Николай Юрьевич Романов

Николай Ю.Романов ("Из неоконченных мемуаров")

(В материале использован текстовый фрагмент сетевой переписки с Г.А.Каландадзе)

… Впоследствии, уже много лет спустя, я к своему удивлению встретил одного из моих армейских сослуживцев того периода службы, который еще относился к нашему, впоследствии получившему более высокий статус, ХХХ-ему Отдельному отряду специального назначения, базировавшемуся на старом аэродроме рядом с Ахалкалаки, и приданным ему в нашем лице военнослужащим, до самого момента его расформирования весной 1990-го года. Тем более, что и произошла эта встреча при совершенно курьезных обстоятельствах. 

Оказалось, что изрядное число лет из числа проведенных нами за границей в Европе мы проработали с моим бывшим сослуживцем почти что в одних и тех же стенах и можно было даже сказать, что чуть ли не в соседних комнатах, однако изрядно изменившаяся за эти годы внешность обоих не давала нам все это время признать в себе друг друга, а о том, что некогда мы вместе служили в одной и той же части, да еще и в одной и той же «горячей точке» Советского Закавказья, мы узнали совершенно случайно, проходя очередную проверку личных служебных данных в отделе кадров, когда у высокого начальства возникла необходимость подготовить очередную командировочную партию, направлявшуюся в данный регион, и оно дало указание найти среди наличествующих сотрудников из России тех, кто хотя бы приблизительно был знаком с местными реалиями. 

Оказалось, что нас в организации целых двое, да еще и служили мы вместе, хотя и не догадывались о том, что судьба вновь «инкогнито» свела нас в одних и тех же стенах. Тем более, что мой коллега специализировался по традиционному для него «восточному» направлению нашей деятельности, в то время как я никогда не изменял его «западному» вектору приложения. 

Выглядела наша встреча, безусловно, в отделе кадров весьма комично и даже в какой-то степени нереально и назидательно для окружающих, поскольку говорили мы, сообразно правилам присутственного этикета, на регламентном французском языке, -  тем более, что довольно часто до этого мы встречались с ним в коридорах, в офисном кафе, в столовой, и даже временами автоматически здоровались в гардеробе, узнавая друг друга лишь в «изменившееся лицо», видоизмененное у нас обоих безжалостным временем, образом жизни и болезнями.

Так или иначе, но нам с ним было, что вспомнить. Тем более, что современные средства компьютерной спутниковой картографии позволяли достаточно легко и точно не только оценить обстановку в предлагаемом нам к посещению «историческом» регионе, но заодно и найти все то, что там еще осталось из памятных нам по временам армейской службы достопримечательностей, хотя, конечно, оба из нас прекрасно представляли себе, что за тридцать с лишним лет решительно ничего от нашей памяти там остаться не может, коль скоро львиная часть сооружений и объектов части была разобрана, разграблена и вывезена еще в годы СССР нашими же собственными солдатами, направлявшимися туда командованием с сугубо «командировочными» целями из тех частей, куда их переводили служить после окончательного расформирования нашей ХХХ-го Отдельного отряда специального назначения, существовавшей под открытым кодовым наименованием «в/ч ХХХХХ». А в дополнение к солдатам, офицерам и прапорщикам, также еще и местным армянским населением, которое незамедлительно появлялось на всех подобных брошенных или оставленных без охраны армейских объектах в регионе, чтобы снять или своровать оттуда решительно все, что могло бы представлять хотя бы какую-то, пусть даже и самую малейшую ценность в личном хозяйстве, или оказаться в состоянии быть перепроданным в подобном качестве друзьям и соседям. Коль скоро следует признать, что сообразно своей сугубо торгашеской природной натуре, эти люди тащили всегда абсолютно все, что где-либо плохо лежало, - везде, где им только представлялась возможность это сделать безнаказанно, возводя это в общенациональную добродетель и предмет личной гордости и преуспевания перед соседями и земляками. 

Чем, впрочем, они продолжают заниматься и сегодня, нисколько не изменившись в этом своем человеческом содержании за прошедшие десятилетия, иначе как поднаторев в этом занятии еще больше. Так что рассчитывать увидеть в Ахалкалаки хотя бы что-то, что напоминало бы нам о годах нашей молодости, мы нисколько не рассчитывали, хотя в тайне все-таки и надеялись на это, как и всякий уже возрастной человек надеется однажды, вернувшись в места своей прекрасной и с добрым чувстом проведенной молодости, застать там все таким же, каким оно было накануне дня его отъезда, а людей – с тех пор ничуть и нисколько не изменившимися и не постаревшими. Пусть даже с тех пор и прошел уже и не один десяток лет, да и сам этот эпизод его жизни был далеко не самым в ней лучшим и приятным в части воспоминаний.  

Так или иначе, но по истечении непродолжительного времени, выполняя порученные нам в регионе служебные дела, мы с коллегой и бывшим сослуживцем, не сговариваясь, при первой же возможности отправились туда, где некогда располагалось наше воинское подразделение. Вернее, та его часть, что примыкала непосредственно к аэродрому, и где мы некогда впервые, что называется, «вступили на землю» с борта забравшей нас у здания Центральной комендатуры тогда еще советской военной базы дежурной машины для прохождения дальнейшей службы, и именно к бренным брошенным останкам которой нас обоих неудержимо тянуло вернуться все то время, пока мы находились в этих местах.

Интересно, как мы выглядели в тот момент для всех со стороны ? Двое погрузневших, отечных, сахарно-седых и уже изрядно полысевших стариков т.н. «переходного старшего возраста», зачем-то присевших на запыленные придорожные камни у изрешеченого коррозией на множество сквозных дыр (среди которых уже давным-давно затерялись полученные этой машиной пулевые пробоины) ржавого остова сгоревшего и развалившегося еще в незапамятные советские времена грузовика «ГАЗ-66», - красно-коричневой рамой по самые ступицы изувеченных и давным-давно снятых колес намертво ушедшего за эти десятилетия в каменно-твердую красную глинистую ахалкалакскую землю, которую невозможно было ничем ни вскопать, ни продолбить, но которая по иронии судьбы обладала уникальной способностью, подобно зыбучим пескам, безвозвратно поглощать и затягивать в себя абсолютно все, что только оказывалось сколько-нибудь продолжительное время на ее поверхности. На присвоение печальных останков которого в качестве металлолома не нашлось желающих даже среди местных досужих решительно до всего жителей, так и бросивших его догнивать свой век на обочине дороги, в том же самом месте, где его когда-то подбили и сожгли местные «сторонники демократии» и «блюстители дашнакской автономии» в бою с возвращавшимися в родные края из Средней Азии турками-месхетинцами. 

Так мы тогда и сидели. Двое стариков с непокрытыми головами в неброских костюмах защитного цвета, с двумя кругами местного, взятого с собой из города свежего лаваша, несколькими кусками купленного по дороге копченого мяса, отдающего, как и местный кофе, неизменным ароматом и вкусом гари жженых КамАЗ-ных покрышек, парой банок ООН-овских гуманитарных консервов на двоих, с двумя стеклянными стаканчиками и с небольшой флягой местной традиционно и испокон веков совершенно чудовищной на вкус непроницаемо-мутной самогонной «карбидной» чачи, - как и много десятилетий назад с тем же характерным шипением вскипавшей белым цветом рваной пузырчатой пеной при любой попытке даже совсем чуть-чуть вылить ее на здешнюю глинистую почву, оставляя после себя на ней беловатый след. 

Двое стариков, - наедине с памятью о своей ушедшей молодости. На обочине дороги своей прожитой жизни. Которые, прежде чем вернуться сюда, много лет ходили ногами по земле и исходили на ней немало тех мест, где больше нет не только привычного всем комфорта, но и где все без исключения жизненные дороги уже очень давно стали плохими для всех, кто решается по ним пройти. Например, я часто вспоминал Ахалкалаки и весь этот район еще советской Грузии, когда бывал уже далеко в постсоветской Средней (извиняюсь, - в Центральной) Азии, - когда там продавали «самогонный» бензин в трехлитровых баллонах, потому что заправки не работали, когда в водку, которой торговали с любого прилавка на улице, добавляли не то что ацетон, а четыреххлористый углерод, потому что он не имеет запаха и почти не распознается на вкус. И распознать эту варварскую смесь можно было только плеснув на землю, которая тут же вскипала, как и местная ахалкалакская чача «карбидка». Когда на «встречах» (так именовались места торговли и пересадок, где в пустыне, в горах или в степи среди развалин заброшенных домов пересекались транспортные маршруты) торговали иранским спиртом, который при добавлении воды становился белым, как молоко, и от которого решивших принять его внутрь смельчаков при выпивании скручивало в штопор. Где на совершенно ровном месте непонятно как и откуда проходили сели, а рожи типов из автомобилей ООН наводили на размышления о шайке сорока разбойников.

Как и пресловутая «карбидка», - выпить которую даже «по чуть-чуть» в память о нашей части и о некогда служивших в ней солдатах в итоге мы просто уже не смогли «по здоровью» и из брезгливости (заменив ее припасенным на этот случай французским коньяком), - ничего с тех пор в этих краях так и не изменилось. Ни люди, ни то, что их окружало, ни то, чем и в чем они жили или во что одевались, передавая все это по наследству из поколения в поколение. Та же глубокая нищета, невежество, звериное содержание, дремучесть, грязь и полное отсутствие какого-либо здравого смысла в существовании. И все те же бескрайние картофельные плантации повсюду, поскольку, как и прежде, картофель был и остается единственной сельскохозяйственной культурой, дающей здесь хорошие урожаи, соглашаясь расти даже на таких вот аридных и бесплодных каменистых почвах. 

Разве что все стало еще более запущенным, заброшенным, разваливающимся, нищим, грязным, неухоженным, заросшим и растащенным населением на «личные нужды». Исчезли явно спиленные кем-то на металлолом остатки опорных штанг и гигантских букв из надписи «Слава КПСС», некогда украшавшей придорожный склон большого каменистого холма разрушенной временем горы Довшан, на которую, бывало, мы часто лазили, прощаясь с этими местами уже в самом конце срока нашего пребывания на жалких развалинах нашей столь внезапно расформированной воинской части, а вместе с ней, - так и не состоявшихся надежд дотянуть здесь до предстоявшей нам осенью демобилизации и увольнения домой, в запас.

Двое стариков, вспоминающие то время, когда они были молодыми и еще только приехали в этот богом забытый городок на самом краю тогда еще Советского Союза, на этом самом сгоревшем грузовике, который с тех пор так и остался стоять на этом же самом месте, состарившись вместе с двумя стариками и их жизненными надеждами и иллюзиями. Ставшими, правда, по большей части у нас обоих реальностью. Двое стариков у разбитой старой машины, созерцающих с небольшого пригорка развалины железнодорожной станции, просевшие и растрескавшиеся бетонные столбы с кусками оборванных проводов, частично разобранные рельсы и торчащие во все стороны шпалы давным-давно не ремонтировавшейся железной дороги, длинными искореженными плетьми сползающей вниз с щебенки оплывших и размытых насыпей, с обломками в прямом смысле слова выпотрошенных полностью и до самой сути своего содержания некогда зеленых, а теперь уже окончательно проржавевших до совершенно желто-коричневого цветового состояния остовов железнодорожных пассажирских вагонов с выбитыми стеклами и остатками красивых цветных эмалированных гербов с надписью «СССР» на их уцелевших стенах, - большая часть которых в этих местах, ввиду дальнейшей железнодорожной ненадобности и недоступности их использования по назначению, за эти годы была снята с колесных тележек и стала  использоваться местными жителями в качестве … мостов, перебрасываемых через реки и горные ручьи.

По сути, от самой воинской части до наших дней дошло лишь чем-то напоминающее гордый профиль Брестской крепости, и по этой причине зияющее многочисленными пулевыми и осколочными щербинами кладки и провалами выбитых окон с вынутыми из них рамами, засыпанное внутри поросшими сорной травой кучами битого кирпича и штукатурки, здание нашего бывшего военного аэропорта, с развалившимися растрескавшимися стенами, поросшими вьющимися растениями, с частично кем-то разобранной, а частично так и вовсе обвалившейся крышей, с торчащими куда-то в небо изогнутыми гнилыми стропилами, полностью разворованное и разграбленное местным населением, ухитрившемся в поисках наживы даже отколоть штукатурку и вытащить из этих стен всю уже видавшую виды электропроводку. С уходящим вверх, как нам в тот раз показалось, почти к самому небу, пустотелым квадратным корпусом аэронавигационной башни аэродромного привода, с обрушившимися и давно провалившимися вниз в виде куч мусора перекрытиями и торчащими из ее голых стен кусками поросших сорной травой ржавых балок, на которых теперь в изобилии гнездились кружащиеся над нашими головами среди всех этих развалин беспечные и беззаботные мелкие птицы. 

Вот и все, что осталось от присутствовавшего здесь в прошлом центра цивилизации и бывшего места нашего временного обитания и военной службы, - хотя во всех атласах аэропорт Ахалкалаки и числится до сих пор как «действующий». Горы раскрошившихся до состояния пыли кирпичей и мертвая коробка частично обрушившегося здания, некогда вмещавшего в себя решительно все, что было здесь тогда из служб в нашей части, включая и саму нашу казарму, размещавшуюся в зале ожидания этого в прошлом гражданского, а по совместительству ставшего в последние десятилетия существования СССР еще и военным аэропорта. И длинная проселочная проезжая аллея с петляющей по ней заросшей травой пыльной колеей, выложенная полосами еще не до конца раскрошившегося бесцветного советского асфальта, обсаженная ничуть не изменившимися с тех пор невысокими соснами, - ведущая от большого шоссе в сторону аэродрома, некогда упиравшаяся прямо в здание аэропорта и огибающая его справа, проходя через импровизированный КПП под полосатым красно-белым шлагбаумом и висевшим на нем в качестве противовеса наполненным наспех собранными камнями и обломками кирпичей колесным барабаном от автомобиля АМО, - чтобы затем затеряться где-то среди пустынного плоскогорья, уходя в сторону большой взлетно-посадочной полосы, собранной из металлических полос «железки», построенной здесь еще в послевоенный период, - из элементов постепенно разбираемой конструкции которой в Ахалкалаки, как в наши дни, так и уже впоследствии, когда «русских здесь не стало», было построено абсолютно все, что так или иначе требовало основательного конструкционного или строительного решения вопроса. 

Вот – все, что осталось от наших воспоминаний. Впрочем, ни шлагбаума, ни некогда висевшего на нем барабана, здесь тоже уже больше не было. Как и вообще каких-либо следов цивилизации, полностью затерявшихся за эти десятилетия среди всех этих бесконечных распаханных картофельных и прочих предназначенных для выращивания каких-то сельскохозяйственных культур полей. Несколько в отдалении от развалин аэродромного здания, на том же самом месте, где мы его когда-то запомнили, по-прежнему высились горбатые обломки того, что осталось от сооружения памятного нам общественного туалета нашей части, также явно разобранного местным населением до уровня фунамента на строительный камень. Ни здания умывальника, ни каморки котельной, в черном и запущенном котле которой на прокеросиненных дровах теоретически полагалось греть в гигиенических целях воду, ни почти что полностью превратившегося в бесформенные щербатые развалины инженерного домика майора Семенько, ни даже кособокой сторожки аккумуляторной станции старшего прапорщика Левоняна и младшего сержанта Довбыша, - ничего этого не было здесь больше и в помине. Все исчезло или было разворовано настолько основательно, что человеку, не знакомому некогда с этими местами, нельзя было бы даже и догадаться о том, что же и где именно размещалось когда-то на территории нашей воинской части. 

Разумеется, о заборах, ограждениях и причудливых служебных конструкциях автопарка и склада ГСМ, выстроенных из сварных кусков аэродромной «железки» речи даже уже и не шло. Их сняли и разобрали «командированные» (уже из других частей своей приписки) бывшие военнослужащие нашей же части еще тогда, - когда, мы покидали ее в 1990 году. Но как местное население ухитрилось даже за эти долгие десятилетия растащить для своих нужд или на продажу аболютно все выложенное ей огромное взлетно-посадочное поле и саму взлетную полосу площадью в несколько квадратных километров (впоследствии, распахав под картофель и ячмень все освободившееся место), лично для меня так и осталось полнейшей загадкой. Поскольку от всего этого казавшегося внешне совершенно монолитным полотна крупповской трофейной стали, - слегка тронутого ржавчиной лишь сверху, но начинавшего идеально блестеть, стоило лишь провести по нему пальцем, - в годы нашей службы лишь на несколько сантиметров покрытого сверху местной ползучей растительностью, которую перед разборкой полотна приходилось сбивать лопатами, - здесь во множестве остались выбитыми лишь т.н. «замки», представлявшие собой небольшие клинья, которые забивали для надежности в места соединения отдельных металлических полотен, чтобы те не расползались от времени или под весом тяжелых взлетающих или садящих на этот аэродром в условиях высокогорья транспортных военных или гражданских самолетов. Несколько таких вот фигурных кусочков-«клыков» из «вечной» крупповской стали мы и прихватили тогда с коллегой из Ахалкалаки, побродив там некоторое время по местам нашей «боевой славы». Сохранив их на память. Колько скоро фотографировать там было больше все одно объективно нечего.

Впрочем, помимо других «вечных» признаков человеческого присутствия здесь, наряду с картофелем, - таким же каменным и никогда не гниющим, как и здешние скалы, - мы с радостью убедились и в том, что из этих мест никуда не делись и привычные нам по временам службы полевые мыши и разные прочие землеройки, в изобилии проделывавшие свои ходы даже в самых застарелых почвах и с легкостью передвигавшиеся по своим нехитрым делам прямо у нас под ногами, деловито снуя под толстым и прочным ковром раскинувшихся здесь повсюду стелющихся растений, лишь временами сдержанно попискивая и давая тем самым окружающим знать о своем здесь присутствии. 

За годы отсутствия людей они совершенно осмелели и нисколько не боялись нас, выбираясь погреться на нагретые жарким дневым солнцем кирпичи прямо, что называется, у нас под носом, вначале с некоторой опаской, а затем все более уверенно и доверчиво, поблескивая серьезными черными бусинками глаз, беря у нас чуть ли не из самих рук косочки галет, лавашного хлеба и сухарей, которыми мы решили в тот раз их побаловать, поминая добрым словом этих зверьков и вспоминая то, как мы сами, некогда мучаясь здесь от голода, всеми способами отлавливали их для того, чтобы, предварительно ободрав с них шкурки, элементарно … сварить или изжарить в отработанном слитом для этих целей техническом машинном масле на импровизированных таганках и на кусках авиационной дюрали их крошечные тушки, которые, - подобно связкам маленьких копченых рыбок «тюлек» и «барабулек», столь популярных во всех курортных городах Причерноморья, - нужно было есть, прожевывая и заглатывая целиком, нисколько не боясь повредить их крошечными косточками себе внутренности. 

Как это ни парадоксально, но мыши тогда считались для нас самым настоящим деликатесом. В то время как из шкурок этих грызунов, предварительно выделав их особым образом в ацетоне или керосине и соскоблив с них слой съедобного жира, один из наших умельцев преспокойно и за весьма умеренное вознаграждение шил всему личному составу весьма теплые и удобные в носке подобия носок и варежек, которые как нельзя лучше спасали нас в караулах в холодные и промозглые зимние (да даже и летние тоже) ночи, когда перепады температур на высокогорье достигали добрых полутора десятков градусов. 

Впрочем, компанию нам тогда составляли не только мыши, но и змеи, которые также во множестве сохранились в этих краях, деловито снуя, причудливо извиваясь вокруг каблуков наших сапог или мирно греясь, свернувшись на жаре, выползая из своих нор и из глубоких щелей между кирпичами наших старых аэродромных развалин, - как и добрых трицать лет назад скапливаясь большими шипящими клубками на дне разогретого желоба неглубокого бетонного арыка, проходившего рядом с нашей воинской частью, где в годы службы в теплое время года мы отсыпались днем, скрываясь там от непосильной работы, общей чудовищной усталости, воплей и амбиций «земляков» и старослужащих и бесконечной трудовой повинности никогда не трезвевших отцов-командиров и их более мелких по званию подручных. 

Тем более, что эти последние уже тогда продавали не только военное имущество, горече-смазочные материалы, детали машин, обмундирование, экипировку и прочие расходные материалы всем желащим, у кого водились в тех краях деньги, но и за посильное вознаграждение «сдавали в аренду» и самих солдат нашей части в условное «трудовое рабство» местным жителям, направляя их на окрестные «производственные предприятия», а заодно и передавая их «в пользование» представителям здешней власти, когда тем требовалась условно-бесплатная рабочая и строительная сила, и когда друг-друга мы часто могли не видеть по несколько недель, т.к. все, кто попадал в такое вот «рабство», несмотря на то, что жить там приходилось в еще даже более скотских условиях, чем даже в самой нашей до предела оскотинившейся части, нисколько не стремились побыстрее вернуться оттуда, от «новых хозяев», назад, в воинскую часть. Поскольку, в отличие от в конец заворовавшихся и оборзевших грузин и армян, бывших прапорщиками из солдатских столовых и с продовольственных складов (скармливавших личному составу давно уже не кондиционные, протухшие, списанные, испорченные или просто даже … окаменевшие в холодильниках продукты питания из неприкосновенного запаса еще военного времени хранения, - как было с хорошо памятной нам фиолетово-черной бараньей тушей с синим клеймом «1946» на бренных останках сего окаменевшего тела, которое в итоге пришлось пилить ножевкой по металлу, чтобы хоть как-то разделать для варки, т.к. об него на наших глазах со звоном сломалось, отлетев в сторону, лезвие мясницкого топора), местные жители довольно сносно и обильно нас кормили, а также по желанию могли побаловать хоть и некачественным, но зато вполне доступным алкоголем. Обращаясь, в отличие от офицеров и прапорщиков, хотя и не совсем как с людьми, но все же и не совсем как со скотом. 

Тем более, что и спать в таких случаях полагалось не на голых досках, не на каменном полу и не на решетках едва прикрытых рваными шинелями солдатских кроватей (постельные принадлежности с которых давным-давно уже были растащены и распроданы), а на местном подобии сена, - хотя и не имевшего ничего общего с сеном настоящим, но от того не менее душистого и пригодного для сна, особенно, если предварительно набить им какой-нибудь подручный мешок или собственную куртку, застегнув ее на все еще остающиеся на ней пуговицы или на заменявшие их на китайский лад перетянутые веревочками или кусками проволоки щепочки и палочки, использовав их затем в качестве подушки или подобия небольшого одеяла, которым прикрывали для тепла по ночам измученные и натруженные за день в конец сбитыми сапогами ноги.

Так что, в дополнение к мышам, разумеется, отсюда никуда не делись и их извечные компаньоны в лице всех видов змей, также в те уже далекие годы составлявшие весьма основательную прибавку к нашему пищевому рациону в тех случаях, когда их удавалось безопасно изловить, убить, выпотрошить, снять с них кожу (из отдельных, выделанных и сшитых между собой в виде полотна широких лоскутьев которой еще один наш умелец ухитрялся даже шить себе и землякам пусть и импровизированные, но все-таки самые настоящие и вполне презентабельные на вид кожаные куртки и жилетки с накладными карманами, в которых затем они щеголяли до самого расформирования части !), а мясо - нарезать длинными тонкими полосками подобно тому, как это делают в Китае, в Тайланде или в других странах Дальнего Востока, чтобы затем сварить их или изжарить, выдавая за один из самых выдающихся деликатесов местной кухни для нынешних туристов. Чего, впрочем, в годы нашей службы мы не знали и просто употребляли в пищу то из всего съедобного, что попадало таким вот образом нам под руку и было пригодно для кулинарной обработки. В том числе и змей. Фактически, питаясь все то время … восточными деликатесами, которые, следует признать, как и мыши, приедались в итоге нам достаточно быстро, больше всего по вкусу напоминая мясо курицы, но несравненно более тонкое, нежное и почти незаметное для изголодавшегося солдатского желудка даже в самых больших количествах. 

Рядом с уходившей в сторону нашей бывшей части обсаженной соснами дорогой высились монументальные закопченные многочисленными пожарами изрешеченные пулями серые развалины некогда процветавшего в этих краях небольшого металлоремонтного завода, в магазине при пекарне которого, обжигаясь от этого даже обмороженными до бесчувствия почерневшими руками, мы рано по утрам покупали еще горячие, с самого пыла и с жару, удивительно вкусные поджаристые лаваши (в которые было потом очень вкусно класть куски полагавшегося нам в столовом пайке сливочного масла), и который с уходом из этих мест Советской власти и последних частей уже ставшей российской армии с располагавшейся в Ахалкалаки военной базы, был приватизирован и также благополучно растащен на металлолом или для целей личных домашних хозяйств местными жителями, являя к моменту нашего приезда уже лишь нагромождение безликих, заросших травой, никому не нужных и местами основательно обвалившихся бетонных конструкций, полностью и совершенно опустошенных внутри, - о подлинном назначении которых теперь уже было совершенно невозможно догадаться, равно как и о том, что некогда именно это место являлось центром местной «демократической» культуры, т.к. здесь (помимо регулярных тайных собраний агитаторов и сторонников будущего президента независимой от СССР Грузии Звиада Гамсахурдиа) за умеренную плату за сеанс по вечерам демонстрировались столь диковинные в те годы видеофильмы, за возможность посмотреть которые солдаты нашей части готовы были отдать или продать даже самое последнее, что у них было в распоряжении, рискуя потом утратить и без того скудные остатки здоровья, когда об этом становилось известно командирам. Или когда они были вынуждены для этих целей побираться по окрестным мусорным свалкам и офицерским общежитиям, собирая выброшенные кем-то за окно пустые стеклянные пивные и лимонадные бутылки, чтобы потом за половину, а то и за треть цены сдать их в приемочный пункт стеклотары при солдатской чайной в близлежащем военном городке, - безразмерная усато-бородатая армянская хозяйка-буфетчица которого неизменно требовала свой немалый процент с каждой такой вот воровато приносившейся ей голодными солдатами на сдачу с черного хода пустой бутылки. 

Хотя чаще на такие вот ухищрения в части деньгодобычи люди в солдатской форме все-таки шли для того, чтобы купить себе хотя бы какую-нибудь еду, а вовсе даже не для тех целей, чтобы посмотреть непонятно в какой по качесту копии вожделенные западные кинокартины или самые низкопробные порно-фильмы, - стоившие на этом заводе по тарифу один рубль за видео-сеанс. Или же для того, чтобы на вырученные деньги совершенно без остатка ума в голове напиться какой-нибудь самогонной гадостью, подозрительным местным коньяком или сивушным пахучим терпким липким вином, которыми из-под полы торговали все здешние «уважаемые» фабриканты спиртного, селившиеся в новых домах вдоль дороги и размещавшие у себя в подвалах и в проржавевших гаражах зачастую целые винно-водочные лаборатории промышленных масштабов.     

Впрочем не лучшим образом обстояли дела и с военным городком, где в основном жили старые офицеры нашей части и вблизи которого располагались наши вновь возведенные наспех щитосборные солдатские и офицерские казармы. Собственно, от казарм не осталось даже уже и следа. Вернее, даже намека хотя бы на их фундамент. Контуры которого еще можно было увидеть на старых спутниковых картах, но который полностью исчез даже своим намеком уже к началу «десятых» под очереным наделом, отведенным местным населением под очередную пашню. 

Местные жители растащили здесь абсолютно все, разобрав на свои нужды не только сцепленные цементным раствором кирпичные блоки обожженного туфа фундамента, но и вытащив из земли кусками даже бетонную опалубку, которую мы в свое время старались залить максимально ровно, идя для этих целей на самые замысловатые ухищрения и используя для этого зачастую самые фантастические по своей средневековости приспособления. Теперь же на этом месте было просто что-то посеяно. Впрочем, разобрали местные жители не только фундаменты наших казарм, но и невысокую, сложенную из него в человеческий рост так и не достроенную каменную стенку, некогда отделявшую территорию военного городка от сугубо гражданских владений. Как говорится, - все, что было здесь в наличии, полностью пошло в дело.

Впрочем, в дело пошло не только это, но и практически все здания военного городка, оказавшиеся у здешних людей в распоряжении поле ухода из этих краев Советской власти. По крайней мере, части сборных казарм гарнизона и отдельно стоявших кирпично-каменных зданий ОРАТО, включая и обе столовые, мы там не досчитались. От них не осталось, что называется, даже упоминания, и вся территория военного городка являла собой лишь сплошной заросший местным бурьяном и диким кустарником пустырь. 

Но что самое главное, каким-то образом совершенно бесследно исчезли и два шлакоблочных многоподъездных жилых шестиэтажных дома. Как уж их ухитрились растащить и разобрать, не оставив от них вообще никаких следов, я даже и не представляю. Впрочем, тот дом, в котором жили наши офицеры, уцелел. Хотя, правильнее было бы сказать, - он просто оказался разобран не до конца, и я даже сумел походить по памятным мне коробкам подъездов, по лестницам которых я когда-то разносил каждый день почту, побывал в опустошенных и загаженных грязных квартирах, в которых когда-то жили наш командир, замполит, начальник штаба, старшина, начальник метеостанции, командир роты, начальник технической службы и другие хорошо известные мне офицеры. 

Увы, но большего, чем это, ожидать от этого посещения было нельзя, ибо крыша и чердак на последнем этаже, как раз над бывшими квартирами командира части и командиры роты были уже давно полностью разобраны, и по пустым комнатам, вовсю соревнуясь между соой в скорости и умении совершать виражи на особо крутых поворотах, носились сквозняки, пыль и прошлогодние листья деревьев. 

От этого жилого дома офицеров нашей части усилиями местных жителей осталось даже еще меньше, чем от здания нашего аэропорта. Тем более, что в нем все равно давным-давно уже никто не жил, и каждый из заходивших когда-либо сюда аборигенов мог беспрепятственно брать отсюда все, что ему в тот момент особо приглянулось. Как и еще меньше осталось и от второго, некогда более нового и современного жилого дома, располагавшегося напротив, где тоже жили некоторые наши офицеры, и, сидя на последнем перед чердаком пролете лестницы в котором, я часто спал, будучи солдатом-почтальоном нашей воинской части, прислонившись головой и плечом к стене, - не в состоянии прийти в себя после бесчисленных нарядов, изнуряющей работы, от истощения и общего упадка сил, - разумеется, предварительно разнеся все газеты, письма и журналы их получателям, - иногда в таких случаях приходя в себя и нисколько не понимая того, сколько прошло времени с того момента, когда я закрыл глаза, облокотившись о лестницу, и сильно ли я задержался по времени на предстоявшем мне пути обратно в часть. 

Уцелевшие, давным-давно ставшие нежилыми и мертвыми здания стояли посреди обширного запущенного пустыря, в который со временем превратился в прошлом весьма благоустроенный несколькими поколениями живших здесь офицеров двор с большой детской и спортивной площадкой, на котором к нашему там появлению «тридцать лет спустя» давно уже стерлись даже самые последние отпечатки какого-либо человеческого присутствия. О том, что эти развалины советских «гражданских высоток», - с разобранными полностью и начисто крышами и скорбно торчащими вверх в небо бетонными блоками и столбами, - еще посещаются временами с какими-то непонятными целями людьми, можно было догадываться лишь по узеньким тропинкам, петляющим среди ковра сорной травы, в которые прератились со временем некогда довольно широкие, а теперь уже полностью заросшие асфальтовые дорожки и широкая проезжая часть перед подъездами домов, в «прошлой жизни» аккуратно обнесенная (впоследствии явно растащенным) кирпичным и блочным бетонным бордюром с ухоженными, хотя и лысоватыми газонами и небольшими деревцами, разбитыми на них цветниками и кустами. 

Увы, но на всей территории бывшего военного городка и располагавшихся здесь воинских частей нам не встретилось ни одной живой (или даже мертвой, - иначе как в виде облупившихся с годами грубо намалеванных яркими масляным красками советских агитплакатов) человеческой или даже животной души. Коль скоро, похоже, даже бродячие кошки и собаки уже давно покинули эти заброшенные людьми места, и только лишь птицы временами оглашали своими веселыми и незатейливыми трелями эти печальные развалины некогда былого могущества и силы Советского государства не то на его самых дальних подступах, не то на его самых удаленных рубежах. 

Вот с этих вот самых развалин, не стараясь особенно сильно привлечь к себе внимание грузинских военных, замеченное нами присутствие которых в данной местности ограничивалось лишь изрядно повыцветшими под снегом, ветром и дождем красно-белыми государственными флагами, вяло болтавшимися на разных использованных для этих целей зачастую весьма странных приспособлениях, - напоминая скорее плохо выстиранные и сушащиеся на ветерке линялые тряпки, чем официальный символ грузинской государственности. Где в это время находились сами эти военные, так и оставалось загадкой, поскольку распахнутые настежь двери совершенно пустых, заброшенных и выметенных ветром еще советских КПП, казематов и блокпостов самым гостеприимным образом весьма недвусмысленно приглашали нас остановиться там хотя бы на некоторое время и с комфортом провести пару часов в холодке за отдыхом, скрашивая тем самым печальное одиночество этих выкрашенных в официальные камуфляжные цвета камней, со временем покинутых даже своими военными обитателями.

Впрочем, не осталось в этих местах, похоже, и самого населения. С уходом из Ахалкалаки российской военной базы делать там стало однозначно и совершенно нечего. Что и говорть, - бедная область. Вероятно, самая бедная, которая была на всей территории и без того не очень-то богатого даже в годы СССР Ахалцихского района. И люди здесь традиционно жили только тоже очень бедные, - несмотря даже на то, что весьма работящие  и держащиеся за свою землю, не приносившую им традиционно взамен ничего, кроме отменных урожаев хорошего картофеля. Хотя, как считалось, и как это следовало из объектов местного градостроительства, даже здесь, в этом бедном армянском царстве, некогда присоединенным к Грузии вместе с населявшими эти места армянами и турками в качестве чьего-то там царско-княжеского свадебного приданого, в советские годы официального обитало целых восемь мультимиллионеров, рокошные многоэтажные дома-дворцы которых, выложенные плиткой из престижного и дорогого красного туфа, еще и сегодня возвышаются в центральной части города, - хотя уже и будучи достаточно основательно пожухшими, посеревшими и поблекшими по сравнению со своим былым великолепием безвозвратно ушедших советских лет, какими мы их тогда запомнили в наши армейские годы, и в один из которых я тогда, чтобы заработать себе на хлеб и окончательно не скатиться до уровня некоторых моих сослуживев, промышлявших временами по мусорным свалкам в военном городке и в его окрестностях в поисках еще съедобных объедков, ходил давать уроки французского языка несовершеннолетней дочери одного из ахалкалакских партийных бонз, успешно сдавшей экзамены и поступившей затем в МГИМО, и так же успешно окончившей его пять лет спустя, в тот же год, что и я сам, - хотя, полагаю, уже и не без участия солидных денег своих родных. 

До сих пор не представляю, как меня пускали в моем тогдашнем поистине страшном виде «немца под Сталинградом» не только заниматься высокими науками с этой манерной на горский лад барышней, сидя напротив нее в компании и присутствии сурового вида тетушки «мамки-няньки», да даже и на сам порог этого совершенно царственно роскошного даже по нынешним временам дома, в котором, как мне тогда казалось, не было ни одной вещи отечественного производства. Впрочем, как и книг тоже, - которые, как я полагаю, во всем этом регионе вообще считались слишком большим излишестом, чтобы местным жителям еще и загораживать ими полки или хотя бы дыры на обоях. По крайней мере, в ахалкалакской книжной лавке у скучающей за пустым прилавком толстой продавщицы мне беспрепятственно удавалось отыскивать такие безусловные книжные и даже букинистические раритеты, за которые в той же Москве или в любом ином более цивилизованном городе или обществе меня бы просто лишили жизни, откажи я дать почитать эти книги кому-нибудь хотя бы до утра, на одну лишь ночь. А здесь они были ровным счетом решительно никому не нужны. Что нисколько не мешало мне по ходу дела на имевшиеся или на вырученные различыми путями деньги покупать их, читать и отсылать домой, прекрасно представляя себе то, какой эффект они окажут на моих родных по их получении из этих богом забытых мест. Именно так, из книжного магазина богом забытого приграничного Ахалкалаки в наш дом по почте попали свежеизданные в СССР малыми тиражами в конце 80-х книги Оруэлла, Замятина, Домбровского, Бродского и Довлатова, лежавшие там до моего посещения этих мест мертвым пыльным грузом. Чего стоила, например, сохранившаяся у меня до сих пор в мягкой оранжевой суперобложке книга «Как говорил Заратустра» официального издания типографии и редакции … ЛКСМ Грузии, о которой в Москве не имел представления даже мой отец, всегда и неизменно отслеживавший самые лучшие из новинок советского книжного рынка, заказывая их по специальным книжным выпискам, регулярно приходившим моему деду !

Вероятно, просто кроме меня во всем этом населенном пункте просто не нашлось человека, достаточно хорошо владевшим одновременно русским, французским и английским языками. Возможно также, что само появление здесь относительно свободно говорящего по-французски и изъясняющегося еще и по-английски человека (пусть даже и в заношенной солдатской форме) уже само по себе выглядело чем-то из ряда вон выходящим настолько, что этого человека воспринимали как некую достойную высокого восприятия персону. Несмотря даже на то, что на этой самой персоне, успешно минуя все попытки наконец-то разными пособами их вывести, водилось целых три различных вида вшей, один вид блох и даже … клопы, ухитрявшиеся из и без того кишевших ими тюфяков и подушек постелей, со стен и деревянной казарменной мебели пробираться в швы нижнего белья и военной формы, а затем уже оттуда коварно через ткань кусавших своих ничего не подозревавших владельцев, заставляя их совершенно не к месту внезапно начинать чесаться самым неприличным цивилизованным людям образом. 

Или, может быть, сам статус студента МГИМО, пусть даже и Вечернего отделения, придавал мне в глазах местной провинциальной высокой аристократии такой высокий статус, что они напрочь отказывались видеть те залатанные линялые грязные лохмотья обожженой на огне «бородатой» по своей нижней кромке армейской шинели и совершенно завшивленной и потому насквозь пропахшей керосином видавшей виды до предела вручную ушитой и обрезанной на лоскутья военной формы, в которые я был одет, - не говоря уже о моих знаменитых «укороченных» сапогах (их голенища расплавились и сгорели, когда я поставил их сушить слишком близко к раскаленной печке на ночь, и их оба пришлось «модно» обрезать, основательно укоротив), в обычных условиях черный кирзовый материал которых приобрел за время их носки абсолютно белый цвет из-за отсутствия армейского гуталина, дегтя или иного средства для их смазывания и чистки, от которых отваливались подошвы из-за начисто сгнивших гвоздей и лопнувшей дратвы, в результате чего они самым страдальческим образом «просили каши» чуть ли не до самого каблука, и мне приходилось приматывать отстающую подошву к основе кусками проволоки, чтобы не ходить по снегу совсем уж босиком, что в итоге не помешало им в отместку мне развалиться, оторвавшись еще и с боков, торча и загибаясь эффектными «шпорами» в обе стороны на каждой ноге, как бы я ни пытался восстановить их на положенном им месте. 

Или, может, … - да кто уж теперь это знает, и какая теперь в этом разница ? Важно было лишь то, что, одним словом, я, несмотря на весь свой чудовищный внешний вид, был принят в этом доме, облечен доверием, и постарался сделать все от меня необходимое, чтобы оправдать доверие этих оказавших мне его людей. Что мне с успехом и удалось.        

Так или иначе, но с тех пор прошло уже немало лет, и, насколько мне известно, МГИМО успело закончить еще несколько выходцев из этой семьи и уроженцев славного памятного мне приграничного города Ахалкалаки, заслугу чего в значительной мере я присваиваю и себе тоже, т.к. местные жители по присущей одним лишь им горской особенности, всегда идут друг за другом только той дорогой, на которой кому-нибудь из них удалось добиться однажды успеха, считая, что именно этот путь для них является наиболее удачным, чтобы специально сворачивать с него и искать какие-то дополнительные и совершенно не нужные обходные дороги. Будь то в случае выбора способов зарабатывания денег, определения на службу или … в случае поступления в высшие учебные заведения страны. 

С улыбкой вспоминая этот замечательный эпизод моей армейской жизни, я карабкался вслед за моим коллегой на склон круглого гористого холма Довшан, чтобы оттуда вновь, как это было когда-то, уже больше тридцати лет назад, опять взглянуть на раскидывающееся вокруг нас до самой турецкой границы плоскогорье со множеством разбросанных по нему крошечных домиков его обитателей, на изрезанной карте которого уже больше не было места привычному глазу геометрически выверенному прямоугольнику нашего старого военного аэродрома, с замершими на нем на боевом дежурстве «на приколе» вертолетами и машинами, и муравьями снующими в разных направлениях по своим делам, кажущимися совсем крошечными отсюда, с такого расстояния и с этой высоты, солдатами и офицерами. 

Теперь же на этом месте расстилалось ровное зеленое поле, однообразие которого нарушалось лишь двумя точками развалин здания аэропорта и … руин упоминавшейся уже мной общественной армейской уборной, которая самым не живописным образом торчала в центре всего этого зеленеющего великолепия здешней сельскохозяйстенной природы, на просторах которой и терялась обсаженная крошечными колючими кустиками сосен ниточка дороги, едва успев отойти в сторону от самой главной в этих местах дорожной магистрали, уходящей куда-то в холмы в сторону государственной границы Грузии с Арменией, - также как  некогда, в годы СССР, она всего лишь связывала друг с другом два населенных пункта, - Ахалкалаки и Ленинакан, - лежавшие тогда всего лишь в разных республиках на территории одного единого, большого и сильного государства. 

Мы намеренно не выбрали специальную туристическую дорогу, зигзагами проложенную уже в наши дни на вершину этого холма, где теперь располагается обзорная площадка и небольшой панорамного вида ресторан местной армяно-грузино-турецко-азербайджанской кухни, главными посетителями которого являются почему-то исключительно местные жители, коль скоро о том, когда здесь в последний раз бывали иностранные туристы, в этих местах однозначно и навсегда забыли уже давным-давно, а точнее, - сразу же после ухода отсюда российского воинского контингента, вслед за которым отсюда выехали и все разнообразные иностранные шпионы, до этого часто и подолгу здесь неизменно и во множестве гостившие. Теперь же об их незримом присутствии можно было лишь догадываться, бросая взгляд на хорошо различимую отсюда территорию Турции, над высокими каменистыми холмами которой, подобно шляпкам грибов-шампиньонов, по-прежнему, как и несколько десятилетий назад, возвышались маленькими белыми круглыми колпачками купола радиолокационных станций, чередуясь с ажурными иглами мачт связи дальнего и ближнего радиусов действия, а чуть подальше от них, в стороне, уходили в небо минареты большой мечети, со стороны которой даже в этот безветренный день, пусть и едва-едва, но все-таки по-прежнему, как и много лет назад, до нас доносилось многократно усиленный репродукторами заунывный напев муэдзина.   

Мы карабкались по склону холма так, как поднимались на него когда-то, когда еще даже намеков ни на какие туристические маршруты в этих местах еще не существовало. Миновали небольшую засыпанную камнями площадку, из которой по-прежнему торчали бетонные блоки, на которых крепилась некогда возвышавшаяся здесь надпись «Слава КПСС», во всем указывая, что мы находимся на верном пути. Затем на пути все чаще начали попадаться неглубокие рытвины, представлявшие собой в действительности лишь затянутые временем окопы и стрелковые ячейки, - выкопанные непонятно когда и кем и явно существовавшие здесь еще со времен армяно-турецкой войны, впоследствии лишь слегка подправленные и подновленные уже в годы Второй Мировой войны, в ожидании турецкого нападения, и с тех пор окончательно и все дальше приходившие в негодность. Что, впрочем, не помешало нам еще во времена армейской службы найти здесь несколько основательно сгнивших до состояния своей полной неузнаваемости винтовочных гильз, капсюльные части которых у меня с тех пор так и хранятся дома. С того времени прошло уже немало лет, но окопы по-прежнему остались на своем месте и в том же самом состоянии, как словно бы мы никогда и никуда отсюда не уходили. Ведь что такое несколько десятилетий для здешних гор и здешней земли, для которых и сама вечность, кажется, - лишь мгновение ?

А потом мы выбрались на вершину, миновав по пути небольшую полосу подлеска из невысоких, не больше человеческого роста, но очень кряжистых сосенок, - как и в прошлые времена намертво вцепившихся своими корявыми и разлапистыми корнями в потрескавшиеся скалы, уходя ими глубоко-глубоко в темные трещины и щели между ними. Рубить эти деревья бесполезно. Иначе как пытаться соревноваться с природой в том, что окажется прочнее, - стальной топор или отточенная саперная лопатка или выросшее на таком вот горном склоне, открытом всем ветрам и стихиям, растение. Их можно было только спилить, да и то лишь пилой для резки металла и приложив к этому лишь очень много усилий, - вот, насколько твердым было их дерево, зачастую рвавшее собой даже цепи мощных советских бензопил. Собственно, которое и деревом-то назвать уже не пошевелился бы язык, - настолько прочным и тяжелым оно было, что во всем напоминало окружавший его камень, с той лишь разницей, что в отличие от него, оно все-таки было живым.

Мы стояли среди разбросанных на горе скал и каждый на свой лад обозревал окрестности. Где-то рядом была пустая и специально предназначенная для этих целей смотровая туристическая площадка, да еще и с платным гидом, который наверняка только и дожидался где-то ярусом ниже нашего появления, но у нас была в тот день своя программа  осмотра местных достопримечательностей. По-прежнему, где-то на севере, своими двумя горбами возвышался величественный и заснеженный у самой своей вершины пик Абул, куда мы когда-то ездили отрабатывать все новые и новые боевые навыки на высокогорные полигоны или собирать камень для строительства, а по его склонам, равно как и по склонам прилегающих к нему гор и холмов, змеились чуть заметные желтоватые линии горных дорог и троп, заканчивавшиеся у небольших темноватых скоплений скал, - которыми с такого расстояния отсюда нам казались крыши небольших деревень, групп домов и поселков. 

«Величественная пустота», - как когда-то выразился я сам, стоя на этом же самом месте. Присутствие которой одновременно указывает на то, что все, что человек видит вокруг, находится от него в недосягаемой дали, и одновременно с этим, кажется настолько близким и доступным, что коснуться этого всего словно бы ничего не стоит и не составляет и труда, - достаточно лишь вытянуть вперед подальше руку. Туда, где за прозрачным куполом небе возвышается кажущаяся столь реальной стена горизонта. 

Собственно, как такового, ничего конкретно из окружавших нас красот разобрать было уже нельзя даже в мощный стереоскопический бинокль с электронным усилителем, который мы прихватили с собой несмотря на все запреты властей, - все здесь уже тонуло в беловатой вечерней дымке, подобно туману постепенно заливавшей горы, медленно спускаясь от самых вершин к их подножью. Над нами вновь, как и во времена нашей армейской молодости парили и реяли в высоте темнеющего неба гигантские совы. Как мы тогда считали, - дальние потомки или хотя бы родственники тех сов, с которыми нам посчастливилось некогда встретиться здесь самим в те годы, и гнезда которых, устроенные  пещерках среди скал, как и прежде, располагались на южной стороне этой горы, в тех местах, куда утром в первую очередь бросает свои лучи восходящее солнце.

Внизу, где-то среди скал, по-прежнему шумела река Паравани, к берегу которой мы и направились, осторожно спускаясь вниз по гористому склону, повторяя тот самый последний памятный маршрут, которым мы ходили в этих местах более тридцати лет назад и стараясь вновь определить тот самый высокий камень, на котором пряжками от солдатских ремней были выцарапаны наши автографы. Увы, - но этот камень мы нашли. А «увы», - потому что наших автографов на нем уже не оказалось. Безжалостное в таких вопросах время за тридцать с лишним лет все-таки сделало свое дело, - полностью удалив с поверхности мягкой (иногда крошащейся в песок даже под простым нажатием пальцев рук) скалы некогда выбитые и вырезанные на ней воспоминания о том, что мы тоже когда-то проходили в этих местах. Вернее, о том, что здесь тоже когда-то проходила наша молодость. 

А может быть, это все-таки был другая скала ? Которая показалась нам как две капли воды похожей на «ту самую» ? Трудно об этом сказать уже по прошествии стольких лет. Тем более, что для глаз привычного горожанина в горах каждая скала, а зачастую даже и каждый камень, выглядят как близнецы-братья. Я хорошо помню, что чисто внешне тогда эта скала, по которой осторожно спускался вниз где-то с восьмиметровой высоты Володька Плахотнюк, а за ним и сын нашего зам.начальника ТЭЧ, капитана Смехова, полуподросток Смехов-младший, скучавший в одиночестве и не имевший сверстников-друзей в военном городке и потому сопровождавший нас во всех подобных экспедициях, выглядела так, словно под ней лежала пропасть, и лишь обойдя ее со стороны и снизу, можно было понять, что они в общем-то ничем не рисковали, поскольку изъеденный временем и непогодой камень всякий раз предоставлял им прекрасные лестничные возможности для того, чтобы поставить в нужное место каблук, а то и весь сапог целиком.

Так или иначе, но нам только и оставалось в тот раз, что вновь нацарапать на подходящем камне наши инициалы и положенные в таких случаях даты посещения, добавив к ним, как и в далеком прошлом, номер всеми ныне уже забытой воинской части, в состав которой мы когда-то входили в качестве представителей ее личного состава, проводивших свободное время за альпинистской подготовкой и лазанием по окрестным горам в поисках не столько развлечений и приключений, сколько из желания хотя бы как-то скрасить наше и без того тогда безжалостное существование в стенах пропитанных тоской и беспросветностью человеческого бытия казарм, обнесенных забором из ржавой аэродромной «железки». Оставив к тому же в этом месте, на память о своем посещении, два из унесенных нами тогда с собой замков от разобранного аэродромного покрытия. 

Вызывая легкие осыпи чуть шуршащего под ногами мелкого камня, мы спускались к берегу реки. Любопытно, но насколько изъеденными временем были окрестные скалы и окружавшие ее горные склоны, настолько же идеально гладким и буквально отполированными до мокрого блеска были скалы и глыбы чуть зеленоватого или слегка коричневого камня, устилавшие ее дно и берега. Собственно, ничего удивительного в этом и не было, ведь в отличие от земли, на которой все остается лежать именно там, куда когда-то однажды падает, горные реки никогда не допускают такого беспорядка в своих владениях, немедленно унося своим потоком весь тот лишний сор, который оказывается в поле их досягаемости. 

Осторожно шагая по этим могучим каменным платформам, до блеска отшлифованными зимними льдами и непогодой, мы снова пробирались по течению реки, держась у самых высоких стен ее берегов, временами нагибаясь лишь для того, чтобы зачерпнув воду горстью, попробовать ее чистейшую и, как всегда бывает в горах, до ломоты в зубах чудовищно холодную и совершенно безвкусную ледниковую воду, которой никогда нельзя было напиться, стремительной блестящей лентой уносившуюся прочь от нас за очередной скальный поворот русла, - куда-то о сторону турецкой границы.   

В какой-то момент нам открылись еще одни, уже давным-давно забытые людьми развалины, во времена нашей молодости бывшие небольшим и весьма преуспевающим местным предприятием по добыче и нарезке плит из местного цветного туфового камня, которым в Ахалкалаки были отделаны все мало-мальски значимые здания, выложены могилы на кладбищах, а во многих случаях, этот чем-то особенный ахалкалакский туф можно было встретить также и почти что по всей Грузии, где его высоко ценили не только строители, но и работники все той же сферы ритуальных услуг. 

Теперь же ничего этого здесь больше не было. То ли месторождение исчерпало себя, не то просто с него разошлись все те люди, кто здесь когда-то работал. А может быть, и просто вышла из строя вся здешняя техника, заменить которую было больше уже нечем. Одним словом, как и везде, здесь повсюду царили одни лишь развалины и обломки разобранных на «личные нужды» строений, местами перемежавшиеся кучами расколотых плит или крупными кусками так и оставшегося необработанным камня, густо поросшими местными сорными и ползучими растениями, на фоне которых резко выделялись остатки монтажных ферм и водяных желобов, среди которых некогда крепился огромный диск стальной циркулярной пилы, при помощи которой из близлежащих скальных стен вырезали и делили на части подходящие для работы каменные блоки. Когда-то здесь кипела жизнь. Теперь же все здесь уже застыло навсегда, напоминая своей монументальностью окружавшие со всех сторон эту заброшенную старую камнерезку горные склоны. 

Река сделала еще несколько поворотов и устремилась к мосту, рядом с которым нас уже ждала машина с ООН-овскими номерами и явно весьма нервничающим из-за нашего непонятно долгого отсутствия стриженным «под бобрик» водителем-грузином, которого к нам приставили от местной администрации и госбезопасности, полагаю, исключительно как соглядатая за тем, что мы собираемся здесь делать. Руководствуясь при этом якобы совершенно разумным основанием того, что в горах нам будет нужен опытный водитель из местных уроженцев, т.к. сами с вождением в таких сложных условиях мы однозначно не справимся. 

К счастью, вслед за нами по горам он не полез, а машина по этим склонам не прошла даже под его управлением. Так что испортить нам день воспоминаний у местной власти все одно не получилось. Тем более, что его посильное участие в нашей судьбе в тот вечер сводилось в основном лишь к вопросам того, где в этом районе можно прилично поесть, где – выпить, где – заправиться относительно пригодным для работы двигателя бензином, равно как и просто указанием нам маршрутов, как и в какую сторону здесь можно теперь свернуть, чтобы добраться до нужной нам цели наикратчайшим способом, сводившихся в его понимании в основном лишь к поездкам по зеленой целине на плоскогорье между чужих огородов и картофельных полей, а не к выбору ведущей в нужном направлении дороги.

Собственно, вот на этом в моей жизни и заканчивается все, что когда-либо было связано в ней с Ахалкалаки. Вернее, на этом и заканчивается история последнего посещения мной памятного нам обоим места нашей общей службы, на которое пришлось несколько месяцев проведенной здесь бесценной и совершенно беззаботной для других наших сверстников молодости. Которую в нашем случае нисколько нельзя назвать потерянной здесь бесполезно, как многие часто говорят о том времени, которое им когда-либо довелось провести «в войсках». А тогда, в тот вечер, мы просто стояли у запыленной машины с ООН-овскими номерами, - всё не решаясь наконец-то сесть в нее, окончательно закрыв за собой двери, - в последний раз долго оглядываясь по сторонам, словно стараясь напоследок запомнить даже самые незначительные картины и детали этих мест, куда нам уже, по всей вероятности, никогда больше не суждено будет вернуться пусть даже и всего лишь для того, чтобы проверить, хорошо ли сохранились наши памятные зарубки на большом и приметном камне на склоне придорожной горы Довшан.

Николай Ю.Романов
Закавказье-Ахалкалаки-Закавказье 
Апрель, 2021 год

-----