Николай Юрьевич Романов

Россия, Москва / Париж

"Застольный этикет под протокол"

 

1-LE-SALON-PAPILLON-1-1160x785px-1024x693
 

Николай Ю.Романов («Из неоконченных мемуаров»)

В стенах МГИМО образца СССР конца ХХ века, спецкурс по теории и практике применения делового этикета и протокола в их т.н. «столовой части», - ныне не то уже полностью и до основания измененный до состояния личной неузнаваемости, не то вообще отмененный в своем прежнем, весьма обстоятельном и содержательном советском виде, - в начале 90-х, уже «под занавес СССР», вел у нас совершенно уникальный, горячо любимый и незабвенный для многих поколений студентов и выпускников Юрий (Георгий) Шмульевич Веденеев, очень пожилой («приходящий», «почетный», «дореволюционный», «допотопный») преподаватель из состава специалистов аппарата ЦК КПСС, долгие годы выполнявший свои основные учебно-преподавательские обязанности в Высшей Дипломатической Школе, но ввиду уникальности своего учебно-преподавательского профиля «обслуживавший» также еще и Дипломатическую Академию МИД СССР, ВДШ, Академию КГБ СССР, ВДА, ВАВТ, МГИМО, ВПШ, различные закрытые номенклатурные курсы принуждения к повышению квалификации партийных и советских загранработников и целый ряд других, значительно менее известных, но от того нисколько не менее статусных учебных заведений внешнеполитического и внешнеэкономического профиля, выпускникам которых так или иначе, но все-таки предстояло не только по делам страны выезжать за рубеж, но и принимать непосредственное участие в различных публичных и светских раутах, а также в банкетах, званных обедах и ужинах, а заодно и в различных «буфетных» встречах на высшем уровне, где бы те ни проводились, - на которых они никак не могли упасть в грязь ни своим собственным, ни государственным лицом, да еще и уронить туда всю отечественную дипломатическую и внешнеполитическую образовательную науку, начав по ошибке пользоваться не теми столовыми приборами, пытаться налить себе водку в винные бокалы или в салфеточницу, публично хрустеть с вилки соленым огурцом, разгрызать вставными челюстями (или еще уцелевшими на тот момент зубами) клешни омаров, намазывать черной икрой ананасы или начинать вести себя за столом иным «неуставным» образом так, как это любил «по-свойски» после первой принятой им рюмки делать Н.С.Хрущев, почему-то всегда оказываясь в этот момент в компании с иностранными гостями и разными иноплеменными представителями под объективами фото- и кинокамер зарубежной прессы и прочих антисоветских злопыхателей.

Нет необходимости говорить о том, что наряду с «Товароведением», практически у всех поколений наших выпускников именно курс «Делового этикета и протокола», а вернее, его особенная, специальная и закрытая для основной массы студентов часть, - до которой допускалось со всего курса лишь около десятка особенно привилегированных и избранных для будущей высокой государственной службы кандидатов и детей различных высокопоставленных по своей иерархической недосягаемости номенклатурных «членов», - неизменно являлись самыми горячо любимыми и интересными, посещение которых практически всегда, - даже в самые тяжелые с точки зрения гриппа, ОРЗ и иных инфекционных заболеваний и прочих заразных инфлюэнций периоды, - проходило при 100% присутствии всех заявленных на потоке студентов, к которым неизменно старались «присуседиться» и те «кадры» с других потоков, которым данный курс вроде бы по программе и не полагался. Настолько интересными и содержательными были те занятия и их ... содержание, сразу же переносившее нас в те годы из скудного и грустного антуража обшарпанных студенческих или городских столовых, с их извечными, изогнутыми под самыми причудливыми углами обломанным алюминиевыми вилками и обгрызенными с краев могучими зубами голодного пролетариата (!) ложками, картонными сосисками, светло-желтым чаем, серыми цикориевыми кофе и какао и совершенно огнедышащей, но подобно вулканической лаве давным-давно окаменевшей в пиалушках горчицей (вкупе с намертво зацементировавшимися там же в смеси друг с другом солью и черным перцем), в мир совершенно далеких заграничных иллюзий, с которыми всем нам, - если бы дело сложилось подобающим для каждого из нас образом, - предстояло бы лично и воочию столкнуться не только на страницах глянцевых журналов, плакатов, репродукций, диапозитивов, диафильмов, лито-карт или (черно-белых) учебных кинофильмов, служивших для нас в то время лучшими учебными пособиями, но и в самой что ни на есть практической, застольной жизни. Проводником среди которых, всякий раз весьма торжественно, хотя и не без нотки некоторого стариковского сарказма, перед нами неизменно выступал так никогда за всю жизнь по причине особой личной секретности и не выезжавший ни разу за рубеж наш преподаватель Юрий Шмульевич, - осторожно и никогда не переходя при этом границ дозволенного идеологическими установками Коммунистической Партии и Советского Правительства, приподнимавший перед нами занавес над всем тем, что скрывалось в те годы «по ту сторону» и этого самого информационного занавеса, и еще сохранявшегося в те годы «занавеса железного» (а в нашем случае – «занавеса кулинарного»), демонстрируя во всей красе такие шедевры кулинарно-гастрономического и прочего столового искусства, что некоторые особенно впечатлительные барышни (кстати, и молодые люди, - тоже !), - пусть даже и происходившие из самых высоких советских семей того периода и потому не нуждавшиеся в дополнительных представлениях ко всему заграничному, - часто, прямо на занятиях, падали в голодные или эмоциональные обмороки, из которых их приходилось выводить осмотрительно принесенными с собой бутербродами или чаем из термосов, обильно сдобренным армянским коньяком «клоповником» или «Капитанским» ромом, единственно хорошо подходившим в те годы для спасения «утопающих» студентов или студенток, совсем не «по-идеологически» не устоявших перед соблазнительными застольными картинами перманентно, уже на тот момент более 70 лет всей советской истории, «загнивающего капиталистически-империалистического Запада».

По аналогии с главным и хорошо известным и горячо любимым персонажем детской повести Ан.Некрасова, курс свой профессор Веденеев знал блестяще, читал его «с огоньком», обладал совершенно фантастическим и неиссякаемо-неисчерпаемым запасом различных историй и конкретных примеров «из обычной жизни» (как он любил их называть), разбором которых он всегда легко и интересно увлекался, - неизменно уверенно погружаясь в самые сложные вопросы и дебри делового этикета и застольного поведения при дворах даже тех стран и государств планеты, о самом существовании которых мы в те годы едва лишь слышали. И по аналогии с этим же самым персонажем, на все наши неоднократные просьбы рассказать что-либо из своего личного богатого опыта, он неизменно, с легкой улыбкой, всякий раз вежливо отшучивался и задавал нам внеочередные контрольные по только что пройденному материалу и оценке уровня его усвоения (он проводил их каждый раз в конце лекции или практического семинарского занятия), что снискало ему, подобно отважному и бывалому литературному капитану дальнего плавания, славу кабинетного теоретика, приобретшему свои обширнейшие знания сугубо библиотечно-книжным путем, а вовсе не на практике, что, впрочем, нисколько не умаляло его неизменно высокий в нашей среде статус всеобщего и безусловного обожания, как совершенно уникального в своем деле специалиста.   

Как и в случае любых других учебных курсов, по итогам очередного цикла занятий нам всегда предстояли экзамены и зачеты. Проходившие, разумеется, исключительно практическим образом, когда в особо отводившемся для этих целей учебном классе в блоке МО накрывался по всем правилам этикета стол, на котором, наряду с билетами и надзиравшим за всем происходящим преподавателем и ответственным работником университетской парторганизации (а также портретом голодно взиравшего на нас изъеденного болезнью и безжалостным временем товарища Ленина на бархатной красной доске), возвышалась многими часто никогда до того момента воочию не виданная разнообразная в своей разноцветности иностранная заграничная еда (правда, некоторые, особенно экзотические фрукты на столе с успехом заменялись «экзаменационными яблоками» разных сортов и расцветок), а ответы на билеты приобретали характер конкретных практических испытаний, когда при помощи ложки, вилки и ножа, - которые полагалось еще и правильно выбрать из общего столового набора, - нужно было «препарировать» (а затем и съесть !) соответствующее «гастрономическое образование», предварительно найдя и отождествив его по косвенным признакам и описаниям на столе (т.к. часто их до этого видели лишь на черно-белых картинках), стараясь при этом сделать это таким образом, чтобы осталось (досталось) и другим экзаменуемым лицам, попутно изложив все совершаемые действия с точки зрения правильного знания теории вопроса и практики их последующего применения. 

Уронить что-либо на пол считалось катастрофой и каралось неудовлетворительной оценкой. Как это тогда называлось, - «за неуважительное отношение к валютным запасам Родины». Чем часто многие наши учащиеся пользовались для того, чтобы быть допущенными «к телу» и «к освежевыванию» редких деликатесов еще раз (а то и два, - на переэкзаменовке !), в результате чего с первого раза сдать этот экзамен или зачет ни у кого не столько не получалось, сколько это считалось признаком плохого тона и особого «Цэ-Ко-вского снобизма» в тогдашней студенческой среде будущих дипломатов и «выездных» международников. 

Я никогда не забуду, как на итоговом экзамене мне достался билет с предложением правильно разделать и употребить в пищу самый обычный … персик. Да еще и с солидным теоретическим обоснованием данного вопроса ! В котором, в его редко случавшемся штучном магазинном исполнении до того момента я никогда не видел ровным счетом ничего необычно, - вплоть до получения этого самого экзаменационного задания совершить это действие по всем правилам «столово-этикетной науки», т.е. при помощи особых фруктового ножичка, вилочки и … ложечки, которой я хоть убей не помнил в тот момент, что нужно было с этим самым персиком делать ! Тем более, что и персик мне попался, что называется, с характером, - по твердости и степени зелености уступавший лишь только советским баночным консервированным армейским помидорам, дозревавшим, как известно, в процессе их хранения в кладовке в зимний период где-то к середине следующего за отчетным периодом лета, - а вовсе не тот нежнейший и деликатнейший по своим вкусовым и физическим свойствам бархатистый фрукт, который принято изображать под этим названием на страницах рекламных проспектов или который присутствует сегодня под соответствующими ценниками и этикетками в магазинах или на рынках. Не говоря уже о том, что когда я все-таки справился с заданием, - т.к. в самый последний момент все-таки вспомнил, что ложечкой нужно было аккуратно выковырять из правильно надрезанного и разрезанного предложенного экзаменационного образца косточку, -  мне полагалось еще и правильно его съесть, орудуя ножиком и вилкой, что предполагало необходимость не только прожевывания и пережевывания с риском для находившихся тогда еще в относительном здравии зубов образовавшегося содержимого, но еще и проглатывания его дальше полости рта, - куда-то в сторону желудочно-кишечного тракта.  Не удивительно поэтому, что именно в тот день я раз и навсегда проклял не только персики, но и вкупе с ними еще и абрикосы, а также прочие фрукты из данного семейства и их обширные разновидности (включая и ни в чем не повинные сливы !), встречающиеся сегодня на рынке и на столах званых господ в самых разных развитых и недоразвитых странах мира, - свое торжественное обещание о неупотреблении которых в пищу я сохраняю и по сей день.  

Не верите ? А вы сами когда-нибудь пробовали это сделать с соблюдением всех правил этикета ? Вот, когда попробуете, тогда и изложите итоговое содержание ваших умозаключений на этот счет. Которые далеко не всегда будут лестными даже в том случае, если персик вам попадется самый, что называется, спелый, во всех отношений зрелый и податливый для … практического употребления в пищу.  

Разумеется, превращались такие необычные для советской системы университетского всеобуча экзамены, проходившие за наглухо закрытыми «для всех прочих» студентов дверьми, в самые настоящие праздники души, изысканного гурманства и всеобщего веселья как со стороны будущих дипломатических работников, так и со стороны присутствующего корпуса преподавательских и «прочих приглашенных лиц», а завершались процедурой всеобщей вакханалии поедания остатков всего того, «что не доели и что еще осталось на столе», - уже совершенно минуя все требования мгновенно забываемого в такие моменты делового столового этикета, да еще и под забавные комментарии и истории, рассказываемые самим главным экзаменатором, Ю.Ш.Веденеевым, и примыкающими к нему в такие моменты из-за дверей учебного класса коллегами, - неизменно для таких случаев извлекавших откуда-то из-под стола (или из рукава пиджака или брючной штанины, что считалось в те годы особым шиком для подпольного проноса алкоголя на разные запрещенные университетские мероприятия) бутылку густого и сладкого красного слабоалкогольного вина, «хереса», «мадеры» или «кагора», посредством небольших доз которого и осуществлялось своеобразное «институтское крещение» молодых специалистов, вновь принятых после сдачи экзаменов в братство опытных знатоков столового этикета. 

Увы, но эту знаменитую, по своему замечательную, многими горячо любимую, а многими так еще и всегда с нетерпением ожидавшуюся традицию на корню подорвали наступившие в конце прошлого столетия 90-е годы. И дело даже не в том, что исчезли какие-то МИД-овские или иные советские «пайковые» спецраспределители, закрытые столовые ресторации или «Березки», из которых обычно доставлялось разнообразное сырье для таких вот «номенклатурных экзаменов», сколько отпала «в новых условиях» сама потребность в обучении студентов и будущих загранработников культуре этого самого делового и столового этикета. Учебный курс был пересмотрен, и из него было напрочь вытряхнуто «на свалку советской истории» заодно и все то, что было хотя бы как-то связано с культурой поведения за столом и присущими этому занятию учебно-практическими действиями. Которым отныне в Новой России учиться было не нужно. Так что мне и моим коллегам в тот год повезло стать последними выпускниками МГИМО-вского курса нашего «большого мэтра», как мы любовно называли Ю.Ш.Веденеева по аналогии с тем, как во Франции и в других гастрономически развитых странах мира традиционно обращаются к признанным выдающимся мастерам кулинарного дела или изысканной сервировки столов на время проведения за ними ответственных, а не канцелярских мероприятий.    

Разумеется, наш старик переживал. И переживал сильно. Ведь помимо всего прочего, это означало и конец всего того, чем он занимался в своей жизни, а не только Большой Страны, в которой он прожил и проработал всю эту жизнь. В единочасье оказавшись и будучи объявленным непонятно кем никому больше не нужным, да еще и лишенным чуть ли не личным ельцинским указом всех персональных пенсий, привилегий, материальных надбавок, спецраспределителей и всего того, что ему полагалось в советские годы за его работу и за все то, что так и осталось для нас для всех в его жизни и работе за грифом «секретно» и «сов.секретно», кроме вскользь прозвучавшего упоминания о том, что еще с послереволюционного периода он организовывал и обслуживал своим мастерством всю советскую партийную верхушку, включая, разумеется, и товарища Сталина, проводя и все «застольные» встречи на высшем уровне военного периода с участием Черчилля и Рузвельта, и все то, что тому предшествовало и последовало уже в мирные годы существования страны по линии самых разных организаций, министерств и ведомств, знаменитых хрущевских банкетов, а заодно с ними и всего брежневского «Периода застолья» и горбачевского периода «Столоначалия», да еще и выступая в роли главного и по сути, единственного безусловно авторитетного и самого главного преподавателя страны, готовившего кадры в этой необычной области для всего СССР, а попутно еще и выступающего ученым консультантом для всех без исключения исторически успешных кинематографистов. Категорически отказавшись в итоге от какого-то весьма настойчивого, но отнюдь для него не лестного предложения послужить уже … «новому руководству» уже Новой России, а также кому-то из ее новоявленных бонз, представлявших собой в его глазах всего лишь самых банальных денщиков, укравших мундиры и сапоги своих генералов и занявших их места, не имея на то ни полномочий, ни знаний, ни связей, ни опыта работы, ни достаточных компетенций, ни даже авторитета «в среде себе подобных». И которым теперь полагалось служить всему населению страны. Включая и самих оставленных ими без мундиров генералов. На что, разумеется, он пойти никак не мог, и за что в итоге и поплатился, будучи оставленным этими самыми «вновь испеченными денщиками в генеральских погонах» фактически без средств существования и работы. О чем он с горечью и поведал нам уже под занавес нашей учебы. 

Однако, курс свой он дочитал в присущей ему уже для многих поколений наших студентов содержательной манере, нисколько не смущаясь всем происходящим в стране, равно как и мало обращая на все это внимание, - просто делая свое дело так, как он привык делать до этого, - хорошо и только хорошо, как если бы от этого зависела не только его собственная жизнь, но и решение неких животрепещущих вопросов общемирового характера. Что продолжалось до тех пор, пока в самый последний момент не выяснилось, что для проведения экзамена … не будет предоставлено необходимого учебно-практического материала. Т.е. все те пищевкусовые изыски, которые раньше можно было достать только лишь в случае сопричастности к высшим советским партийно-номенклатурным инстанциям, и которые в начале 90-х продавались уже, - пусть и по совершенно заоблачным ценам, - но зато во всех т.н. «коммерческих» магазинах и торговых уличных палатках новоиспеченных кооператоров и предпринимателей оказались отныне недоступными для ... сдачи экзаменов по учебному курсу, и без которых сам этот процесс в нашем родном ВУЗ-е не столько даже терял свою традиционную праздничную форму «посвящения в дипломаты», сколько превращался в сугубо теоретическую профанацию, т.к. рассказывать учебные аспекты тех или иных действий, не будучи в состоянии подкрепить их чем-то практически, было часто просто невыполнимо при всей даже самой актерской невозможности этого занятия. И никакими «дежурными» яблоками, огурцами и прочими подручными и наличествовавшими тогда еще на полках заменителями возместить эту утрату было совершенно нельзя. 

Тем более, что как выяснилось опять же таки в самый последний момент, ввиду «новых демократических веяний» из арсенала учебной лаборатории данного курса напрочь исчез в неизвестном направлении весь тот богатейший арсенал столовых принадлежностей и коллекция самой разнообразной «деловой» посуды, при помощи которых каждый год студентами и слушателями проводилась сдача соответствующих экзаменов и зачетов по профильной тематике. Т.е. нам предстояло, - как горько выразился тогда наш еще больше поседевший и ссутулившийся за тот год преподаватель, - «сдавать экзамен на арестантском карцерном наборе, из алюминиевых мисок и кружек, в виде застарелых корок черного хлеба с солью, размачивая их в воде из-под крана в общественном туалете».

И вот тогда на всех стендах при деканатах нашего института появилось небольшое, но емкое объявление. Кто уж из наших студентов или студенток его придумал, я сказать не берусь, - впрочем, не исключено, что его подсказал нашей аудитории и сам вдохновенный талант нашего старого преподавателя, бывшего по общепринятому мнению большим мастером на подобные импровизации, а заодно и уже прекрасно понимавшего, что этот его сезон в нашем ВУЗ-е будет завершающим, что позволяло ему организовать в честь себя небольшой неформальный банкет, - но решение вопроса оно содержало в себе в равной степени как самое простое, так и самое на тот момент доступное и эффективное. 

На небольшом листке бумаги на новомодном в те годы «игольчатом принтере» было напечатано, что такого-то числа в такое-то время состоится ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ОБЩЕВУЗОВСКИЙ ИТОГОВЫЙ ЭКЗАМЕН по курсу Столового этикета и протокола профессора Ю.Ш.Веденеева, на который приглашаются все его бывшие студенты и выпускники. С небольшой припиской «постскриптумом» внизу, что «необходимые для процедуры проведения и сдачи экзамена продукты питания» всем желающим участникам и заинтересованным студентам следует приносить с собой, после чего еще ниже приводился обширный список того, что входило обычно в состав нашей университетской экзаменационной «гастрономической программы» по данному профилю подготовки. Ну, а еще ниже, но уже «постпоскриптумом», была сделана еще одна приписка «Приносите всего побольше, чтобы хватило и преподавателю !»  Т.к. все мы де-факто понимали по его состоянию, что наш старик с каждым днем все больше нуждается, и если и страдает от этого, то ни за что не подает по этому поводу никакого вида, будучи коммунистом-большевиком старой закалки, который, скорее, предпочтет голодную смерть подобному признанию или раскаянию в своих идеалах.

Так или иначе, но экзамен в тот раз все-таки состоялся. И состоялся по самому высшему разряду, каким он не бывал до этого ни разу, даже в лучшие советские годы и даже на самых богатых и щедрых «березовых харчах», - как мы тогда еще называли всякого рода импортную продукцию из закрытых магазинов «Березка» и «Ясень» системы «Внешпосылторга». Пришли все, кто уважал «старого мэтра». Со всех курсов и даже из числа тех, кто уже окончил институт порядочное время. И, разумеется, решительно все принесли с собой то, без чего экзамен по данному предмету сдавать просто нельзя, коль скоро подавляющее большинство как нас самих, так или иначе еще связанных с уже отмиравшей советской распределительной системой высшего звена, так и тех, кто уже работал в этой системе или уходил в еще только нарождавшуюся коммерцию, не поскупились на содержимое своих сумок, буквально завалив до этого момент весьма унылую и однообразную учебную аудиторию, - отведенную в тот раз нам под экзамен, - таким количеством самых разнообразных импортных и ресторанных разносолов, что для того, чтобы приготовить и разложить их в правильном и праздничном экзаменационном порядке потребовалось около часа, в течение которых не только мы, но и наши преподаватели, переминаясь с ноги на ногу, вынужденным образом, ни нисколько не теряя от этого хорошего предвкушающего настроения, забавляли друг-друга в коридоре разными историями из своей уже бывшей или только настоящей практики пребывания за границей и последствиями правильного соблюдения или, наоборот, неправильного несоблюдения всех предписывавшихся «гран-мэтром» на его занятиях норм правильной укладки столовой посуды или поедания тех или иных блюд с совершенно ничего большинству из нас еще на тот момент не говоривших экзотичностью своих названий блюд. Замечу лишь, что знаменитая история известного сатирика Михаила Задорнова, рассказывавшаяся им с эстрадной сцены на всю страну о том, как якобы он в одиночестве поедал омаров, становясь эпицентром омаровых брызг, запивая затем их жидкостью для … мытья рук после этих самых омаров, была почерпнута именно из этого фольклора тех самых людей, что пришли в последний раз тогда в институт, чтобы почтить добрым словом своего старшего наставника на его прощальном экзамене. Который, как это может для кого-то показаться очевидным, все мы тогда получили «автоматом», т.к. любой прощальный экзамен неизменно превращается для всех его участников в праздник, когда никто не думает уже ни о степени личной подготовленности, ни о необходимости поддержать в трудной ситуации шпаргалкой соседа, поскольку просто прийти на такой экзамен не подготовившись уже считается чем-то оскорбительным по отношению не только ко всем остальным коллегам или к учебному курсу, каждый из которых можно личным образом горячо любить или горько ненавидеть, но и к самому себе, коль скоро ничего пересдать, попытавшись проехаться «на халяву», в такой ситуации уже не получится. Тем более, что и сдавать приходилось в нашем случае, что называется, по высшему разряду, - ведь, согласитесь, не накрывать же из-за нескольких неуспевающих неумех подобный шикарный стол заново ? Это ведь все же таки был экзамен, хоть и последний, а не защита докторской диссертации Анатолия Чубайса, которая могла по словам участвовавших в ней лиц дотянуться даже до значений астрономической бесконечности.  Наш старик тогда сиял счастьем всей своей жизни, и из его уже слегка тронутых белизной катаракты глаз капали в тот вечер самые настоящие благодарные слезы признательности тем, кого он учил. Полагаю, что это вообще был первый раз в его жизни, когда стол для кого-то накрывал не он сам, а накрывали в его честь другие, и вовсе не по служебной обязанности, как все эти долгие десятилетия делал он сам, а просто из хорошего к нему отношения и глубокого уважения, которое мы питали тогда к этому безусловно замечательному всей историей своей жизни и неразрывно связанного с ней ремесла человеку.

Одним словом, это был один большой праздник, который не посмели нарушить ни администраторы института, ни даже наши институтские стукачи и в изобилии всегда старавшиеся пролезть на подобные мероприятия сотрудники госбезопасности, коль скоро, несмотря на всю пышную необычность своего характера, эта встреча все-таки носила характер итогового экзамена, на котором всей подобной публике делать просто нечего, чтобы не портить аппетит и настроение всем собравшимся, вредно влияя своим кислым и натянутым присутствием на пищеварение и на усвоение экзаменационных деликатесов.  Замечательная, яркая и прощальная встреча. Нас всех еще ждали несколько лет занятий, лекций, зачетов и экзаменов, а наш старый преподаватель уходил в неизвестность вместе со своим временем, которому он всецело принадлежал. И мы тогда прощались. И с ним, и со всем тем временем, из которого этот человек с неизменно присущей ему мудрой иронией взирал на происходящее вокруг, вся глубина осознания чего пришла к нам уже лишь потом, спустя много лет, а многие из нас так в итоге до этого осознания и не дожили. Как из числа тех, кто сумел все-таки в те непростые годы окончить институт, так и тех, кто потерялся где-то на этом пути, выпав из нашей некогда дружной общей обоймы, - всякий раз находя для этого какие-то особенно веские и объективные причины. Но тогда, в тот вечер, это был именно праздник, - хорошая пирушка в университетских традициях, да еще и в кругу старших товарищей, уже выпустившихся из его стен, но некогда, подобно нам, тоже сидевших за теми же самыми партами в тех же самых аудиториях. Ведь перед всеми нами лежала вся жизнь в кажущейся столько удивительно и счастливым образом прямо на глазах менявшейся, наконец-то, как нам тогда представлялось, открываясь своему светлому будущему стране.

Увы, но с тех пор я никогда больше не видел нашего «гран-мэтра», равно как и ничего о нем больше не слышал. Тем более, что водоворот всех происходивших тогда событий и изменений закрутил нас с такой небывалой скоростью и быстротой, что нам было уже никому и не до чего, и уж тем более не до воспоминаний о том, что с нами было даже несколько недель назад, - а что уж говорить о нескольких годах или … учебных курсах и связанных с ними в нашей памяти педагогах. О нем ходили лишь многие отрывочные слухи, наиболее достоверным из которых был тот, что ему все-таки какими-то правдами и неправдами удалось вырваться через украинскую границу вначале в Израиль, а затем не то в ФРГ, не то в Бельгию, где он продолжал работать по специальности и в итоге закончил свою жизнь в уже более чем солидном, более чем столетнем возрасте, в самом начале XXI века, - некогда войдя в нее в самом конце еще века XIX, - по сути пережив на своих плечах и проведя на организованных им застольных банкетах весь ХХ век, оставив даже после себя книгу обширных и интересных воспоминаний, - впрочем, так никогда и не опубликованную на русском языке в Новой России никем из его наследников, буде они у него в России и имелись.

Николай Ю.Романов
Париж, 06/09/2021г.
----
 

313
 7.66