную чашу”. Потребовалось также, чтобы герцогиня Савойская, Иоланда, передала победителям свои драгоценности, которые следовало перевезти в район Ури в качестве гарантии уплаты причитающихся им денежных сумм.

 

Этот первоначальный контакт между двумя швейцарскими народами, который вряд ли мог быть назван особенно братским и дружественным, тем не менее, означал для Женевы множество положительных последствий. Город, который впоследствии никогда не забывал опустошительные удары мечей солдат из Берна, Фрибурга и их союзников, продолжавший находится в серьезной распре с представителями Савойской династии, в конце-концов сумел осознать, какой именно путь ему все-таки следует выбрать для оказания сопротивления. С начала следующего столетия идея женевского Рютли с победителями Мората постепенно все больше вызревала в головах самых передовых приверженцев сохранения городских свобод. Но дело продвигалось вперед не без трудностей. Конфедераты, бывшие людьми осторожными и расчетливыми, - как мне в дальнейшем еще представится возможность это показать, - не могли не поинтересоваться у города римского подчинения, какие выгоды они смогли бы извлечь для себя из возвращения ему тех прежних привилегий, которых он лишился. И кроме того, в случае неудачи, о каких последствиях могла бы идти речь со стороны взбешенного герцога, традиционно вооруженного до зубов против городской общины, да еще и опиравшегося при этом на поддержку Сторонников дворянской власти или Мамелюков, не считая, конечно, незначительной поддержки города со стороны вальденсийкого и шаблезианского дворянства ! Однако последние из произошедших в городе событий привели к образованию в составе республики самостоятельной национальной партии, состоявшей из смелых и настойчивых молодых людей, героев множества дуэлей, любителей шумных скандалов, - друзей, в любой момент в равной степени готовых взойти на эшафот, как и подрезать стремена лошадям аристократов, устроить под всеобщее одобрение публичное осуждение неверных вдов, имевших слабость сочетаться с кем-нибудь вторым браком, но при этом с не меньшей готовностью шедших в любое время дня и ночи на звуки раскатов пушечных выстрелов. Во главе этой новой партии, девизом которой были три коротких слова “Один за всех”, стояли семьи Бертилье, Пекола, Леврие, Бонивар и Безансон Хьюз. С их появлением начинается поистине героический период борьбы за свободу. Рассерженный герцог прибывает в город во главе большой армии. В течение шести лет он терроризирует город, сажает за решетку, отправляет в ссылку или лишает головы так называемых Эйджнотов. Под наблюдением савойских алебардистов проходят заседания Гражданского Совета. Но поскольку, несмотря ни на что, люди вооружаются и оказывают сопротивление, дворяне из соседних замков, включая и самого епископа Лозанны, образуют в это время Союз всеобщего истребления. Заключенное между ними соглашение было закреплено во время праздника в замке Бурсинель, когда один из гостей, подняв ложку, воскликнул: “Точно также, как я проглочу сейчас эту ложку супа, мы проглотим и всю Женеву”. После чего, каждый из присутствовавших в тот день в зале поместил изображение ложки на свой щит, в результате чего и возникло Братство Рыцарей Ложки. Вскоре после этого, все это Дьявольское Братство дворянской крови, - как их называет один из хронистов того времени, - обрушивается на Женеву во главе отрядов своих воинов. Со своей стороны, герцог одну за другой уже занимает городские окраины, однако горожане, весьма далекие от мысли сдаться ему на милость, собирают Общий Совет и принимают решение о том, что всякий, кто призывает к капитуляции, будет караться смертной казнью. “Как на небе всегда будет Бог, так и в Берне всегда будет республика”. И действительно, ополчение конфедератов (1) прибывает как раз вовремя для того, чтобы спасти город. Тем не менее, борьба еще не закончилась. Некоторое время спустя, герцог вновь собирает силы, как и епископ, ранее бежавший в кантон Гекс, - они совместно реорганизуют свои армии головорезов, предоставив их участникам те же писанные права на грабеж и насилие, что и наемным солдатам удачи. Женева, вновь оказавшись под угрозой и подвергшаяся ночному нападению, была в итоге вынуждена руками собственных жителей разрушить и сравнять с землей четыре из своих главных пригородов. И как когда-то это уже было в Карфагене, в страхе перед неминуемой гибелью все ее жители, включая стариков, женщин и детей приготовились к обороне города. В сложившейся ситуации король Франции, также уже успевший поссориться с представителями Савойского дома, предлагает городу свое покровительство, делая приговоренным к смерти безальтернативное предложение. Но если принять условия такого покровителя, не значило ли это одновременно и принять над собой и его власть ? Нет, уж лучше было погибнуть под обломками стен последнего рубежа обороны. Сведения о происходящем были немедленно переданы в Берн, жители которого вначале неохотно, а затем весьма решительно вновь развернули на ветру свои боевые знамена. Через несколько дней, армия под флагом с изображением медведя уже двигалась по направлению к берегам Женевского озера.

Женева была разрушена, а половина ее населения истреблена. Она всегда была до того и всегда вынуждена была оставаться и впоследствии не более чем республикой в миниатюре, маленькой “песчинкой”. Однако она, по крайней мере, продолжала сохранять свою независимость и, будучи вовлеченной с этого самого момента в плоскость политической орбиты Швейцарии, уже не могла больше ее покинуть.

В то же самое время, что было для нее даже важнее простой борьбы, по примеру своего союзника, города Берна, она сумела найти силы отказаться от церковной мессы в пользу церковной проповеди. Как произошла, и каким образом была осуществлена эта революция, я не буду рассказывать особенно подробно, однако, возможно, следует остановиться на некоторых любопытных внутренних событиях, произошедших в то время в городе.

 

(1) Тремя буквами А-А-А (обозначающими трех союзников, - Берн, Фрибург и Женева) также иногда обозначают эмблему этого союза.

 

Выступая в роли епископского города, Женева изобиловала, как мы уже видели, большим числом священников, каноников, монахов и прочих лиц духовного сана, явный переизбыток которых в городе часто становился объектом саркастических насмешек со стороны горожан, никогда не упускавших случая отпустить по адресу святых отцов шутку-другую. Более того, весьма неоднократно, как о том свидетельствуют записи Совета, попечители синдики были вынуждены подавать жалобы на клир даже самому викарию. Число скандалов было поистине огромным. Одни епископы назначались на десять лет, другие – на двенадцать. Домниканцы и Рыцари Госпитальеры сдавали в аренду свои сады капеллы для нужд самых разнузданных гуляк. Но всех превзошел случай с настоятелями церкви святой Магдалины, о которых в летописи упоминается, что для того, чтобы искупить свои прегрешения, совершенные словом и делом, они держали взаперти в подземельях одного из городских святилищ на хлебе и воде некоего несчастного отшельника, который денно и нощно молился и каялся во всех грехах и сомнительных увеселениях членов церковного клира, чтобы тем самым искупить всё ими содеянное.

Поэтому, когда французские торговцы принесли с собой в эти места первые тома Библии и первые тексты, связанные с проблемами критического богословия, вопрос о необходимости религиозной реформы, который уже возник к тому моменту в умах просвещенных людей своего времени, возмущенных поведением священнослужителей и явными нарушениями церковного устава, начал приобретать все более острый характер. Весьма агрессивная реакция, с какой духовенство незамедлительно начало вмешиваться в духовные споры, уже не могла погасить разгоравшегося все сильнее пожара. На первых же проповедях Фарела все священнослужители кафедрального собора (1), “хорошо вооруженные и сжимавшие в руках палки”, а некоторые даже державшие в руках алебарды, в ярости накинулись на “еретика”, которому, если бы не подоспевшие вовремя синдики, без сомнения пришлось бы заниматься чтением проповедей для рыбы на дне реки Роны. Двое других проповедников, Фромана и Вире, едва не постигла та же участь. Поэтому нет ничего удивительного в том, что естественным итогом подобного явного насилия было быстрое развитие и распространение новых доктрин. Их главной носительницей выступала эйджнотская молодежь, более чем кто-либо еще настроенная на разрыв с Римом, ненавидевшая католиков Мамелюков, активно принимавшая участие в набиравшем силу движении, организуя смешные маскарады, обличавшие древний культ, разбивая церковные статуи и святые образы, потакая своим участием всевозможным мероприятиям, - в чем-то ребяческим, а в чем-то и гротескным, - вызывавшим возмущение у верующих, и всячески обосновывая необходимость проведения той реформы, которую они хотели.

В итоге, население города разделилось на два лагеря. Из членов союза трех городов Берн уже принял протестантизм и всячески желал бы, чтобы и Женева последовала его примеру. В то время как население Фрибурга, состоявшее из убежденных католиков, напротив заявило о своей готовности разорвать союз в случае согласия в принятии Реформации. Первым пошел на уступки Фрибург. Первоначально там происходило своего рода повторное возрождение католицизма. В течение трех лет всё шли и шли обсуждения. Они не стихали ни на улицах, ни в советах. Однако затем влияние Берна и без всяких сомнений неявное присутствие агентов республиканского влияния привели к триумфу Эйджнотов, или, как мы их называем сегодня, Гугенотов. В августе 1535 года Фарел захватывает кафедру собора Святого Петра, и Совет двухсот объявляет отказ от церковной мессы. Сразу же после этого повсюду проносится волна иконоборчества, люди разрушают алтари, сжигают исповедальни, разрушают церковные диптихи и фигурные барельефы. Один за другим назначаются комиссары, уполномоченные на захват и проведение описи церковных драгоценностей и святой культовой посуды. Изъятые в церквях деньги и золото используются для оплаты долгов коммун и для чеканки первых женевских монет. Конфискуются также все другие металлы, снимаются дверные и оконные крепления, а также колокола, раскалывание и сбрасывание которых с колоколен довершает эту поэму воинствующего вандализма.

Духовенство распущено. Многие священники бегут в Савойю. Епископ, который нисколько не стремится играть роль мученика, первым бросает свою паству на произвол судьбы и спокойно переезжает в одно из своих богатых аббатств в Бургундию. Многочисленным каноникам предоставляется компенсация, - например, одному из них было предоставлено право управления мостом через Рону, “с ежегодным содержанием в двадцать флоринов, два земельных отреза под пшеницу и дом с садом”.

 

(1) Здесь приводится рассказ сестры Жанны де Жусси, монахини из церковного прихода в Сент-Клэр, “Хлеб кальвинизма или начало распространения ереси в Женеве”, том 1, глава 8, Женева.

Со временем, на смену всему этому первому периоду бурного революционного переворота приходит время Кальвина (1), жесткий период организации общества и наведения в нем порядка. Не имея официального звания, этот тщедушный человечек, страдающий не то от пяти, не то от шести заболеваний, с желтым и бледным лицом, с длинной вытянутой бородой, женатый на вдове изменившего своим убеждениям анабаптиста, взял на себя духовное управление над всем городом, сумев повернуть горожан к новой вере. Это было странным явлением. Со времен уже давно ставших мифическими Спарты и Ликурга мир никогда более не видывал ничего подобного. По правде сказать, жители Женевы сразу же начали выражать свое недовольство. Первый конфликт вспыхнул по вопросу принятия нового вероисповедования, под актом признания которого реформаторы хотели заставлять подписываться каждого гражданина в отдельности. Одновременно с этим, существование в церкви такого лица как проповедник теперь полностью исключалось. Однако все попытки сопротивления были быстро сломлены. До того момента, пока не появился Кельвин, в городе царила уже такая анархия, что некоторые жители даже с благодарностью желали бы вновь встать перед кем-нибудь на колени, только чтобы “Господь вновь обратил их стопы в правильном направлении”.

Именно тогда, оказавшись под властью нового врача, Женева приняла свое знаменитое пуританствующее выражение лица, с которым она не рассталась вплоть до наших дней. Собравшиеся в Генеральном Совете граждане добровольно обрекли себя одеть наиболее тяжелый из всех возможных хомутов, проголосовав за знаменитые Ордонансы, т.е. за набор правовых требований, направленных на регламентацию не только религиозной и общественной, но и частной, а вместе с ней и личной жизни людей. Учение религиозного реформатора стало не только основой новой церкви, но и краеугольным камнем нового государства. Консистория, состоявшая наполовину из представителей церковной и наполовину из представителей светской власти, сформировала суд цензоров, ответственных за выработку критериев нравственности, чтобы “взять лучшее от слова Божия”, но не посягая при этом ни на какие из уже существующих властных прав, и без изменения юридических основ политического правопорядка. Влияние, оказанное в этом вопросе самим Кальвиным, играет здесь скорее общую, чем реальную правовую роль. Он является душой Консистории, но не председательствует в ней, и он остается у нее в подчинении, как и любой другой человек, находящийся в подчинении судебной власти магистрата. Его высокое интеллектуальное и моральное превосходство по всей вероятности оставило свой след в некоторой части Ордонансов, когда дело дошло до судебного разбирательства этого вопроса. Однако он не привнес ничего новаторского в деятельность, связанную с областью политики, и даже более того, он не мог и помыслить о том, чтобы это сделать. Для него являлось самой важной и первостепенной задачей формирование органов государственной власти. В том же, что касается вопросов законодательства, он выступает в качестве эксперта-консультанта в области координации ранее принятых властью указов. Деятельность Советов, выступающих в роли единственного органа светской власти, от этого нисколько не замедляется и не страдает в худшую сторону, в то время как ему, напротив, выступающему в роли доктора права и проповедника, приходится принимать много непопулярных решений, в результате которых его рассматривают никак не меньше, чем как диктатора, и это, несмотря на то, что он всякий раз выступал перед Советом, чтобы отчитаться за тот или иной предлагаемый им документ или за обвинение, высказанное в адрес членов магистрата. Одновременно с этим, Совет принимает решение полностью аналогичным образом, - как и в любом другом случае указывая на то, как будет “сделать лучше”, начиная с данного момента. Более того, в этом городе, жизнь в котором полностью изменилась в соответствии с его словами, он не обладал даже гражданскими правами. Он получил статус гражданина лишь в 1560 году, и в день его смерти, как это показалось со всей очевидностью, ничто не изменилось во вновь возникшей с его помощью республике. На протоколе об очередном заседании Консистории, в котором упоминается о его смерти, его имя отмечено крестом в списке присутствующих лиц с пометкой: “Отошел к Богу сегодня, в субботу 27 мая 1564 года, между семью и восемью часами вечера”.

И все-таки, тем не менее, кто еще из людей смог бы настолько деспотичным образом навязать свое видение ситуации и свою волю другим, действуя в обстановке опьяненных революцией масс, действуя для этих целей еще более жестким и радикальным образом ? В то время, когда во Франции и в Италии во всем своем разврате и пышном великолепии разворачивалась эпоха Ренессанса, этот маленький городок, каким тогда была Женева, стал местом зарождения новой веры, отказавшись единым образом и от искусств, и от роскоши, и от всяких удовольствий, превратившись из самого распущенного на тот момент из европейских городов в город, где внезапно воцарились самые строгие нравы.

 

(1) Это произошло 3 августа 1536 года, вечером, когда Кальвин сошел с “дилижанса во Францию”. Нам известно, что он собирался отправиться в Страсбург, однако узнав, что дороги перекрыты из-за войны, ему пришлось задержаться в Женеве, где он рассчитывал провести не более одной ночи, “никому не показываясь на глаза и не желая никого видеть”.

 

Стр. 25

Иллюстрация 1

Подпись справа к иллюстрации 1: УМИРАЮЩИЙ КАЛЬВИН

 

Нет никаких больше изображений или скульптур в храмах, все развлечения запрещены, закрыты все таверны. Как было отмечено в Зеркале Мира (1): “Таверна подобна источнику скверны, из которого проистекают все семь смертных грехов”. Танцы, игры и песни тоже попали под запрет. “На протяжении более чем ста лет, - писал Вольтер, - Женеву не оглашали больше звуки ни одного из музыкальных инструментов”. А какая непримиримость была в законах, регулирующих правила ношения предметов роскоши ! Гражданам было запрещено носить кружева, драгоценности, шаровары, длинные волосы, а также кудри любого вида. Портным запрещалось придумывать новые фасоны одежды без разрешения городских синдиков. Запрещались любые театральные постановки за исключением тех из них, в которых проповедовались моральные принципы, позаимствованные из Священных Писаний. Запрещалось читать произведения Рабле под угрозой предстать за это перед судом Консистории, заплатить высокий штраф, быть посаженным на хлеб и на воду или оказаться отлученным от церковного причастия. При проведении свадеб и праздников строго ограничивалось число гостей и регламентировался характер блюд, разрешенных к подаче на стол. Консистория вмешивается повсюду, видит все и участвует во всем, включая даже ссоры между детьми и их мачехами, не говоря уже об отношениях между мужьями и женами. Тот, кто хулит имя Господне, - как то было указано в одном из принятых в городе законов, - на первый раз должен поцеловать землю, на второй раз должен заплатить три золотых, а на третий раз подлежит заковыванию в одеваемые на шею колодки (к ношению ярма). То же наказание следовало и для тех, кто не посещал проповеди.

И вся эта странная метаморфоза была принята с согласия большинства горожан. Также верно, что многочисленные беженцы из Франции и из Италии, которым были предоставлены политические права, активно способствовали росту числа членов такого покорного большинства. Тем более, что постоянное чувство и ощущение внешней опасности, как мы увидим в дальнейшем, лишь способствовало укреплению авторитета этих мер. Итогом этого стало постоянное и устойчивое смешение интересов республики с содержанием протестантизма, прижившееся в конце-концов настолько прочно, что в течение более чем одного столетия единственными национальными праздниками в кантоне Женевы были лишь религиозные торжества. Однако, как считается, эта фундаментальная реформа не могла осуществляться без серьезных протестов со стороны определенных групп граждан. Люди в своем едином порыве, продиктованном в большей степени энтузиазмом, чем здравым смыслом, в самом начале просто не могли даже и предполагать о том, какие непрерывные подвиги во имя добродетели им предстоит вынести в будущем. А когда же они попытались разорвать уже сковавшие их цепи, то было уже поздно. И потому совершенно напрасно старая партия Либертинцев или Детей Женевы пыталась противопоставить себя в качестве противницы идей пуританизма. Всякая нелояльность отныне жестоко пресекалась. Кальвин и члены Консистории продолжали преследовать не только враждебных им людей, но и диссидентов из числа тех, кто “боготворил и слушал папские мессы за пределами границ Светской власти” (области, подконтрольной попечителям синдикам). Они также подозревали лиц из числа нейтрально настроенных граждан, в особенности, из числа тех, род деятельности которых не соответствовал требованиям новой веры. Их вносили в списки неблагонадежных и наказывали поркой, “настойчиво давая понять колеблющимся, - как писал сам Кальвин, - что гораздо лучше иметь Евангелие и разделять его чтение с дамами, чем в отсутствие него жить с ними в свое удовольствие”. Также преследовались философы, скрывавшие пустоту своего сердца и слабость интеллекта за счет хорошо подвешенного языка, более предпочитающие чтение Энеиды чтению Евангелия, а Блаженного Августина с его праздной писаниной, авторам евангельских текстов. Кроме того, в опалу попали купцы, денежные люди, эти “животные на откорме, прекрасно чувствующие себя в своем стойле”, “вечно выражающие недовольство, когда их хотят отмыть от налипшей на них грязи”.

Ступив на этот скользкий склон, Кальвин неизбежно скатывался к нетерпимости. Даровав вначале людям свободу мышления, он в дальнейшем полностью им в ней отказывает, предлагая взамен доктрину, основанную на его учении о том, что правдой в религиозных вопросах обладает тот, кто способен защитить и навязать их другим при помощи силы. Именно на этом основании он отправил на костер прославленного арагонского врача Мигеля Сервета, хотя его самого безусловно ждала бы та же самая участь, стоило лишь ему пересечь границу с Францией. ​​Однако, как писал Бонивар, “нужно было, чтобы он продолжал преследовать и метать громы и молнии, чтобы выиграть время”.

 

(1) “Зеркало Мира” представляет собой довольно забавную по содержанию рукопись XIV века, написанную во французской части Швейцарии, обнаруженную в архивах коммуны Сарра.

 

Так ушла в прошлое история разгульной католической Женевы, уже достаточно сильно одряхлевшей к тому моменту для того, чтобы стать легкой добычей для соседей, всегда жаждавших обрести над ней свою власть. Однако Реформация, которая придала ей новые и свежие силы, позволила ей не только сохраниться, но и вернуть себе былую молодость.

Реестры Консистории в этот памятный период представляют собой наиболее любопытные с исторической точки зрения страницы города. Благодаря ним мы видим, как день за днем, оплот за оплотом, реформы преодолевали оказывавшееся им сопротивление. Преступления следовали одно за другим, и число их только множилось. Причем, совершались они не только в среде рядовых граждан, но и среди представителей самых известных семей и членов магистрата. Даже сам Бонивар, едва выйдя из застенков Шийонского замка, всячески приветствовал Реформацию, хотя делал это больше из чувства любви к своему городу, чем из религиозных побуждений, лишь сохраняя при этом присущие ему традиции вольнодумства. Прежде всего, он мало верил в успех развернутой Кальвином кампании на оздоровление общества. Он часто говорил, что “этот мир подобен спине осла, и если положить слишком большой груз на одну сторону, то неизбежно придется его чем-то уравновесить и с другой стороны, иначе осел будет ходить по замкнутому кругу”. Не без колебаний он порывает со своими старыми друзьями из партии Либертинцев, бравады которых нравились ему еще меньше, чем удары плети реформаторов, и в итоге заканчивает свою жизнь, став официальным летописцем торжествующего протестантизма. Впрочем, это произошло и не без серьезных изменений, которые ему самому предстояло внести как в свою личную жизнь, так и в свой стиль поведения. Например, ему даже было вынесено предупреждение, когда однажды вечером, сидя на улице на скамье в ожидании ужина, он позволил себе сыграть в кости и выпить лишний стаканчик вина в компании с Клементом Маро, не говоря уже о вынужденной необходимости упорядочить вопросы интимного характера в его личной жизни.

Еще более любопытным является случай Жана Гулаза. Этот человек был, по всей вероятности, самым ярым сторонником идей Фарела, и ему даже были предоставлены полномочия информировать власти города обо всех любителях азартных игр, выступая в роли Генерального прокурора, что продолжалось ровно до того момента, пока его самого не признали виновным в игре “на деньги” и не “вразумили батогами до второго пота”.
Нет ничего более разнообразного в этих историях, чем характер правонарушений и допустивших их правонарушителей. Это могла быть и женщина, чересчур пристально посмотревшая на проповедника. Это мог быть крестьянин, который позволили себе назвать свою корову библейским именем Ребекка. В других случаях правонарушителями оказывались люди, проявившие неуважение или плохо высказывавшиеся о протестантских проповедниках. Этих несчастных публично водили по всем городским улицам с непокрытой головой, в одной рубашке с факелом, зажатым в руке. Как тут не вспомнить такого же рода истории, бывшие неизменным атрибутом эпохи Средневековья !

На самом деле, следует отметить, что в начале, несмотря на все указы, число участвовавших в протестантских богослужениях было весьма невелико. В городе назначались даже специальные дозорные, следившие за тем, чтобы жители того или иного района исправно посещали проповеди. Однако в сельской местности часто не было возможности воспользоваться теми же средствами оперативного принуждения, чтобы заставить прийти на богослужение отлынивавших от них лежебок или лентяев. Тем не менее, мы видим, что 20 октября 1544 года были созваны все владельцы окрестных поместий, и им было предписано использовать своих стражников для того, чтобы заставлять подчиненных им людей приходить в молельные дома под страхом наказания в виде уплаты приходского штрафа, равнявшегося трем четвертям золотого для бедняков и одной четверти золотого для стражников. 13 декабря того же года пастор Колоньи проинформировал власти, что
его прихожане отказываются посещать молельный дом и потребовал наряд стражи для принудительно обхода всех домов. “В связи с этим, все указанные прихожане были силой доставлены в Совет, и им было предписано посещать дом божий, а стражникам было приказано во всем подчиняться приказам Светской власти”. Подобные события происходили в Шене, в Сакконо и в различных районах на территории городских пригородов. Дело приняло такой массовый оборот, что гражданские власти предоставили протестантским священнослужителям право самим принимать нужные им решения, что приводило иногда к весьма забавным последствиям, когда стражники, которым доставляло мало удовольствия переходить из дома в дом, заставляя силой приобщать к слову божьему его обитателей, просто приводили туда самих проповедников для увещевания и чтения частным образом проповедей для собравшихся в этот момент в доме людей.

Еще одним запретом, положения которого соблюдались с очень большими трудностями, было положение, касавшееся закрытия таверн. В 1546 году в итоге была признана невозможность продолжения простого закрытия этих заведений, и им довольно быстро нашли замену в виде странноприимных домов, представлявших собой некую разновидность официально разрешенных кабаре, общим числом равнявшихся пяти и расположенных в кварталах Бург-де-Фур, Молар, Лонжмаль, Нотр-Дам-дю-пон-де-ла-Моннэ и Сен-Жерве. Там садились за стол в строго определенные часы под руководством и председательством представителей власти, обязательным условием проживания там было чтение Библии, и садившиеся за стол люди не могли начать ни есть, ни пить, ни даже выйти из-за стола без соответствующей разрешительной молитвы и других предусмотренных правилами добронравного поведения действий. Однако в действительности, все эти рестораны святого и благочестивого пищевого обслуживания существовали, несмотря на все предпринимаемые усилия, лишь формально, и летом того же года властям пришлось вновь выдать тавернам разрешение открыть для своих гостей более привычные для них залы. Однако теперь их деятельность контролировалась гораздо более серьезно, чем раньше.

Что же касается “поучительных основ морали”, которые были почерпнуты из древних рассказов и преданий, созданные на основе которых представления демонстрировались в общественных местах, то, по всей видимости, они оказались настолько успешными, что в 1546 году власти даже серьезно забеспокоились, что кто-нибудь из врагов решит воспользоваться этими театральными постановками, чтобы в этот момент врасплох взять город штурмом. Поэтому было приказано в течение всего времени, когда игрались такие пьесы, выставлять дополнительную стражу на колокольнях и держать закрытыми все ворота, за исключением трех. Правда, именно в этот период вероятность внешней угрозы была для города наименее реальной, что, однако, не избавляло жителей Женевы от необходимости оставаться “добропорядочными и бдительными жителями Женевы”. В это время, еще даже чаще, чем обычно, в промежутках между проповедями проводилась отработка военных упражнений с пиками и аркебузами, а городские укрепления регулярно подновлялись и оснащались специальными дальнобойными орудиями. В период между 1547 и 1548 годами, когда шла упорная борьба между Карлом V и немецкими протестантами, Женева была готова к любому повороту событий. Из Берна уже приходили предостережения, о том, что Император, мечтавший о восстановлении единства Церкви, уже отдал приказ испанскому корпусу, дислоцированному в Пьемонте, уничтожить маленькую республику. И снова ей пришлось готовиться к защите. Как и в прежние времена, велись приготовления к обороне, под угрозой смерти запрещалось говорить о сдаче города врагу или вступать в союзы с любыми дворянскими домами, в качестве условий выставлявшими отказ от гражданских свобод. Кальвин, никогда не питавший иллюзий в отношении монархии, не дал запугать себя военными успехами армии Императора, этого “подагрического антиохийца”, как он его называл, который своим коварством и злонамеренным нравом едва ли не превосходил своего вечного друга и соперника Франциска I, этого нового “Сарданапала”.

 

Последовавшие за этим пятнадцать или шестнадцать лет стали одним из самых противоречивых и темных периодов в истории Женевы. Участники либертинского движения вновь подняли головы, и даже сам Кальвин уже, казалось, склонялся к компромиссу. Именно тогда, несмотря на официальные протесты канцлера Берна, Николя Зеркинден, начинает период массовых казней и изгнания горожан в ссылку. В это время был сожжен на костре Сервет, а деятельность партии идейных скептиков Дети Женевы была насильственно прекращена. Это было время, когда в Женеве все сражались против всех, все защищались против всех и все не доверяли друг другу, включая даже самых верных единомышленников. Всякий раз, когда войска швейцарцев, а также солдаты из Берна, Вале или из других мест, привлеченные деньгами короля Франции, просили пропустить их через территорию республики, члены Совета внимательно следили за тем, чтобы они двигались в строгом порядке небольшими подразделениями, отряд за отрядом, и чтобы на территории города они могли сделать не более одного привала. Часто чужие солдаты вообще не допускались в город.

К политической и религиозной драме в этот период также добавилось и другое ужасное бедствие. Чума, случаи которой впервые были отмечены весной 1543 года в гостином доме Золотой лев, через несколько лет вновь вернулась со всей своей опустошительной силой. Властями города было заявлено, что чума специально распространялась теми, кого именовали предвестниками чумы. Бернский судебный исполнитель Тонон дал знать, что им был арестован человек по имени Бернард Даллингес, который, выступая в сговоре с неким Доннантом Лентилем из Женевы, использовал в качестве источника инфекции жир с ноги, отрубленной от тела повешенного, а затем, ведомый дьявольским наущением, распространял болезнь, натирая сделанной из этого жира мазью дверные ручки домов и замки. Лентиль был казнен на костре в Планпале, а население по-прежнему было убеждено в том, что в город проникла группа отравителей. Было решено взять под стражу “всех праздных людей и нищих, чтобы выяснить, не находятся ли среди них распространители чумы, ведомые чужой злой волей”. Под тем же предлогом было казнено около десяти женщин. В число казненных попали госпитальный цирюльник и “гробокопатель”, замеченные в “изготовлении мази, в состав которой входил жир умерших от чумы людей и другие колдовские средства”. За четыре месяца был казнен тридцать один человек, а другие изгнаны из города. Последний из предвестников чумы отдал богу душу, только перенеся пытку на дыбе и четыре “прижигания раскаленными щипцами”. При этом, я могу лишь добавить, что подобные предрассудки не были распространены особенным образом только лишь в одной Женеве. Для своего времени это считалось общим явлением. Хроника исторических событий свидетельствует, что в Лионе и в Клермоне подобные аресты производились и по гораздо меньшим обвинениям, а в 1577 году в Шамбери был даже принят специальный эдикт о предвестниках чумы.

Как когда-то в древние времена, когда перед лицом беды оказывался весь народ, Спарта отправляла послов за помощью, так и героическая Женева в шестнадцатом столетии направила своих посланцев в все страны. Так, в Англию был отправлен Петр Мученик, в Шотландию - Нокс, в Нидерланды – Марникс де Сент-Альгедонд. В то же время, беженцы из других стран находили пристанище за стенами города. С самого момента принятия протестантизма, город как был, так и продолжает оставаться таковым и поныне, тем местом, которое давало прибежище всем гонимым. Еще при жизни самого Кальвина, новая религия уже начала проповедоваться на всех европейских языках, - на французском, на немецком, на испанском, на английском и на итальянском. Со смертью Кальвина враги маленький республики рассчитывали на ее быстрое исчезновение, однако этого не произошло. Ректор новой Академии, Теодор де Бёзе, продолжил укреплять науку государственной дисциплины, и Женева в итоге осталась тем, во что ее превратила Реформация. Вместе с тем, пришло время разорвать те тесные оковы, в которых оказался заперт город. Герцоги Савойской династии, чья столица была отныне перенесена в Турин, выступая в роли правителей “в изгнании” призывали в это время к новым решительным действиям, всячески поддерживая преследование протестантов католическим Римом. В результате чего границы савойских владений придвинулись почти к самим стенам города, и снова, как и в прошлые времена, можно было сказать, что когда звонили колокола собора Святого Петра, то их слышало больше людей в самой Женеве, чем в герцогских владениях Савояров. С другой стороны, Римский Папа не переставал убеждать короля Испании в том, что уничтожение непокорного города стало бы “делом, весьма благоугодным в глазах божьих”. А в 1589 году, лишившись помощи Генриха IV, город и его жители действительно оказались перед лицом полного уничтожения.

В 1602 году, когда, как казалось, в город вновь вернулось спокойствие, вечером 12 декабря четыре тысячи савояров, испанцев и неаполитанцев, тайно призванных в Бонневиль герцогом Карлом Эммануилом, двинулись с оружием в руках через густые заросли, окружавшие реку Арве, чтобы беспрепятственно захватить врасплох спящий город.

Все воины, принявшие участие в этой благочестивой акции по наведению порядка, приняли святое благословение и носили особы амулеты. Во главе колонны двигались мелкие помещики из окрестностей, собиравшиеся сжечь в огне “всех этих презренных жаб, расплодившихся на Женевском озере”, - как они именовали между собой жителей Женевы, - навсегда упрятать в каменный мешок весь их город, все это мерзкое гнездо “мелких лавочников”. Герцог был настолько уверен в своем успехе, что даже заранее направил письма ко дворам всех католических монархов, с сообщением о своей победе. Под покровом темноты нападавшим удалось незамеченными подойти к городским стенам. В полной тишине авангард из трехсот человек приставил осадные лестницы, и никем не замеченные воины начали карабкаться вверх, молча рассредоточиваясь вдоль парапета, дожидаясь утренней зари, когда должен был быть дан сигнал к общему штурму. Все в городе дышало спокойствием и тишиной, которые нарушал лишь скрип флюгеров над крышами домов. Ночь была настолько темной, что один из отрядов дозорных прошел рядом с врагами, даже не подозревая об их присутствии.

Лишь около половины третьего утра дозорному, стоявшему на Монетной башне, показалось, что он видит какие-то неясные крадущиеся тени, и он предупредил начальника караула. Незамедлительно для выяснения происходящего был отправлен небольшой отряд солдат. Едва поднявшись на стену, воины подверглись нападению и были разоружены, однако один из аркебузиров все-таки успел разрядить свое ружье, после чего город огласился звуком тревожного барабана. В одном мгновение ему ответил колокольный звон, ударивший с колоколен всех городских церквей, в окнах начал загораться свет, дома наполнились шумом и топотом шагов.

 

Стр. 31

Иллюстрация 1

Подпись справа к иллюстрации 1: ЖЕНЕВА АКАДЕМИЯ

 

Горожане в спешке хватали оружие и под крики женщин и детей устремлялись туда, откуда доносился тревожный набат военного времени. Со своей стороны, войска герцога Савойского тоже не теряли зря время. Будучи вынужденными отказаться от первоначальной хитрости, они двинулись на приступ города со всех четырех сторон, сопровождая свой натиск криками: Город взят ! Испания ! Савойя !

Новый мост был уже в их руках, когда одному солдату из кантона Во удалось опустить решетку ворот. В тот же момент нападающих накрыло облаком картечи. Значительная часть солдат противника, ворвавшихся в квартал Рыцарей Госпитальеров и опьяненных перспективой грабежа, внезапно попала под меткий огонь, открытый женевцами. Крепостные стены, до того момента бывшие пустыми, теперь наполнились защитниками. Солдаты из неприятельского авангарда, первые выбежавшие на центральную площадь, были прижаты горожанами к городским стенам и в беспорядке отступали ко рвам. Даже женщины, если верить преданиям, принимали участие в том сражении, поливая савойских солдат кипятком из своих котлов. Убедившись в том, что нападение не удалось, неприятель принял решение отступить. О бесславном бегстве и несостоявшейся попытке устроить для города ловушку вскоре узнали в соседних землях, в результате чего местная знать незамедлительно испытала уже на себе вес кулаков “приземистых лавочников”.

Вся честная и протестантская часть Европы была возмущена. С тех пор, каждый год город регулярно празднует славную годовщину этого события. Ночь Эскалады стала сюжетом для сотен поэтических произведений, некоторые из которых блистали возвышенным пафосом, в то время как в других преобладали яркие героические мотивы, не говоря уже о таких народных песнях, как Горшок молока для Герцога Савойского, которая легла в основу басни Лафонтена, - а не наоборот, как считают многие. Еще и сегодня, вне зависимости от государств, в которых они проживают, истинные швейцарцы никогда не забывают в день этого великого юбилея почтить в церкви память этого события старым песенным куплетом:

Ce qué, le maître des batailles,

Qui se rit et se moque des canailles,

A ben fé vi per un dezendo né

Qu’il étivé patron des Génévois.

 

Владыка битв, что выше всех великих,

Во стыд и пораженье нечестивым

Во славу дал понять одной декабрьской ночью,

Что вся Женева под его защитой.

 

В честь этого события, десять лет назад на перекрестке улиц Рю де Аллеман и Рю де ла Ситэ, был построен большой гранитный фонтан, увековечивший память об этом военном событии, с наступлением которого, - по крайней мере, вплоть до наших дней, - и заканчивается история военных событий города Кальвина.

 

III

 

“Past tenebras lux”, - после темноты всегда воссияет свет. Именно эти слова и стали девизом города Женевы, в то время как его содержание, в течение длительного времени бывшее всего лишь недосягаемой мечтой, в конце-концов воплотилось во всей своей действительной реальности. Но стал ли уже тогда город, - будущее которого было уже более или менее ясным, - подобием Женевы нынешней, с ее монументальными набережными, широкими мостами, простирающимися вдаль пригородами, вереницами богатых домов, гнездами зимородков на деревьях в цветущих скверах, - в спокойствии и тишине спускающихся к озеру?

Насколько был бы удивлен житель Женевы того героического века, когда, вернувшись из путешествия по странам мира и поднявшись одним летним днем на вершины Колоньи или Вати, он увидел бы у своих ног этот живой и смеющийся город, распахнувшийся сегодня на все четыре стороны света, лишенный некогда окружавших его мрачных стен и ворот, открытый мирным путешественникам со всего света, - город, в котором смешались языки и наречия самых разных народов мира ! Напрасно в тот вечерний час, когда в старину объявлялся комендантский час и обязательным образом поднимались мосты, он вслушивался бы в окружавшую его тишину, ожидая услышать привычные ему звуки военного времени.

 

Стр. 32

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ГЕРБ ЖЕНЕВЫ

 

Он бы услышал лишь счастливый и радостный шум голосов шестидесяти тысяч горожан, продолжавших в свете современных газовых рожков заниматься привычным им делом или развлекаться, скрашивая на свое усмотрение ими конец как всегда слишком рано подошедшего к концу трудового дня. То же и с массивными башнями собора Святого Петра, проходя мимо которых, вместо лязга цепей и лая караульных псов, он услышит лишь беззаботный напев крестьянина, возвращающегося со своим зеленым альпийским мешком в свою деревню, или причудливые перезвоны савойских колокольчиков.

 

Стр. 33

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: НОЧЬ ЭСКАЛАДЫ

Возможно, что около полуночи, напрягая до предела свой слух, он услышал бы в темном переплетении узких улочек едва различимый шум шагов, сопровождаемый каким-то непонятным звоном. Не хватайся за эфес меча, женевец прошлых времен, - это всего лишь квартальный городовой, фигура которого даже в эти часы не выглядит зловещей. Это самый обычный полицейский дозор, обходящий длинные улочки, подобно ущельям все еще прокладывающим себе путь среди тех огромных островов средневекового города, которые еще не были разрушены молотками каменщиков. Сохраняй спокойствие, - скажу я тебе. Все, - и почтенные домовладельцы, и жители окрестных деревень, - сегодня могут спать в своих постелях в полном спокойствии. Которое не в состоянии нарушить ни ветер из предгорий Юры, давно уже приносящий с собой лишь дыхание республики, ни шаги легендарных савойских солдат, патрули которых время от времени проходят вдоль берега Женевского озера. За прошедшие столетия у них появились совсем другие задачи, и в этот час они патрулируют лишь горные вершины, с которых там, за горами, ярким светом их глазам открываются берега Тибра.

Утром город просыпается все в той же атмосфере гармонии и умиротворенности. Ночь проходит как сон. На берегу озера, разбрасывая вокруг себя тысячи брызг,
большие речные корабли и легкие суда возобновляют свой прерванный ночью дневной путь.

 

Стр.35

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ЖЕНЕВА: ВИД С СО СТОРОНЫ ДЕРЕВНИ ПЕТИ САККОННЕН

 

На вершине, в районе Сен-Жерве свистят паром и шумят паровозы, огненные кони, воплощающие в себе то, что ты и твои родители, достопочтенный житель Женевы, всегда воспринимали не иначе как в роли творений дьявольского колдовства. Лучи Солнца, по мере того, как оно поднимается вверх по небосводу, вызывают среди мельчайших частичек тумана яркую радугу, взглянув через которую вдаль можно увидеть раскинувшиеся на другой стороне лазурного покрывала озера местечки Сакконе, Прегни, Крё-де-Гентхуд и набережные Версуа, а немного дальше, за плотиной, деревеньки Коппе и Ньон.

Старому жителю этих мест пришлось бы удивляться все больше и больше, когда его глазам предстали бы очертания соседних холмов, которые во все времена были для него лишь местом борьбы за свободу. Вот замок Крест, в котором представитель старинного воинского рода Агриппа д’Обинэ навсегда повесил в знак мира на крюк свой славный меч. Вот, среди заросшего кустами ежевики подлеска на берегу реки Арве в задумчивости возвышаются развалины замка Гайар и руины крепости Пени. Сама же река Арве, через которую некогда вброд переходили группы солдат в ночь Эскалады, нисколько не изменилась. Это по-прежнему дикий и безудержный поток, срывающийся вниз по альпийским ущельям, стремясь побыстрее влиться в кристально чистые воды Роны. Однако сегодня, как и во все времена, он, похоже, как никогда раньше стремится побыстрее покинуть свое русло. Его волны сталкиваются, извиваются и сливаются друг с другом с какой-то особенной яростью. Однако уже очень скоро река словно просит прощения за свою минутную разнузданность, в действительности не приносящую ей ничего другого, кроме мутной воды от поднятого со дна песка. Впрочем, вскоре безупречная лазоревая чистота спокойной швейцарской реки вначале ослабляет, а затем и вовсе растворяет в своих объятиях темные воды савойской речки, и обе они, окончательно смешавшись и переплетясь друг с другом, вместе продолжают свой бег дальше, устремляясь к узкому проходу в ущелье Эклюз.

В этом смешении вод двух рек мне видится картина, отражающая образ самой Женевы, которая ранее в течение длительного времени отталкивала от себя или относилась с предубеждением ко всем чем-либо отличавшимся от ее жителей иностранцам, но которая, в конечном итоге, стала сегодня одним из самых космополитичных городов Европы.

Каждый сегодня знает, что это уже не закрытый город и не пуританская республика, созданная излишне прямолинейными, формальными и придирчивыми докторами средневековых наук, над которыми никогда не упускал случая немного поиздеваться Вольтер. Напротив, по аналогии с Парижем и даже немного опережая его, этот современный город является сегодня наиболее активно обновляющимся как в плане притока новой крови, так и новых идей, город, в котором смешение различных рас и народов породило на свет самые благоприятные результаты. Именно этот вечный приток иностранцев воспрепятствовал городу впасть в состояние упадка и окостенеть, в то время как его собственные внутренние жизненные силы, которые не смогли подавить никакие внешние угрозы, помешали городу потерять свою самобытность и деградировать. Это город, который, если говорить об этом научным языком, вырос на почве интуссусцепенции (разрастание клеток растений в результате внедрения в их стенки дополнительных молекул целлюлозы - прим.пер.), вбирая в себя и словно переваривая их все различные элементы, которые приносило ему течение времени за долгие века. Не исключено, что без признания исключительного характера своих религиозных доктрин, бывшие вначале его щитом, шпагой и самой эффективной защитой, город никогда бы не смог настолько быстро найти самостоятельного и независимого решения стоявших перед ним великих задач политической и интеллектуальной жизни. Возможно также, что без идеи признания светской власти, постепенно проникшей и размягчившей всю непримиримость кальвинистского духа, без вмешательства естественнонаучных знаний, которые в конечном итоге и сумели развеять темные страхи протестантской ортодоксии, город так бы навсегда и оставался оплотом обскурантизма и мракобесия. Однако такое предположение слишком двойственно в своей природе для того, чтобы рассуждать о нем серьезным образом. Все, в чем можно быть доподлинно уверенным, это то, что не будь в городе населения, регулярно пополняемого за счет приезжавших сюда из самых разных государств людей, вряд ли было бы возможным, чтобы Женева не только не потеряла бы вкус к свободе, но и дала миру всплеск нового творческого поиска, итогом которого и стало для нее в конце-концов избавление от отживших свое время пут кальвинизма. Аннулирование положений Нантского эдикта принесло только одной Женеве, стоящей на республиканской платформе, новые тысячи не просто активных и трудолюбивых граждан, но и граждан, которые подобно самим женевцам, обладали весьма критическим взглядом на широкий круг вещей. Также и в следующем столетии, сохраняя при этом традиции Реформации в качестве краеугольного камня исторического самосознания, Женева еще больше приближается к идеям признания рационализма и сближения с наукой. В то же время, она возвращается к плодам ошибок демократии прошлого. После религиозной революции, правительство, бывшее весьма популярным в первые годы, приобретало все больше черт новой аристократии, чем вызывало немало недовольства у народа. И дело не в том, что в Женеве никогда не существовало своего дворянства, хотя постепенно к этому и шло все дело. Аналогичную картину можно было наблюдать и в Берне, заключавшуюся в концентрации власти в руках небольшого числа местных семей, становившихся в итоге источником любой власти. А поскольку вся эта олигархия, прежде всего, оставалась блюстительницей старых традиций и хорошо защищала республику от внешних опасностей, нам никогда не приходило до того момента в голову, что и все сообщество жителей Женевы в один прекрасный день может оказаться разделенным на несколько классов, на людей из верхов и на людей из низов, отличающихся друг от друга районами проживания, и, что еще более важно, по виду своей одежды. Причем, в верхней части этой новой социальной лестницы располагались бы члены магистратов, а также примкнувшая к ним когорта строгого вида чиновников, которые, чтобы не испортить о себе мнения людей, не подавали бы даже признаков надменности и чванства. А под ними располагались бы обычные горожане, городские буржуа. Генеральный совет не играл бы более никакой иной роли, чем заверение и выдача разрешений на все казавшиеся слишком смелыми по содержанию из поступавших в него законов. Еще ниже располагались бы местные уроженцы, класс, лишенный права голоса и страдающего от неравенства в области гражданских прав и возможности заниматься определенными видами деятельности. Было бы неизбежным, что в подобном узком кругу отношений, в котором каждая деталь сразу же бросалась в глаза, между двумя жителями Женевы неизбежно возник бы конфликт по одному и тому же вопросу, однако принятие итогового решения по нему зависело бы от различий в статусе каждого из этих людей.

Как только людям нечего стало больше бояться общего внешнего врага, они сразу же вспомнили о своих прежних правах. И чем больше они искали, тем чаще приходили к выводу, что во всем их окружал обман. Следствием этого стала политическая борьба, длившаяся в течение всего восемнадцатого столетия, в которой принял участие даже сам Вольтер, и правила игры в рамках которой были сформулированы Жан-Жаком Руссо в принципах организации его идеальной республики, основанной на Общественном договоре, из идеи которого Франция в дальнейшем извлекла для себя множественные выгоды.

В печальный период с 1800 по 1815 годы демократия переживала время вынужденного исправления своих главных упущений в прошлом. Будучи включенной в состав новой Империи новым Цезарем, Женева испытывала серьезную угрозу оказаться сведенной к уровню небольшого провинциального городка. За это короткое время, как об этом писал один из женевских публицистов: “Треть населения исчезла, семьи городских буржуа посылали своих детей в самые удаленные уголки Европы, спасая их от армейских вербовщиков, мастерские не работали, дома опустели, девушки не могли найти себе мужей, весь цвет женевских рабочих перебрался в другие места, а на их места в город проник католический и савойский пролетариат”.

Однако вскоре Женева вновь вернула себе независимость, причем, одновременно с этим, осуществилась и ее самая заветная мечта. В качестве двадцать второго кантона и последнего по счету члена союза она вошла в состав ​​Швейцарской Конфедерации. Она становится политически тесно связанной с “господами из швейцарской лиги”, как говорил об этом еще Бонивар. В память об этом событии был возведен памятник национальному единству, представляющий скульптурную композицию, символизирующую Швейцарию и Женеву, расположенный у подножья Монблана. Начиная с этого времени, в конституцию было включено понятие принципа представительного характера власти, и Женева получила, наконец, двадцать пять лет мира и процветания. Все были переполнены радостью от восстановления свободы. “Все, кто молчал в течение долгих пятнадцати лет, наконец, смогли развязать свои языки. Это было время дискуссий, обсуждений и голосований. Говорили даже, что государственные мужи в это время не снимали с себя весь день ни треуголок, ни шпаг. Впрочем, я подозреваю, что они не снимали их с себя, даже ложась спать. Все происходящее было похоже на растревоженный улей, из которого по непонятным причинам пропала пчелиная королева”. (1)

Все больше увеличивалось число школ. В это время выдвинулось целое поколение выдающихся людей, из которых впоследствии сложились целые династии. Дюмоны, Пикте, Белло, Сисмонди, Кандоль и Росси своими открытиями и исследованиями принесли честь и славу традициям Женевы. Изобразительное искусство, существовавшее в разных формах даже в семнадцатом столетии, несмотря на весь тот остракизм, которому его подвергало кальвинистское пуританство, нашло свой новый расцвет в промышленности, сделав известными такие имена как Петито, Турон, Хубер и Дасье, продолжая процветать даже в период гражданской войны в восемнадцатом веке, получив в дальнейшем новый импульс к развитию благодаря Хорнунгу, Диде, Каламе и Лугардону².

Уроженец Берна Бонштеттен, некогда описывавший Женеву в своих очерках, сравнивал эффект от ее сияния с тем, которое “испускает вечно знойное небо, под которым не ощущается ни свежести утра, ни прохлады вечера”. Однако свет, распространяемый городом Кальвина сегодня, в наши дни уже вряд ли кому-то придет в голову сравнить со зноем. Это уже более мягкий и слегка приглушенный солнечный свет, более напоминающий тот, который можно наблюдать приятным осенним вечером. За прошедшие тридцать лет город Кальвина вступил в новый и самый решающий этап своего существования. Старый консерватизм был побежден окончательно и бесповоротно, а на смену ему пришла демократия.

 

(1) Воспоминания попечителя синдика Рьё, том 1, гл. 8, Женева.

(2) См. далее страницы, посвященные развитию художественных и интеллектуально-духовных движений на территории швейцарских кантонов.

 

Именно она стала принципиальной основой для развития государственных органов и принципов новой морали, а под эгидой движения Независимых или Радикалов Женева стала своеобразным открытым полем, свободным для любых экспериментов по внедрению любых систем религиозного, политического или иного характера, постепенно приобретающих здесь свою форму и смысл существования.

В настоящее время даже старые аристократы, являющиеся ревностными сторонниками республики, уже давно оставили науку богословия в пользу занятий торговлей, науками или финансами. Древний дух традиционализма сегодня можно встретить лишь у некоторых женщин, очень высоко образованных, очень требовательных к себе и окружающим, и у которых весь этот демократический беспорядок вызывает не более чем ужас. Они придерживаются старых традиций главным образом из-за воспитания, из чувства верности традициям и потому что в Женеве никакая мысль или что-то разумное в прошлом не могут быть потеряны безвозвратно, не использованы или бесцельно забыты в настоящем и будущем.

 

Стр.38

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ЖЕНЕВА. ПАМЯТНИК НАЦИОНАЛЬНОГО ЕДИНСТВА

 

Во всем этом перемешанном в самых причудливых сочетаниях обществе успешно сочетаются, как я уже это говорил, - подобно содержимому плавильни, - яркий и пытливый ум и понимание французов, итальянская артистическая культура в приложении к основательности и солидности немцев. Это характерное для Швейцарии сообщество, в котором любого рода идеи достигают своего максимального развития, а основанные на них планы - наивысшей дальновидности. Не говоря уже о той максимальной роли, которую они играют для общества. Не являясь городом-столицей в прямом понимании этого слова, тем не менее, Женева располагает любыми возможностями, наличествующими во всех крупных городах. И если она больше не является, - как говорил о городе на Венском конгрессе граф Капо д’Истриа, - “тем мускусным зерном, который придает аромат всей Европе”, то она по-прежнему остается, как это было сказано другим, не менее известным человеком, - “целым миром, заключенным в скорлупу ореха”. Все здесь происходит подобно тому, как возникают чудесные преображения в волшебном фонаре. Все проистекает отсюда, и все оканчивается здесь. Из Женевы, лучше чем из любого другого города, “можно, - как пишет М.Рей, -следовать общим тенденциям развития современного общества, узнавать альтернативные мнения и определять размеры той доли, которую каждый народ привносит в результаты коллективного существования всей цивилизации. Благодаря ее органам власти, здесь всегда есть место индивидуальности. Жизнь в этом городе полнокровна и похожа на жизнь в древних городах. Ученые, промышленники и купцы являются здесь равными по статусу гражданами, которые в равной степени должны выполнять свои гражданские и военные обязанности. Они служат в милиции, заседают в муниципальных и районных советах, являются членами ассоциаций, занимающихся экономическими и научными вопросами, а объединяясь в клубы, вырабатывают общегосударственные решения. Непрекращающиеся дискуссии, в которых принимают участие все желающие, способствует своеовременному принятию всех необходимых мер. Здесь каждый гражданин должен принимать участие в решении серьезных вопросов, носящих политический, религиозный и даже моральный характер. Мало сегодня существует женевцев, которые не издавали бы собственные газеты, брошюры, не писали бы статей в газетах или не организовывали бы деловых встреч. Город стал местом проведения больших общественных собраний и банкетов, на которых их организаторам принято выступать самим и слушать выступления других. Сколько же это дает возможностей для появления новых талантов и выдвижения новых интересных личностей !”

Как далеко уже то время, когда Женева связывала строительство своего будущего с узкой платформой унитарного по своей форме христианства. Также прошло уже немало времени с того момента, когда однажды (в 1759 году) Консистория могла включить в свои записи тексты следующего содержания: В настоящее время в городе осталось еще 227 католиков, “в том числе, семья г-на де Вольтера и его слуги !” Проведенный в 1815 году пересмотр местных правил дал возможность поселиться в городе шестнадцати тысячам савояров из числа ревностных приверженцев католицизма, численность которых с тех пор продолжает только увеличиваться. Сегодня все религии живут бок о бок друг с другом в этом городе, доступ в который им некогда был запрещен эдиктами Кальвина. В 1857 году последователи католических традиций возвели в городе роскошный собор, расположенный перед вокзалом, возвышающийся сегодня над новой частью города, среди улиц которого главную роль играет улица Монблан, ставшая центром традиционно заселенного простым шумным людом района Сен-Жерве, в котором теперь все жители выставляют время только по часам колокольни новой церкви. Немного в стороне расположена англиканская церковь. Впрочем, кроме нее здесь немало святилищ масонов, синагог и даже русских православных церквей с золотыми куполами. Здесь имеют право на свое место под солнцем любое религиозное течение и его последователи, будь то старые кальвинисты, методисты, лютеране или представители других религий, в том числе и представители реформаторских сект, располагающих здесь уважительным к себе отношением и чувством свободы вероисповедания, которое сегодня уже давно не рассматривается в качестве одной из главных угроз благополучию города.

Означает ли это, что в наши дни все складывается самым наилучшим образом в самой успешной и мирной из республик ? Такое заключение, безусловно, было бы очень ценным подарком для науки философии, однако этой мысли первыми бы воспротивились сами жители Женевы. Еще в шестнадцатом столетии некий неизвестный итальянский автор называл Женеву “Citta dei Malcontenti”, что в переводе означает “Город вечно недовольных”, причем, сама Женева никогда не давала повода в этом усомниться, тем более, располагая в принятом здесь к употреблению местном диалекте даже специальным словом для обозначения этой естественной склонности людей к критике и недовольству, являющихся своеобразной отличительной чертой национального характера. О человеке, который критикует всех, недоволен всем и без конца повторяет слова “Все это хорошо, но было бы неплохо еще сделать то-то и то-то”, часто говорят, что он - авенарий. Авенарием был даже сам Жан-Жак Руссо, сочетавший в себе способность к ведению спора на любые темы с глубокой увлеченностью делом, горячее сердце и холодный ум. Жители Женевы любого периода истории, как это может показаться, словно сошли с картины, на которой изображен Монд, известный персонаж из старой уличной пьесы, разыгранной в 1524 году во время ярмарки в присутствии Герцога и Герцогини (1). Монд попросил сапожника сделать ему хорошую обувь, шляпника – красивую шляпу, каменщика – прозрачное окно, священника – отслужить для него мессу, а советника – дать ему дельный совет.

 

(1) Марк Монье, Женева и ее поэты, том 1, гл. 8.

Однако ничто из сделанного ему не нравилось. Все казалось то было слишком коротким, то слишком длинным, то слишком низким, то слишком высоким, то слишком широким, то слишком узким. В конце-концов, посчитав себя больным, он зовет врача, ни один из диагнозов, поставленных которым, ему также не понравился.

Подобного рода люди, которых можно временами встретить и в наши дни, проводят все свое время в выражении недовольства. Но чем же именно они недовольны ? Осмелюсь сказать, что главная причина их сварливости кроется в том прогрессе общества, за который они просто не хотят платить предлагаемую им цену.

IV

Территория, занимаемая Женевой, настолько мала, что на этом небольшом клочке плодородной земли, ограниченном с юга течением рек Арве и Роны, даже горы, как кажется, немного теснее прижимаются друг к другу, чтобы уступить место городу.

 

Стр. 40

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: УЩЕЛЬЕ САЛЕВ

 

Собственно, такие местечки как Вуарон, Салев, Мёль, Брезон, горы Сион и Вержи, а также и сам Монблан располагаются на землях Савойи. Впрочем, даже принимая во внимание распространенность этой неоднократно обсуждавшейся спорной темы, сложно говорить о городе на берегу Женевского озера, не упоминая при этом гору Монбалн или Шамони.

Существует два способа добраться из Женевы в Шамони. Первый, самый простой, это просто идти вдоль берега реки Арве. Второй, более сложный, заключается в том, чтобы подняться до Сен-Жерве и пройти через одно из двух ущелий, Воза или Форклаз. Однако как в первом, так и во втором случае обязательно нужно будет пройти через Салланш. Салланш – это очень маленький савойский городок, все улицы которого когда-то были очень старыми, узкими и извилистыми. Сегодня все выглядит совсем иначе. В наши дни Салланш известен как раз своими слишком широкими, слишком прямыми и слишком новыми улицами с домами, полностью в наши дни выстроенными из камня по причине пожара, разразившегося в городе одним прекрасным весенним днем и не оставившего от его деревянных построек ничего, кроме куч золы.

Салланш является тем местом, откуда при ясном небе путешественник уже может начинать наслаждаться великолепным видом на гору Монблан, расплывчатые очертания которой он впервые замечает, еще стоя на мостовых северных набережных Женевы. В Салланше оптическая иллюзия восприятия часто бывает настолько сильной, что, например, контуры горного хребта Эгюий-Вер иногда выделяется так ясно, что можно отчетливо разглядеть во всех мелочах причудливую мешанину из горных вершин, из отдельных скал, из зелени деревьев и шпилей зданий, которые, как кажется, расположены не более чем в двух-трех километрах от горной цепи, в то время как расстояние до них составляет более пяти миль. Строительство новой проезжей дороги через перевал Кателар, которое было завершено только в 1870 году, позволило разгрузить движение по старой Сервской дороге, проходящей вдоль берегов реки Арве, а затем продлить этот путь к подножью плоскогорья Монте, расположенного немного выше моста Пелиссье, расположенного в его нижней части. Этот маршрут хорошо знаком многим тысячам туристов.

 

Стр.41

Исллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: БЕРЕГА РЕКИ АРВЕ

 

Река, распадающаяся затем на несколько пенящихся рукавов, вливается здесь в тесное ущелье, в котором в этом месте располагаются знаменитые броды в районе местечка Шплюген. Напротив него, за стеной красивого покрытого туманом хвойного леса, сверкают снегом и льдом отроги горы Монблан. Затем, глазам путешественника открывается долина Шамони. Справа располагается ледник Таконнэ, а немного дальше – Бессон, оба спускающиеся с большого горного склона. Слева высятся горные цепи Бреве и Эгюий-Руж.

В прошлом столетии жители берегов Женевского озера дали Монблану имя Горы Проклятых, как и другим окружавшим его вершинам, которые получили не менее мрачные названия.

 

Стр. 41

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: НЕДАЛЕКО ОТ САЛЛАНША

 

Многие люди серьезно верили в то, что вечные снега и ледяные реки, густо покрывающие сверху донизу огромный горный массив, возникли в результате небесного проклятия, которому подверглись местные жители, в результате чего весь этот уголок Савойи традиционно считался прибежищем самых отпетых разбойников и негодяев. Благочестивые жители Женевы тогда еще не знали, что различные ледники, которыми так богаты эти места, и в особенности самые огромные из них, в действительности являются лишь жалкими остатками гигантского ледяного массива, некогда полностью покрывавшего всю долину на высоту до тысячи метров. И этот гигантский ледяной купол не только закрывал собой всю долину, но и простирался своими рукавами еще дальше, захватывая весь бассейн реки Арве, спускаясь вниз и охватывая с двух сторон район массива Моле до самого озера. А оттуда он тянулся до самого горного массива Юра, откуда он поворачивал в сторону города Золотурн, чтобы там сомкнуться с ледяной рекой еще более внушительных размеров, спускавшейся через разрыв горной цепи, о которой я расскажу немного позже. Еще один ледник, не менее впечатляющих размеров, спускался с южного склона Монблана до самого местечка Кивассо.

Потребовалось немалое число столетий, прежде чем эти чудовищные моря изо льда постепенно отступили, а оставшиеся после них ледники, становившиеся временами то больше, то меньше, не приобрели свои нынешние границы. Так, например, ледник Боссон, представляющий сегодня собой не более чем тонкий язык льда, едва различимый между двумя боковыми моренами, всего лишь около сорока лет назад обладал весьма внушительными размерами, а места расположения его боковых рукавов еще и сегодня можно узнать по большим наносам из камня и гравия. Было установлено, что и в наши дни этот ледник ежегодно теряет значительное количество кубометров льда, при том, что еще в начале столетия его соседство настолько серьезно угрожало расположенным в этом районе пахотным землям, что в 1817 году пришлось даже организовывать общественные слушания по принятию мер по предотвращению его дальнейшего продвижения. А кроме этого, жители в том же году установили еще и мерный крест перед двумя блоками в центральной области ледниковой морены. С того самого времени этот крест так и стоит на своем месте, что свидетельствует об эффективности подобных действий по сдерживанию и подчинению себе ледника.

Аналогичным образом ледник в Буа или иначе Море Льда, спускающийся вниз по менее крутому склону вдоль отрогов горы Монтанвер до самого уровня равнинной области, еще менее пятидесяти лет назад угрожал накрыть расположенную в Буа деревушку, из домов на окраинах которой уже даже начали переселяться в более безопасные места все их жители. Однако совсем недавно выяснилось, что движение ледника обратилось вспять, и теперь он постоянно отступает примерно на двести ярдов в год. Однако самые внушительные из всех изменений претерпел ледник Аржантьер, расположен к востоку между горами Эгюий-Вер и Шардонне, практически на стыке двух дорог, ведущих в Мартини из местечка Тет-Нуар и через ущелье Бальм. За полвека он отступил назад почти на два километра. Как считается, еще сравнительно недавно весь горный хребет, идущий к вершине Монблан, был в значительно большей степени покрыт снегом и льдом, чем в наши дни. Доказательства этому были представлены в результате исследования древесных колец деревьев, растущих по краям ледниковых морен и в местах, откуда уже ушел ледник.

 

Стр. 43

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ВИД НА ЛЕДНИК БОССОН И ГОРУ МОНБЛАН

 

Впрочем, на основании рассказов местных жителей, собранных путешественниками, посещавшими эти места в прошлом веке, несколько сот лет назад жителям Шамони требовалось шесть часов для того, чтобы добраться через ледник Море Льда и ущелье Коль-дю-Жеан до местечка Кормайер (где располагался верховный суд), куда они были обязаны приходиться, чтобы судиться друг с другом. В то время как немного позднее это нагромождение льда стало настолько большим, что движение по нему оказалось невозможным даже для горных коз. Вот почему в те годы люди не скупились даже на мессы по изгнанию дьявола из взбесившегося ледника. Жан Арантон, бывший епископом Аннеси в семнадцатом веке, рассказывал, что жители Шамони, всякий раз, когда он бывал “в их местах”, всегда просили его помолиться и получше благословить их “ледники”, чтобы они все-таки отступили подальше. К этому можно также добавить, что на другой стороне ущелья, неподалеку от деревни Энтрев, удалось найти остатки опорной стены, сложенной из обожженного кирпича, что подтверждает предание о том, что здесь некогда существовал даже город Сен-Жан-де-Пертуи, который вначале, будучи разрушенным горным обвалом, был затем накрыт сползавшим с горы Бренва ледником (1).

Бедные жители Шамони ! Их репутация отъявленных негодяев и разбойников была настолько хорошо известна, что первые путешественники, которые все-таки решили в середине прошлого столетия подняться в эти холодные места, которые до них посещал, разве что только святой Франциск Сальский, были уверены, что обязательно попадут в лапы к людоедам. В ожидании этой встречи, они вооружились до зубов, разбили свой лагерь в открытом поле, предварительно окружив его веревками с прикрепленными к ней колокольчиками и уже были готовы дорого продать свои жизни, когда вдруг увидели, что с ним приближается … Велико же было их удивление, когда к их лагерю подошел местный священник и пригласил их самым вежливым образом провести ночь в его скромном обиталище, служившем в дальнейшем им местом проживания в течение всего времени их путешествия по этим местам. Обнаруженное ими логово бандитов оказалось самой мирной деревушкой, население которой состояло из охотников, пчеловодов и искателей драгоценных камней, дома которых стояли вокруг старого бенедиктинского монастыря. Интересно, что в четырнадцатом столетии местный приорат принял закон против присутствия здесь иностранцев. А в конце восемнадцатого века, благодаря этим самым иностранцам, городок был куплен у церкви за деньги, причитавшиеся за все невыплаченные повинности. Долина превратилась в маленькую и очень процветающую республику, в которой каждый молодой и трудоспособный человек уже в те времена с детства владел профессиями проводника туристических групп и носильщика, позволявшими ему неплохо зарабатывать себе на хлеб.

Благосостояние этих мест еще больше возросло в 1786 году, когда знаменитый проводник по горам Жак Бальма, о котором в своих Записках путешественника упоминал небезызвестный нам Александр Дюма, первым поднялся на вершину горы Монблан. Годом позже на гору поднялся знаменитый женевец де Соссюр.

С того времени, по данным архивов, которые, впрочем, являются достаточно неполными, местными властями было зарегистрировано не то пятьсот, не то шестьсот туристов, большую часть из которых составляли англичане или американцы, которые в составе более чем трехсот отдельных групп успешно совершили восхождение, некогда считавшееся смертельно опасным. В их числе было сравнительно мало восхождений с научными целями. Среди них можно назвать экспедицию 1844 года Мартинса, Браве и Лепелье, а затем, совсем недавно восхождение на гору совершили физик Тиндаль и доктор Шево из Лиона. В качестве любопытной детали следует также отметить, что первой женщиной, которая предприняла и успешно совершила это восхождение в июле 1809 года была простая горничная из Шамони по имени Мария Паради, а первой посетившей ее иностранкой, да еще и француженкой по происхождению, стала в сентябре 1838 года мисс Генриетта д’Анжервиль. Что касается разнообразия маршрутов туристических восхождений, тем более, что сюда приезжает не менее двадцати тысяч человек каждый год, то оно не очень велико. Это безопасные и ставшие уже классическими восхождения на горы Бреве, Флежер и Монтанвер, пересечение Моря Льда с возвращением через высотный лагерь в Шапо, а также экскурсия к леднику в Буа и к знаменитому источнику в Арвейроне. Кроме того, популярными остаются и восхождения на вершину горы Монблан, трудности и тяготы которых в полной мере компенсируются открывающимся оттуда удивительным видом. Впрочем, даже в самое лучшее для осмотра окрестностей время года получаемое от этого удовольствие все-таки снижаются из-за той физической усталости, от которой люди буквально падают с ног, подходя к вершине.

 

(1) Большая часть этих подробностей, собранных мной непосредственно в Шамони, могла бы послужить прекрасным вступлением для очень научной и одновременно очень любопытной книги История горы Монблан, написанной писателем Дюрье.

 

Эта болезнь, иначе называемой еще в этих местах горной болезнью, связана, - если приводить здесь на этот счет последние выводы, которые делает наука, - вовсе не со слишком сильно разреженным воздухом, которым приходится дышать на высоте, а с непропорционально низким в его содержании уровнем кислорода, которого на высоте не хватает даже для того, чтобы разжечь костер из привычных нам видов топлива. Именно по этой причине на высоте в 4.000 метров наблюдаются характерные признаки удушья, - крайняя усталость, тошнота, кровотечение и потемнение в глазах. Жак Бальма, ставший первым покорителем великой горы, подробно описал свои ощущения во время восхождения. На уровне плоскогорья Гран-Мюлле (высота 3.333 метров) он в первый раз почувствовал подобные симптомы. Головная боль буквально наваливается на вас, сдавливая всю верхнюю часть черепа до самых бровей. Затем вам в голову начинают приходить “всякие глупости”, на которые только способен ваш разум. Одновременно с этим вы испытываете сильные боли в сердце и непреодолимое желание спать. Возникает ощущение, что “легких больше нет, и что грудная клетка совершенно пуста”. Доктор Паккар, сопровождавший Бальма в его восхождении, подвергся влиянию горной болезни в такой степени, что даже полностью потерял сознание. Когда проводник, отправившийся вперед в поисках дороги к вершине и оставивший его внизу, сидящим в снегу, вернулся, чтобы объявить, что он, наконец-то, сумел дойти до самого верха, врач встретил эту новость с глубоким равнодушием. Единственное, что он спросил, это “где бы он мог сейчас прилечь и поспать”. В результате, Бальма поднял его “как ребенка”, чтобы на своих руках дотащить до вершины, с которой, как то вполне понятно, Паккар уже ничего не мог ни увидеть, ни разглядеть. То же повторилось и во время спуска до скального плато Гран-Мюлле, где несчастный доктор под защитой скал завернулся в одеяло “как грудной младенец”.

 

Стр. 46

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ГОРНЫЙ ЛАГЕРЬ ШАПО

Я не останавливаюсь здесь на мрачной главе истории восхождений, связанной с несчастными случаями, потому что боюсь превратить мое повествование в сплошной некролог. Тем более, что я как-то больше люблю беседовать с местными путешественниками, предпочитающими испытывать чувство безмятежной и искренней радости, просто наблюдая за скалолазами, движущимися вверх с самого низа долины, используя для своих собственных горных восхождений оптику мощных телескопов. “Море хорошо с берега …”, - сказал много лет назад Лукреций. В этой связи, мне вспоминается мое первое посещение Шамони. Это было в конце августа, когда солнце уже садилось. Вся долина погрузилась в сумрак, однако яркие отблески света еще сверкали на всех снежных вершинах, чьи зубцы красиво выделялся на фоне безоблачного неба. Это сияние не было похоже на цвет застывшей латуни или на блуждающие световые блики, которые можно увидеть на солнце в полдень. Это был странный, кажущийся осязаемо горячим цвет, в котором смешались золотой, оранжевый и карминовый оттенки, подобно тому цвету, который в немецкой части Швейцарии называется одним словом “Alpenglühen” (“Альпы в огне” - прим.пер.), и который, что меня нисколько не удивляет, не в силах передать даже лучшие художники-пейзажисты. Вот так, бесцельно прогуливаясь, я поднялся до самого конца деревни, к первым скалам у отрогов Бревента. Именно отсюда Монблан начинает казаться особенно красивым, поскольку даже из Шамони он выглядит немного расплывшимся на фоне тех горных вершин, которые расположены ближе к наблюдателю. Пока я в полной неподвижности созерцал феерическое зрелище умирающей звезды, ко мне подошел один из местных жителей и слово за слово мы с ним разговорились. Выяснилось, что не так давно мой новый знакомый из Шамони стал очевидцем спектакля в том необычном ключе, в каком я не рекомендую его однажды увидеть всем туристам и уже тем более, никогда не принять в нем самим участие. Как-то утром, три молодых шотландца, три брата, решили изо всех сил отличиться, совершив без проводника и почти без провизии полное восхождение на Монблан. Общим правилом в этих местах является условие, что всякий путешественник, решающий совершить то, что здесь, в Шамони, называют, необычным путешествием на гору, должен взять с собой не менее чем трех проводников или двух проводников и носильщика. Два путешественника должны воспользоваться услугами четырех проводников или трех проводников и одного носильщика. Но поскольку наши шотландцы, являясь членами “Альпийского клуба”, уже имели достаточный опыт знакомства с ледниками, они не прислушались к установленным в рекомендации правилам.

“Ну, в общем, они отправились в путь, - рассказывает мне местный житель. Похоже, что еще в ущелье Пьер-Понтю им предложили серьезно задуматься над всей неосторожностью совершаемого ими поступка. Там были отнюдь не глупые люди, прекрасно знавшие, что даже у коров бывают рога, и что зеленая трава – это еще не мягкая солома. Однако все, что им говорили, только приводило их в ярость, поскольку, как они считали, все тем самым хотели нанести им оскорбление, что еще больше убеждало их любой ценой довести свое дело до конца. Также похоже, что до скального плато Гран-Мюле они добрались немного навеселе, по дороге выпив немного сиропа, разбавив его крепкой водкой, посчитав, видимо, что в чистом виде она будет слишком крепкой для задуманной ими прогулки.

Стр. 47

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: МОЙ ЗНАКОМЫЙ МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ

“На следующий день, где-то, наверное, около одиннадцати часов утра, я заметил что-то черное на краю хребта Босс дю Дромадер. Я сразу подумал, что это либо козленок, либо человек, когда заметил еще два темных пятна, появившихся следом за первым. Где-то минут через пятьдесят или даже через час в Шамони раздался выстрел из пушки, - наши храбрецы добрались до вершины горы. Вся деревня смотрела тогда в ту сторону, все поднимали руки, мужчины снимали шапки и подбрасывали их вверх, словно все наши старожилы и думать забыли о своей природной надменности, явно посчитав случившееся милостью с небес.

“В какой-то момент мне надоело смотреть на трех человек, стоявших там наверху в одиночестве и я, как вы можете понять, задумался, - а зачем, спрашивается тогда, нужны проводники, если никого будет не нужно никуда проводить наверх ? Это правда, что благодаря милости Божией, мы здесь живем тем, что само приходит к нам в дом и той пищей, что бывает у нас в котелках, но еще не хватало того, чтобы кто-то нарушал наши обычаи, подобно всяким джентльменам из Женевы, которые только и знают, что валяться на мягких диванах, и которые изобретают все эти сотни тысяч разных механических устройств, и в особенности всех этих дьявольских приспособлений, вроде настенных часов, больших циферблатов, ручных хронометров, бьющих часов-курантов и шкатулок, поющих и играющих как целая стая соловьев … Ну, да, ладно, я отвлекся. Итак, возвращаемся к нашим трем молодым людям.

“Вся наша троица некоторое время подпрыгивает так, словно их жарят на горячих угольях, в какой-то момент мне даже показалось, что они от радости засунули в рот свои носовые платки, затем я увидел, как они сели, положив головы между колен, как делают кошки, когда умываются. Потом они встали, размахивая руками и даже, наверное, распевая, полные радости, какую-то песню. Да, скажу я вам ! Чтобы петь от души и не фальшивить, нужно всегда вкладывать в песню всю свою душу, даже зная, что никто, ни человек, ни бог на небе тебя не слышат...

“- Ну, хорошо, - сказал я себе, - посмотрим, что с ними будет на спуске. А спуск в этом месте очень коварен, местами тропа ведет себя как веревка под ногами канатоходца.

“Через некоторое время мы увидели наших молодых людей, приготовившихся к спуску и обвязавшихся для этих целей длинной веревкой. Теперь оставалось только ждать. Как я уже говорил, утро выдалось хорошим, но день обещал быть еще лучше. Что нисколько не мешало Монблану проявить свой сварливый нрав, а это, знаете ли, очень легко бывает понять, когда он не в настроении, и когда его, поэтому, лучше не сердить.

“Не успели молодые люди начать спуск, как наши местные, хорошо знавшие маршрут, тут же сказали: - Ну, вот ! С самого начала они начинают с глупостей ! – Это означало, что они с самого начала выбрали неверное направление движения, - они двинулись немного, вон в ту сторону (мой знакомый показал мне на западную часть склона). Боже ты мой ! Вы, наверное, знаете, что из десяти человек, поднимающихся туда, на вершину, не проходит и пяти минут, как у восьми возникают проблемы со зрением и с ориентацией.

“Следует, однако, признать, что эти молодые люди скоро поняли свою ошибку, потому что мы увидели, как они что-то ищут в заплечном мешке. Однако дело внезапно приняло нешуточный оборот, когда нога того из них, кто шел последним, подвернулась на льду и, - хлоп ! – он покатился вниз, увлекая за собой двух других.

“Все трое, обдирая колени, как трубочисты на крыше, пытались затормозить, цепляясь за склон ногтями и даже, похоже, зубами, потому что, как говорил Бальма с Монблана (1), чем только не воспользуешься, когда нужда попросит тебя об одолжении, - так размечтавшийся в ночь своего великого восхождения, что откусил во сне кусок уха своей спящей жены, которая, следует отдать ей должное, как и любая настоящая уроженка этих мест, влепила ему за это добрую пощечину.

“В течение трех секунд вся связка только скользила вниз, не натыкаясь ни на какие скалы, - и это, скажу я вам, произошло по высокому заступничеству их святых, - потому что на этом крутом склоне длиной где-то шагов в семьсот, прозванном в народе Ущельем дьявола, камней очень много. Падая, они вызвали небольшую лавину, и это их и спасло, образовав смягчающую перину под скатывающимися вниз телами этих горных бродяг.

“Собственно, на этом по христианскому обычаю следовало бы уже и помянуть их души, потому что исход был ясен уже всем, кто смотрел на это зрелище снизу. Но вскоре произошло нечто необычное, - назовем это так, - ведь нам всем было очевидно, что с нашими тремя гордецами произошло несчастье. Но ! Для гордецов, по моему мнению, любой такой урок всегда хорош впрок !

“Через мгновение мы увидели продолжение всей истории. Никто из людей даже не двинулся с места, все словно окаменели. Потом послышались крики ужаса. Без лишних слов проводники сформировали группу, - не то семь, не то восемь человек, - я уже точно не помню, - и быстро отправились на выручку.

“Я и другие, мы по-прежнему смотрели на склон. Через минут двадцать или двадцать пять я толкнул в бок соседа, - что-то черное явно зашевелилось в куче снега. Затем на ноги поднялся один из них. Мы видели, как он закрутился на месте, начал подавать знаки руками, делая при этом такие жесты, словно бы он что-то тер или колотил руками кого-то из своих товарищей.

(1) Именно такое прозвище закрепилось с тех пор в Шамони за тем известным проводником, о котором я рассказывал немного выше.

Он некоторое время продолжал все эти движения, а потом, внезапно, из-под снега появилось второе тело.

“И представляете себе, - как я потом это узнал, - тот второй парень, в тот момент, когда они скатывались по склону, просто заснул от упадка сил и спал как бревно, и тому второму, старшему брату, который был не так сильно ослаблен, пришлось расталкивать его, боксируя на английский манер, чтобы разбудить. Именно этим и объяснялись те странные жесты, которые как мы видели, он совершал.

Стр. 49

Иллюстрация 1

Подпись под иллюстрацией 1: ЛЕДНИК МОРЕ ЛЬДА И ГОРА МОНБЛАН

“Но в мой телескоп я сумел разглядеть и кое-что другое, что было гораздо хуже. Третий брат по-прежнему не подавал никаких признаков жизни. Два других активно разминали ему тело, поднимали его, встряхивали и даже обстукивали со всех сторон, как это делают с кофейными зернами, но он всякий раз вновь падал на снег. Если он действительно продолжал спать или был без сознания, то это должен был быть самый известный в мире соня.

“Я отчетливо помню каждую деталь того, что произошло затем. Было три часа дня, когда два шотландца продолжили свой путь, оставив лежать наверху третьего шотландца. На этот раз они направились к скалам Пети-Мюле, продвигаясь с большим трудом, будучи все еще связанными веревкой. Первый из них, который казался самым сильным и меньше пострадал от падения, тщательно выбирал то место во льду, куда можно было поставить ногу, помогая удерживаться второму, который иногда оступался. Наконец, после подъема, напряжение во время которого трудно было передать, они достигли того места, куда двигались, упав друг на друга совершенно без сил. Им потребовалось почти два часа, чтобы проделать почти тот же самый по длине путь назад, который еще недавно они пролетели вниз на спинах всего за несколько секунд.

“Было пять часов вечера. Молодые люди все еще находились на высоте в три тысячи шестьсот метров, на дьявольском холоде, но что самое главное, без одеял и провизии.

“Мы гадали, - что же они будут делать теперь ? Если они решились бы провести ночь на голых скалах, что для них означало бы либо выбор в пользу смерти от холода, либо в пользу самоубийства. Обоих путешественников ждало вначале оцепенение, а затем, - как вы это называете, - кровоизлияние в мозг с последующей потерей сознания, за которой наступила бы смерть.

“С другой стороны, начать спуск вниз в темноте, не зная точного маршрута движения, тоже было смертельно опасной забавой. Однако на наш взгляд последнее было бы самым разумным из того, что они могли бы предпринять.

“Было очевидно, что как мы и предполагали, они все-таки решили спускаться, поскольку незадолго до заката мы заметили, как они движутся вперед, по-прежнему связанные друг с другом веревкой, соблюдая все меры предосторожности, направляясь в сторону стены Котэ. Около нее они совсем пропали из виду, и их спускающиеся фигуры уже нельзя было больше различить ни невооруженным взглядом, ни через специальные очки, которые носят в горах местные жители. Видны были только очертания скал Гран-Мюле, до которых они могли добраться ближе к вечеру, но точно в этом мы уверены быть не могли.

“Можете себе представить, насколько долгой показалась нам тогда та ночь. На следующее утро со скал Гран-Мюле до нас дошли новости и мы узнали, что там случилось. Два брата добрались до горного лагеря около девяти часов вечера, еще несколько раз соскользнув и упав со склонов. Старший отделался сравнительно легко, а вот второй брат полностью ослеп, - вы ведь и сами знаете, насколько ярким бывает в горах отражение солнечных лучей ото льда и мерзлого снега. Что касается третьего, которого они так долго пытались привести в чувства, то он погиб.

“Спасательный отряд направился на поиски тела, лежавшего вблизи вершины. К сожалению, погода, которая все больше продолжала ухудшаться, вскоре окончательно испортилась. Гору затянуло облаками, и пошел снег. Да, шел мелкий, мелкий, мелкий снег.

“Уже миновал полдень, а спасатели все еще не вернулись со скал Гран-Мюле. Снег и опустившийся туман усилились до такой степени, что казалось, что уже наступила ночь. Вскоре наступил вечер, но никто из людей так и не появился. В тот момент еще никто не испытывал никакого беспокойства. Но вот один из жителей верхнего лагеря, которого звали Колет-Сильвиан, первым стал проявлять признаки беспокойства и буквально рвал на себе волосы. Ведь он прекрасно понимал, чем может обернуться такое восхождение для жизней шести отцов больших семейств, рисковавших жизнью не просто из-за какого-то англичанина, а из-за тела какого-то англичанина, уже давно замерзшего и окаменевшего как глыба льда, с поисками которого вполне можно было бы повременить.

“Однако очевидным образом никакие проклятия, скрежет зубовный и вырванные с корнями волосы не могли приблизить благоприятный исход дела. Только и оставалось, что ждать, как сложатся обстоятельства. И одновременно с этим готовить вторую спасательную группу !

“В этот раз речь уже не шла о поисках соскучившихся в отпуске джентльменов, которые из пустой бравады решили столь бессмысленным образом провести время, пощеголяв тщеславием на вершине горы. В беду попали уже наши местные жители Шамони, которые отправились в путь совершенно добровольно, по велению сердца, через туман и снег, и которых не остановили бы на этом пути и двести тысяч демонов.

“ - Если погода не улучшится, - рассуждали мы между собой, то все взрослые жители Шамони уйдут туда наверх, в горы. Но что, если никто из них не вернется потом назад ?

“Внезапно, около восьми часов вечера, участники первой группы, отправившиеся на поиски погибшего альпиниста, вышли к скалам Гран-Мюле, скатившись к ним по склону ущелья как настоящая лавина. Тело погибшего они везли за собой на санях по снегу, запеленав его покрывалом. Через несколько мгновений следом за ними вместе с еще одной лавиной вниз скатилась и вторая группа спасателей. Обе группы, слава богу, нашлись, но в каком состоянии были их участники ? Первая группа попала в густой ледяной туман неподалеку от скального коридора в верхней части ледника Боссон, и двое из ее участников почти полностью ослепли.

“И все это ради того, - сказал мой новый знакомый в заключение, - чтобы исправить ошибку двух молодых повес из Шотландии, которым их пожилая матушка наверняка всячески рекомендовала быть осторожными, - и уж поверьте мне, она точно говорила это самому младшему из этих трех братьев перед отъездом в наши края. А старшего она просила быть особенно осторожным и заботиться о самом младшем, который в первый раз в жизни отправлялся в Альпы. Где любая неосторожность губительна !

“Но все напрасно ! Дети, которым не терпится вылететь из гнезда, никогда никого не слушают. Скажете тоже, - неосторожность губительна ! С тем же успехом их матушка могла бы свистеть изо всех сил, пытаясь таким образом остановить ветер !”

Сказав это, мой новый знакомый пожелал мне спокойной ночи и продолжил свой путь в сторону деревни Фонтанетт, оставив меня там же, где я и стоял, лицом к лицу с высящимся вдалеке Монбланом. Пока я слушал рассказ этого коренного уроженца Шамони, незаметно подкралась ночь. По мере того, как солнце опускалось все ниже и ниже, один за другим постепенно начали исчезать пылающие языки сияющего огня, охватывающие своими сполохами ледники. На какое-то мгновение над разом почерневшими скалами ярким светом вспыхнули высокие горные пики, а затем, вспыхнув на прощание, самый последний отблеск солнечного света скрылся за высокой горой. Вскоре, вся горная цепь с возвышающейся посреди нее вершиной Монблана, словно бы слилась с окружавшей ее темнотой, замерев, подобно окоченевшему на снежном холоде мертвому телу.

Стало ли подобное восприятие гор результатом внезапного перехода от света дня к ночной темноте, или же во всем был виноват рассказ жителя этих горных вершин, оказавший столь неизгладимое впечатление на такого новичка в горах, каким был я ? Я чувствовал себя подавленным. И я очень хотел вновь увидеть сияющие на солнце очертания этих гор. Однако, увы ! Насколько же мне теперь казались зловещими все эти огромные каменные глыбы ! Через несколько секунд, глядя в ту сторону, я даже почувствовал головокружение, которое на мгновение заставило меня потерять чувство реальности. В тот момент мне казалось, что и я тоже оказался забытым и одиноким, без проводника и даже без шляпы на склоне Горы Проклятых, на которую мгновение за мгновением надвигалась пугающая ночь, которую мне не суждено было пережить. Однако колокольный звон, раздавшийся в этот момент где-то далеко внизу, заставил меня вовремя спуститься с этих высот, куда уносила меня мысль, и вернуться к окружавшей меня действительности, - да простят меня читатели, - едва уже не переступив к тому моменту черту безумия. Затем я снова взглянул вниз, в долину Шамони, и волна тепла вновь растеклась по моей груди. Монблан олицетворял собой смерть, неподвижность, тишину, со всем его ледяным холодом и прочими ужасами, однако лежавший внизу поселок Шамони был наполнен шумом и движением, и здесь на тысячу ладов бурлила жизнь. …

Автор перевода: Николай Ю.Романов