Николай Юрьевич Романов

 

«Дом, в котором мы однажды жили» 
(Украинская тетрадь)
Николай Ю.Романов («Из неоконченных мемуаров»)

«Г. продрался через последние заросли, вышел к дороге и оглянулся. Ничего уже нельзя было разобрать за путаницей гнилых ветвей. Он был дома. Лил проливной дождь. Смрадом несло из кювета, где в глиняной жиже кисли кучи какого-то зловещего черного тряпья. Шагах в двадцати, на той стороне дороги, торчал, завалившись бортом в трясину, обгорелый бронеход - медный ствол огнемета нелепо целился в низкие тучи. 

Г. перепрыгнул через кювет и по обочине зашагал к городу. Дороги как таковой не было. Была река жидкой глины … На сапогах уже налипло по пуду грязи, дождь пропитал куртку, лил за воротник, струился по лицу. 

Г. шагал и шагал, а навстречу тянулись беженцы, сгибались под мокрыми тюками и ободранными чемоданами, толкали перед собой тележки с жалкой поклажей, молча, выбиваясь из последних сил, давно, без остановок. И какой-то старик со сломанным костылем на коленях сидел прямо в грязи и монотонно повторял без всякой надежды: «Возьмите ради бога… Возьмите ради бога…» И на покосившемся телеграфном столбе висел какой-то чернолицый человек со скрученными за спиной руками… 

Он был дома». 

(с) А. и Б. Стругацкие «Парень из преисподней»

Война - дело двустороннее. В представлениях рядовой (и иной, приравненной к ней) российской общественности, весьма искушенной последние годы средствами массовой информации в части демонизируемого знакомства с различными международными организациями, осуществляющими свою неизменно антироссийскую по всем вопросам деятельность под флагом ООН, Евросоюза или иных международных, национальных и наднациональных институтов по всему миру, Организация по Безопасности и Сотрудничеству в Европе (сокращенно – «ОБСЕ») или «OSCE», в ее привычной специалистам-международникам транслитерации, уже давным-давно приобрела не просто весьма, а самую что ни на есть инфернально-негативную политическую окраску, равно как и все без исключения осуществляемые ей проекты, - ввиду чего ее кажущиеся совершенно вездесущими сугубо подозрительные сотрудники и ангажируемые по ее линии в разных странах российских интересов (и априори) враждебные России специалисты-вредители, всякий раз, после завершения срока исполнения ими своих должностных или контрактных обязанностей и сдачи служебных паспортов, неизменно и в течение непродолжительного срока времени арестовываются как в той же самой России, так и на подконтрольных ей «проблемных территориях», выступая и преподносясь в российской электронной прессе и теле-СМИ не менее и не иначе как шпионы, диверсанты, вредители, саботажники, агенты влияния, вредные элементы, политические преступники или как представители всех иных мыслимых форм выявленного вражеского антироссийского присутствия и подрывной деятельности. 

И это при том, что в подавляющем большинстве случаев, все без исключения эти люди ровным счетом ничего плохого, враждебного или подсудного никому и никогда во время исполнения ими своих служебных обязанностей не делают, - не совершая в своей работе решительно никаких преступлений и правонарушений (да и в принципе, просто не будучи в состоянии этого сделать), т.к. это элементарно и открытым текстом строжайше запрещено и противоречит специальным условиям, отдельно оговариваемым в заключаемых с ними контрактах и трудовых договорах на все время проведения ими необходимых ОБСЕ на «проблемных территориях» работ, и нарушение которых даже в самой незначительной степени карается немедленным расторжением таких вот трудовых соглашений с последующей утратой всех выгодных привилегий, проистекающих из данной формы делового международного сотрудничества для подобных людей в будущем. Что неотвратимым для таких ослушников образом происходит именно ввиду того, что все без исключения международные институты вне зависимости от страны своего происхождения, характера и статуса, очень беспокоятся о сохранности и поддержании своей репутации, подрывать которую не позволяется решительно никому из числа тех, кто в них и на них работает, кто там служит или с ними в разных формах сотрудничает. 

Причем, объясняется это весьма разумно, рационально, просто и связано с тем, что для совершения всякого рода реально противоправных и наказуемых действий, шпионажа, диверсий и всего прочего у (заинтересованных) международных организаций, спецслужб различных стран и военно-политических блоков имеются другие и вполне конкретно подготовленные для этих целей специалисты, главный аспект профессиональных занятий которых как раз и направлен исключительно на такого вот рода деятельность, в отличие от работы и операций, в которых задействуются сугубо гражданские (или уже продолжительное время назад получившие такой статус) сотрудники ОБСЕ как европейской, так и иной сторонней национальной или региональной гражданской принадлежности. Т.е. шпионы, вредители и диверсанты в деятельности ОБСЕ на контракты в «проблемные регионы» не нужны. 

Так в чем же, спрашивается, тогда дело ? Почему и за что их арестовывают в той же России или по линии российских спецслужб ? Да еще и по обвинениям вполне себе антигосударственного характера ? Например, в тех случаях, когда дело касается регионов юго-востока и востока Украины, а также зон ведения боевых действий на территории этой страны в условиях столь неудачной для России нынешней оккупационной войны ? 

Увы, но ответ на этот вопрос предельно прост. Свободы слова нет ни в одной стране мира. А в России так и более того, есть лишь свобода высказываний, которая в недалекой перспективе также будет сведена к нулю. Есть вещи, которые никогда и ни прикаких обстоятельствах не должны произноситься вслух или слетать с языка. Для … элементарной безопасности этого самого языка и … могущих услышать слетающие с него слова «не уполномоченных» ушей. А эти люди в рамках своей сугубо гражданской и мирной работы в рамках миссий ОБСЕ слишком много видели из того, что никак и никаким образом не согласуется с тем или иным видением происходящих на Украине событий, представляемым средствами массовой информации и разнообразными политиками в России. И, в отличие от «всех прочих» представителей российского экспертного сообщества и российских СМИ, они не стеснены никакими обязательствами по умолчанию, нераспространению и сокрытию ими увиденного. Ни перед Россией, ни перед ее спецслужбами, ни перед кем-либо еще. Что и делает их весьма опасными свидетелями и авторитетными распространителями информации, весьма неудобной сегодня для России, ее руководства, спецслужб, вооруженных сил и информационных полит-пропагандистов, - фактам которой эти люди лично были свидетелями и которые обладают этим знанием отнюдь не понаслышке. И которые, потому, … нуждаются в нейтрализации. Или .. в оформленной принудительной изоляции от общества. Чтобы не наговорили и не наопубликовали чего-либо ненужного и неудобного государству из того, чему сами были свидетелями. 

Для чего по линии судебно-следственной системы и выдумываются любые, зачастую даже самые одиозные и абсурдные обвинения, наиболее частым из которых является шпионаж, подрывная, диверсионная, пропагандистская и антигосударственная деятельность в ее самых разнообразных проявлениях. Обвинения в чем, как это показательно, предъявляются данной категории ангажируемых специалистов лишь по истечении срока выполнения ими своих обязанностей и сдачи уполномоченным органам Евросоюза обеспечивающих им международный иммунитет документов, как если бы российские спецслужбы только в этот момент вдруг «прозревали» относительно противозаконности природы совершаемых этими людьми неких якобы противоправных действий, кои совершенно странным образом являются абсолютно никак не наказуемыми и не нарушающими никаких законов в рамках и в течение всего срока действия контрактов с ОБСЕ, но автоматически становятся таковыми в полной мере, стоит лишь истечь последней дате пролонгации, указанной в этих документах, снимающих с данных людей протекцию данного влиятельного европейского института.     

Даже у профессионального ренегата остаются остатки стыдливости, мешающие ему вот так просто, в лоб, рассуждать об измене, прикидывая выгоду. Люди во власти традиционно используют один и тот же прием, известный с глубокой древности. Когда в их жизни все окончательно запутывается, они пользуются примитивным, но зато впечатляющим театральным приемом, - спускают сверху на авансцену на канате бога, который и улаживал все дела. В случае текущих событий на Украине роль такого театрального бога выполняют по очереди различные международные организации, будь то на уровне ООН или неких европейских надгосударственных институтов, вроде ОБСЕ, представители которых с равной степенью безуспешности пытаются выступить посредниками между Его Небесным Всесвятейшеством и земным населением нашей планеты. Закономерный итог таких попыток – это старый, еще дореволюционный тупик, представляющий собой три метра рельсов, загибающихся вверх крючками, на которые набита шпала, выступающие в роли окончательного и бесповоротного шлагбаума, - в который превращен на каком-то из его участков по-прежнему уходящий вдаль ставший от этого совершенно бессмысленным железнодорожный путь, который теперь без капитального ремонта эксплуатироваться не может.

Собственно, для чего я все это написал ? Всего лишь в качестве преамбулы к небольшому рассказу о том, кто мы такие (те люди, кого ОБСЕ сама приглашает «со стороны», а не по «служебной выписке», представляемой компетентными российскими органами), чем мы занимаемся, как строится наша работа в рамках проектов данной организации, из чего она состоит, как и в каких условиях она ведется, что становится основным объектом изучения в рамках нее, а также все то «неудобное» и «не корректное», чему в большей или меньшей степени сотрудникам, ангажируемым евро-институтами для реализации их целей и задач за рубежом, случается видеть собственными глазами и приходится становиться очевидцами и свидетелями в рамках своей работы. Вне зависимости от того, длится ли она всего лишь несколько недель, как в моем данном конкретном случае, или исчисляется месяцами или годами, что ровным счетом никак не влияет на степень исходящей от нее информационной «угрозы» соответствующему политическому и иному имиджу некоего государства, с которым данная деятельность оказывается напрямую связанной. Поскольку всего одному лишь увиденному даже в самый короткий срок пребывания в том или ином «проблемном регионе», коим для нас в данном сезоне оказалась воюющая с Россией Украина, редко когда находится хотя бы относительно разумное объяснение (исключая такие столь любимые многочисленными телевизионными жирнолицыми персоналиями «дежурные» и давно уже набившие оскомину слова, как «провокация», «фальшивки», «инсинуации», «фейки», «подделки», «клевета» и т.д.) со стороны официальных лиц, дипломатов, международников, пропагандистов, политических аналитиков и иной весьма далекой от реально происходящих «где-то там, далеко от них» событий публичной официально-должностной публики, подвизающейся на службе страны-агрессора, - роль которой в данном случае, как это ни прискорбно, во всей совокупности ее полноты сегодня выполняет Российская Федерация, ее вооруженные силы, спецслужбы, разного рода наемники и всякого толка «добровольцы», по личной инициативе или принудительно привлекаемые на эту войну как из-за рубежа, так и из самых разных уголков большой страны, и преследующие на этой войне каждый – сугубо свои личные цели или цели тех людей, кто на нее его послал. 

Т.е. резюмируя все сказанное выше, - в случае привлечения к ответственности, похищения или ареста очередных «шпионов ОБСЕ» речь (всегда) идет об устранении на некий существенный срок ненужных и не контролируемых свидетелей, которым любой ценой следует заткнуть рот применительно ко всему, чему они и были этими самыми свидетелями и что они подтвержденно видели (а вовсе не в связи со сбором ими, выведыванием и передачей неких разведывательных и прочих подобных государственно важных сведений). Как в прямом, так и в переносном смысле слова, - вынуждая этих людей к молчанию. С того самого момента, стоит лишь им в какой-то момент сдать в соответствующую канцелярию комплект личных служебных документов и аккуратно снять с плеча или спороть со спины армейского образца куртки нашивку с надписью «OSCE» или какой-либо любой иной организации, дающей обладателю такой надписи хотя бы временный, но все-таки статусный иммунитет перед спецслужбами страны, гражданином которой он является, или государства, заинтересованные спецслужбы которой могут предъявить к нему некие претензии в связи с его деятельностью в рамках сотрудничества с такой вот международной организацией. Поскольку в условиях военного времени даже самое правдивое (но … неудобное для властей) слово становится зачастую значительно более эффективным и смертельным для государства и общественного мнения оружием, чем бомбы, танки, самолеты или даже изнуренные военным трудом солдатские руки.

У каждого человека в жизни есть событие, от которого все зависит. Как колокола судьбы. Один их слышит, другой проходит мимо, а потом всю жизнь корит себя и пытается понять, где же он сошел с предначертанного ему пути, и куда его могла бы привести эта дорога. Именно поэтому всегда следует идти тем путем, который предлагает жизнь, ни от чего не отказываясь.

Со временем, работа международника-аналитика становится сродни работе милицейского следователя. В эту профессию практически все в молодости приходят словно со страниц воображаемого приключенческого романа, повествование которого сочиняется на ходу. И если этот роман даже относительно талантлив, то это не так уж и плохо. В их возрасте, конечно. Но с годами наступает житейская зрелость. Отпадают покровы романтики. И оказывается: какая уж тут романтика – копаться в человеческой грязи ! И профессия станет суровой, скучной и обыденной. И тогда наступает то, что в милиции называют испытанием перед долгом. Кем быть, так сказать. Уйти в коммерсанты или остаться служакой. Но есть и третий выход. Принять работу как свой некий личный нравственно-идеологический принцип. Но это дается не всем. И именно поэтому, мне сейчас найти работу в России по специальности и квалификации – это все равно что получить наследство, когда нет родственников.

Итак, … одним замечательным, солнечным, но слишком уж очень ранним весенним утром, будучи срочно и совершенно безапелляционно извлеченным из вынужденного забытья в «нафталиновом шкафу» (не успев даже толком получить удовольствие от пропитывания оным «нафталином» после перевода на честно заработанную «за годы непорочной службы» штатную пенсию Евросоюза) и будучи не менее срочно ангажированным обратно на эту самую службу (даже рабочее кресло не успело остыть, поменяться своим видом, мебельной моделью и уж тем более, покрыться пылью), - несмотря на формальный мораторий на прием на работу и на все виды государственной и надгосударственной службы для всех категорий российских специалистов по признаку основного гражданства, объявленный для всех институтов Евросоюза, равно как и национальных государственных структур, с началом российской военной операции на Украине, с 24 февраля текущего года, - и прибыв для этих целей назад, 15 мая 2022 года, вновь окольными воздушными путями предварительно вернувшись вначале из Москвы, а затем закончив с коллегами оформление всех необходимых документов, последовательно, вначале в Париже, потом – в Брюсселе и уже затем – и в Варшаве, по полученному от «направляющей организации» предписанию и после детального и продолжительного инструктажа со стороны представителей Вооруженных Сил Альянса и сотрудников ОБСЕ, недавно вернувшихся из зоны российско-украинского военного конфликта, мы благополучно выехали из польской столицы в несколько этапов вначале во Львов, - где, опять же, по линии комиссии ОБСЕ и все той же Организации получили «предписание» и все необходимые «подорожные» документы Евросоюза и украинских властей на время командировки и выполнения целевых проектных работ на территория центральной и восточной части страны.

Ни на минуту не стихающая на востоке и на юго-востоке страны война, здесь, в западной части Украины, пока еще нисколько не ощущалась даже несмотря на регулярные сводки об очередных успешных российских бомбометаниях и ракетных ударах по различным объектам, находящимся иногда в зоне непосредственной от нас близости, достаточной для того, чтобы начинали тревожно звенеть и дребезжать стекла в окнах жилых домов и учреждений, еще с конца зимы перетянутых крест-накрест на военный манер липкой лентой «скотчем» или «маляркой», чтобы даже в случае близкого взрыва остекление оставалось бы на месте, не только не раня жильцов и прохожих, но и не выпуская из помещений столь драгоценное в дни этой холодной весны тепло.

Из Львова мы весьма удачно сели на поезд до Ровно с пересадкой на Киев. Правда, даже получив необходимые «высокие» указания, комендант вокзала дал нам всем места в общем вагоне, мотивируя это (с сокрушенным выражением вороватых глаз на пастозно опухшем от постоянных возлияний лице) отсутствием мест в плацкартном вагоне или где-либо еще … с учетом «военного времени». Мы не возражали, т.к. до Киева от Львова через Ровно и Житомирщину все же относительно недалеко. Правда, кассирша, легко распознав во мне русского, тут же легко и непринужденно за дополнительную мзду предложила мне и для всех нас места в мягком вагоне, а когда я запросил еще и дополнительное место для едущего с нами, хотя и командируемого в Киев отдельно от нашей группы запуганного до состояния столбняка подслеповатого еврочиновника средней руки, - державшего всю дорогу побелевшими пальцами за ручку свой портфель и боявшегося даже на шаг отклониться от маршрута, предписываемого ему GPS-навигатором, - она охотно согласилась и поразилась, что я сам доплачиваю за «европейца» 90 Евро. 

В рамках поездки, уже после Киева, нам предстояли весьма извилистый путь на машинах («и иных доступных транспортных средствах») и сугубо практическая работа на объектах, начиная от небольшого городка I. и практически вдоль всей линии замершего с обеих сторон в немом ожидании каких-либо перемен закисшего по самые брови в украинском черноземе российско-украинского фронта, что составляло по расчетам около 200 километров, с возможностью оценочного выезда «туристами» в необходимые районы на сопутствующие объекты и с проживанием на них в течение всего потребного нам для работы периода времени. 

В I. нам предстояла первая пересадка. Туда мы приехали в 2:00 утра. Красные угрожающие огни рекламы соседнего супермаркета в ночном небе. Пустота и безмолвие. Они пугают человека даже с нормальной психикой. Вокзал переполнен людьми, отчаявшимися за много недель пребывания здесь куда-либо уехать, - буквально приткнуться было негде. С большим трудом мы пристроились с нашими кофрами в общей толпе и получили возможность получить на каждого из буфета по кружке обильно не по вкусу разбавленного колодезно-водопроводной водой пива и трудно отождествимому по своему содержимому расплывшемуся от длительного ожидания (желающих все-таки рискнуть купить его и съесть) на жаре бутерброду. 

Ждать нам нужно было до 9:00 утра, но всех пассажиров побеспокоили в 4:00 и безапелляционно предложили выходить на улицу, т.к. ж/д администрации предстояло произвести уборку и дезинфекцию помещения, а жаждавшим взяток представителям военной комендатуры и охранных властей заодно и проверить у всех нас, собравшихся на вокзале, документы, т.к. «последнее время участились случаи задержания на вокзале шпионов». 

Народ ворчал, на улице было еще более холодно, выходить не хотелось, но пришлось подчиниться, т.к. деваться все одно было некуда. Дезинфекция и дезинсекция, да еще и на вокзале, были здесь не только жизненно необходимым, но и вполне всем привычным делом, причем, находились и такие пассажиры, которые сами добровольно от безнадежности по личной просьбе (в целях профилактики) подставляли себя под струи дезинфектантов и сорбентов, которым, как предполагалось изначально, можно обрабатывать от разной ползучей заразы только и исключительно полы, потолки и стены зданий, но на практике на вокзалах ими чуть ли не мылись, стараясь с их помощью избавиться от ползучей и кусающейся нечисти. 

Впрочем, вокзалу явно требовалась еще и основательная дератизация, поскольку несколько десятков этих прямо-таки по-военному дисциплинированных и по-уставному поджарых хвостатых млекопитающих при первом же сигнале администрации также поспешили привычно и организованно покинуть вокзал вместе с остальными пассажирами и «лицами, ожидающими», чтобы затем, переждав напасть, деловито собравшись, поводя усами, кучками у входа, вновь вернуться вместе с людьми назад, на привычные им места … ожидания и временного обитания. 

Здесь же стайками крутились, играя старыми гильзами в «чижа», «клоп-штос» («чёт-нечёт») или в «орлянку», тощие, грязные и оборванные мальчишки-беспризорники. Еще несколько месяцев назад большинство из них было вполне обеспеченными и беззаботными детьми, имевших собственных мам, пап и других родственников, а также свой дом или иную крышу над головой, единомоментно исчезнувших с началом войны, совпав с периодом массированных артобстрелов и «прицельных бомбометаний» российских ВВС в разных уголках страны, откуда они каким-то чудом и без билета добрались сюда, осев на этом вокзале, помня из всей своей прошлой жизни лишь одно, что им «нужно уходить / бежать на Запад». Причем, куда именно, на этот самый Запад, никто из них так и не имел никакого представления, иначе как нужно было всеми правдами добраться до Львова, а оттуда – до границы.

Наиболее старшие представители из этих пестрых компаний называли конечной точкой своего маршрута давно уже примелькавшуюся им в средствах массовой информации Польшу, а самые продвинутые в вопросе географии – Германию. А самый осведомленный из них по вопросам международного положения, даже слегка говоривший по-русски и знавший десяток-другой слов по-английски, в ответ на мою просьбу перечислить известные ему государства Европы, уверенно назвал ФРГ, Германию, Пруссию, Польшу, Прагу, Норвегию, Париж, Сицилию, Венгрию, Лондон, Дунай и … Тбилиси. 

Мечтой и конечной точкой маршрута для всех них выступал, как ни странно, некий сказочный, подобный «Дисней-ленду» город Брюссель, - но все эти несчастные и истощенные дети войны, от счастливой юности которых за несколько недель остались лишь одни огромные серые и опустошенные глаза на серых и злых от отчаяния личиках, обтянутых до голубизны истонченной кожей, сходились в едином мнении, что до него им никак не добраться, потому что «туда нужно долго плыть на пароходе через море-океан». 

Разговаривая с нами и стараясь всеми правдами и неправдами что-нибудь себе выклянчить из съестного, сигарет или из мелких денег, они со странным, общим для всех для них мучительным выражением смотрели на всех нас вместе и на каждого по отдельности, переводя взгляд с наших лиц на сине-звездные полевые шевроны на наших куртках и обратно, и в глазах их читалось только одно желание, - откровенно и пронзительно кричащая даже не просьба, а мольба … просто взять и забрать их отсюда с собой. Куда угодно, кем угодно и как угодно, в каком угодно качестве, но лишь бы только подальше от войны, от этого полуразрушенного вокзала, - туда, где живут чистые люди, где – мир, где много еды и игрушек, где есть дом, где не нужно каждый день мучительно побираться в поисках объедков чужой еды и до бесконечности ждать, ждать и ждать, когда в этой самой беспросветной жизни вдруг произойдет чудо. 

Увы, но помочь им мы не могли (да и не смогли бы даже при всем самом огромном желании), ибо и сами не представляли себе точно, в какой именно «ленд» нас занесет в ближайшие дни или даже часы, какой будет там обстановка, равно как и то, насколько удачной или, наоборот, насколько провальной окажется в этот раз наша поездка, а заодно и как, каким образом, где и куда нам предстоит из нее выбираться назад, продвигаясь сквозь захлестнутые анархией безвластия территории Украины к спасительной черте общей восточной границы государств Евросоюза. 

Грузя наши вещи перед отъездом, мы видели, как на их лица вновь ложилась тревожная озабоченность, как это всегда бывает с теми, кто провожает солдат. У кого-то из них родители погибли прямо на глазах самих этих детей, часто – под развалинами домов, у кого-то их арестовали и забрали в Службу Безопасности Украины, и с тех пор от них не было никаких известий, кто-то странным образом исчез в неизвестности после встреч с российскими «добровольцами», осуществлявшими «материальную зачистку» местности и выявление потенциально неблагонадежных гражданских лиц и шпионов (якобы специально оставленных на оседание после отступления ВСУ), кто-то из них просто отбился от своих родных или даже был намеренно брошен или забыт ими в этом небольшом городке (или попал или добрался сюда какими-то иными, зачастую совершенно причудливыми зигзагами транспортных маршрутов), где на железнодорожной станции можно было бесследно затеряться в толпе когда и кому угодно. 

А пока же большинство из них просто побиралось всеми доступными им способами, по мелочам воровало, копалось на мусорных свалках в поисках картофельных очистков и объедков с чужих столов и кухонь или вовсю разоряло птичьи гнезда, забираясь иногда на совершенно головокружительную высоту сквозь паутину посеченных осколками веток деревьев и доставая в качестве пищевых трофеев из черных шапок грачиных и вороньих гнезд чуть голубоватые, поздние в этом году из-за холодов яйца, отчаянно балансируя на изрядно до предела выгнутых хворостинках сучьев и поминутно рискуя сорваться и упасть головой вниз из-за кружащих вокруг негодующих, кричащих и встревоженных ими стай птиц, ежесекундно норовящих побольнее клюнуть своих обидчиков в голову или в ничем не защищенные кисти рук. 

В дополнение к обычному повседневному пищевому рациону, состоящему из импровизированных «зеленых» щей из молодого щавеля и крапивы (в дополнение к которым в этот «суп в золе» летело подряд решительно все, что им удавалось набрать на близлежащих мусорных свалках из отбросов, где-то украсть или получить уже под вечер из рук сердбольных уличных привокзальных торговок),  варившихся прямо здесь же, на пустыре, на небольших кострах из щепок в поставленных на обломанные кирпичи высоких желтых жестянках из-под солидола или в круглых металлических банках из-под армейского гуталина, отдельным деликатесом у «бездомников» считались т.н. «тошнотики», представлявшие собой выкопанные из земли, с заброшенных огородов или взятые с так и не распаханных в этом году прошлогодних полей не до конца сгнившие землистые комочки черно-синего крахмала, в которые превращались за зиму обмороженные мелкие картофелины, - совершенно нисколько не презентабельные на вид, но которые, тем не менее аккуратно и с особым старанием всегда выискивались в земле маленькими черными детскими пальцами, осторожно и бережно извлекались из нее, чтобы потом попасть на «общий стол», будучи либо запеченными на углях или на кусках кровельного железа, либо попадая в упомянутое выше сборное подобие супового гуляша. 

Все же остальное, свободное от вынужденного «собирательства» время эти дети и подростки просто сидели на корточках (или дремали) на раскрошившемся пыльном асфальтовом тротуаре перед входом на вокзал, отрешенным, не по-детски пустым и бесцветным взглядом смотря сквозь проходящую мимо них равнодушную толпу таких же серых, бесцветных, грязных, озлобленных и обездоленных беженцев, за несколько метров бьющих в нос смесью запахов грязной одежды, мочи, экскрементов, сивухи, тухлой рыбы и крепкого табака, в тщетных попытках наконец-то все-таки вновь увидеть в ней родное или хотя бы просто знакомое им лицо, изо всех сил, - даже уже внутренне свыкнувшись с неизбежным, - стараясь сохранить надежду, что их обязательно «из своих» кто-нибудь ищет и однажды обязательно найдет и заберет наконец-то отсюда домой, высвободив из этой столь надолго затянувшейся для них на этом вокзале «продлёнки». Но этого им оказывалось всякий раз нужным лишь еще совсем-совсем немного подождать «до завтра».

Наиболее удачливым из этих брошенных на произвол судьбы «детей войны» удавалось пристроиться на «черную» временную работу и на побегушки к местным воротилам, состоятельным людям или к богатым полякам, во множестве обосновавшимся на западе страны и на богатой и сытной Житомирщине, где они скупили земельные участки. Впрочем, рабский детский труд, как и детскую уличную проституцию во всех ее возрастах и знаменателях половой идентичности, мы встречали в самых разных формах решительно по всей стране, где нам доводилось в этот раз бывать по работе, в том числе, на освобожденных и на прифронтовых территориях, когда оставшись совершенно одни, даже дети (а не только случайно уцелевшие там взрослые) вынужденно бросались «во все тяжкие», «обслуживая» собой солдат и наемников обеих воюющих армий. Тем же, кому везло найти в тылу работу, те же «помещики» поляки обычно ничего не платили, и рассчитывать они могли только на скудную двухразовую кормежку с хозяйской кухни, на отбросы с той же кухни, а также на ночной сон в теплом сарае и возможность умываться горячей водой с пахнущим собачатиной хозяйственным или дегтярным мылом в виде почти прозрачного обмылка, что уже было для многих из них большим счастьем, чтобы держаться за такое … «выгодное место». 

Такой вот работник по детскому найму, трудившийся на рабских правах, значился как «мальчик», - как некогда это было здесь и до Революции. Были еще и т.н. «ученики» / «ученицы» и «подмастерья», но таких детей, - в основном, девочек (хотя, для этих же целей вербовщики не брезговали и мальчишками … привлекательной внешности), - здесь вовсю эксплуатировали в подпольных и «содержанных» публичных домах, а по слухам, - о чем шептались в полголоса люди, с кем доводилось на эти темы беседовать, - часто и вовсе власти и бандиты увозили и переправляли в качестве живого товара в Европу или «разбирали» и продавали на донорские органы. 

Взятый с улицы на работу бездомный «мальчик» вставал обычно в 5-6 часов утра, доставлял в дом воду из бассейна, с городской колонки (если водопровод все-таки работал) или из колодца за 300-400 метров от дома (водопровод на воюющей Украине повсеместно либо разрушен, либо отравлен, либо не работает по каким-то другим причинам), затем забирал на кухне две большие корзины и отправлялся с хозяйкой, кухаркой или с кем-то из прислуги на базар, где хозяйка закупала свежие продукты и складывала их «с верхом» в корзины, которые доставлялись «мальчиком» на своем горбу по назначению – домой. В 8 часов здешние «помещичьи» семьи обычно садились завтракать. «Мальчик» к этому времени обязан был подмести в доме и во дворе, устранить пыль и грязь со всех видимых предметов и поверхностей, подмести тротуар перед домом, вскипятить несколько ведер воды и самовар к приходу хозяина, а также выполнить иные, «дополнительные» поручения, к коим относились решительно все черные виды работы по дому и его бесплатному ремонту детскими руками, будь то покраска полов и окон, дверей и плинтусов, оклейка обоями стен, окраска крыш, заборов. 

Субботние и воскресные дни тоже никогда не были для «бездомников» праздными, как правило, на каждое воскресенье хозяин обязательно находил им какую-либо важную работу, будь то окраска полов в доме, оклейка стен новыми обоями, окраска крыш, чистка погреба, засол баранины на зиму, засол капусты и овощей, набивка погреба льдом (из-за перебоев с электричеством, холодильники здесь не в почете), заготовка дров (на весь год), распиловка их и укладка в штабеля. Насаждение цветников и возделка огородов, очистка мусорных ям и нечистот и даже … выезды в монастырь, церковь или молельный дом для исповеди и причастия (обычно, за такими мероприятиями скрывалась либо откровенная педофилия и торговля детьми, либо подпольные и контрабандные операции, спекулятивные сделки и торговля антиквариатом и дефицитными товарами, признанными «патронами» по которым выступает украинская униатская церковь). Одним словом, не было ни одного воскресенья, чтобы эти мальчишки и девчонки имели возможность отдохнуть, поскольку, наоборот, воскресные дни загружались для них еще даже более, чем каждый обычный рабочий день.

Все это, как и многое другое, взятые в «мальчики» бездомные дети делали сами, - сами садили огород и поливали приусадебный садик, для чего воду возили на себе огромной десятиведерной армейской водовозной бочкой или даже бочками, из которых в мирное время здесь торговали пивом или квасом (а в военное время – торговали водой на улицах и площадях), так что на работу в дом их принимали обычно парами, друг-другу в помощь, что давало им возможность впрягаться в двуколку, на которой был укреплен этот десятиведерный бочонок, и возить из бассейна (или иного проточного, а не стоячего водоема), общественного колодца, с колонки, водокачки, со станции или даже из реки воду для полива сада, цветников и для хозяйственных нужд.

Проблема в том, что будучи рачительными хозяевами, те же поляки, выбирая себе участки под дома и строительство, предпочитали плодородные песчаные грунты, которыми на юге и западе страны вообще изобиловали многие городские и сельские районы. Часто, даже в небольших населенных пунктах, дорога от дома до такого вот водного резервуара или колодца составляла 200-250 метров и была совершенно разбитой войной (или временем, не ремонтируясь со времен еще Советской власти), при том, что глубина песка на ней по колеям достигала 30-40 сантиметров, и мы часто были свидетелями тому, с каким величайшим трудом оборванные дети «водовозы», с рельефно выпирающими сквозь тонкие лохмотья наружу угловатыми костями тщедушных тел, возили эту, казалось бы, совсем не тяжелую по нашим «взрослым» меркам поминутно увязающую в песке по ступицу бочку. 

Таких десятиведерных бочек нужно было ежедневно подвезти 8 или 10 и разлить из них воду на клумбы, огородные грядки и высаженные деревья, а также заполнить постоянно пустеющие домашние водные резервуары. Обычно «мальчики» заканчивали эту работу часов в одиннадцать-двенадцать ночи, после чего ужинали «чем осталось» и отправлялись спать в теплый гараж или в скотный сарай, чтобы уже через несколько часов вновь оказаться на ногах и приниматься за то же самое дело, что и накануне. Да, - им можно было легко уйти или убежать, но на моей памяти даже такой вот рабский труд был всем без исключения этим детям предпочтительнее, чем вновь вернуться на холодную улицу, в голод, на разбитые городские вокзалы, на рынки и в разоренные войной развалины и ночлежки.

Возвращаясь к вопросу нашего пребывания на станции в I., - несмотря на их изобилие, на вокзальных крыс здесь решительно никто не обращал никакого внимания. Ни из администрации, ни из полиции, ни даже из военных лиц. Видимо, железнодорожники, по аналогии с моряками, свято верили в ту непреклонную истину, что крысы являются наилучшим барометром, позволяющим трезво оценивать и предсказывать предстоящую ситуацию в месте их обитания, и пока они сами, подобно цыганам, не покинут вокзал, то бояться решительно нечего и всем находящимся на нем в данный момент людям. Что выгодно отличало их от всякого рода насекомых, которые в равной видовой мере не давали здесь по степени и мере своих сил никому покоя, действуя так явно в отместку за то, что и им тоже никто не давал пожить в мире и спокойствии на вокзале хотя бы одни сутки.  

Тем более, что в числе пассажиров уже «по традиции последних месяцев» было огромное число обреченно ожидавших своей участи беженцев, более напоминавших своим видом и состоянием многомесячных уличных бездомных в Москве, в среде и на головах которых (и даже на почерневших от грязи вязаных шапочках и чепчиках у их маленьких грудных детей), мне в тот вечер доводилось видеть шляпы, шапки и иные головные уборы, а в дополнение к ним и целые колтуны спутавшихся и слипшихся волос, визуально буквально шевелившиеся от неисчислимого множества обитавших в них расплодившихся насекомых. А что уж тогда говорить о состоянии и о прочих частях тела и одежде этих несчастных людей, нескончаемыми потоками двигавшихся навстречу друг-другу в самых разных направлениях по самым разным железным и обычным дорогам своей воюющей страны, иногда, окончательно теряя надежду сесть на поезд или просто не имея для этого денег, просто шагая в нужную сторону длинной вереницей по некогда узким, а теперь ставших уже широкими, протоптанными и проторенными их ногами тропинкам вдоль железнодорожных насыпей, уходя вместе полотнами рельсов и шпал куда-то в туманную бесконечность ? 

Однако, вскоре нашелся какой-то подгулявший железнодорожник, который, опять же легко выделив русского в рядах сотрудников в стилизованной под военную форму «хаки» казенной одежде, украшенной маркировкой «ОБСЕ», предложил мне и коллегам отправиться ночевать на второй этаж в «Ленинскую комнату». Я вначале не соглашался, боясь возможных неприятностей, однако постепенно согласился все же рассмотреть … возможность расположения в этой самой … «Ленинской комнате». Поскольку спать вповалку на изрядно загаженном даже после уборки вокзальном полу вместе с остальными ждущими своего часа на отъезд пассажирами и всевозможными кучкующимися на вокзале явно асоциальными лицами в засаленной до черноты камуфляжной и строевой форме самых разных государств и военно-исторических эпох нашей многострадальной планеты мне совершенно не хотелось, а перебороть это чувство навеянной цивилизацией брезгливости, совершенно излишнее и неуместное в условиях воюющей разоренной страны, нам с коллегами удалось лишь к концу первой недели пребывания в местах нашей работы и связанного с ней «полевого» обитания. 

Поднявшись на второй этаж, я, к удивлению, попал в совершенно приличную комнату, в которой под повернутым «к стене – лицом, затылком - к народу» бюстом Вождя мирового пролетариата (со стоящей прямо под ним ржавой консервной банкой-пепельницей с коллективно скуренными прямо-таки «до мяса» фильтра сигаретными «бычками», которые, похоже, судя по ее виду, гасили исключительно о лысину гипсового изваяния Ильича) спали сном праведников человек 8-10 будущих пассажиров, в том числе и 4 женщины «в положении», в очертаниях которого у каждой из них безошибочно угадывалась какая-нибудь провозимая ими на себе «в припарку», под видом будущих отпрысков семейства, особо ценная контрабанда. Спали в совершенно немыслимых позах, хотя и сидя при этом на стульях или на своих вещах, стараясь все из них «контролировать» своими причудливо изогнутыми телами и конечностями, а то и вовсе продевая сквозь их ручки сумочные ремни, металлокорды или толстые веревки, замыкавшиеся на замок или привязывавшиеся затем со всем старанием к запястьям их собственных рук, - боясь утратить то немногое, что в самый последний момент им все-таки удалось унести с собой в момент вынужденного бегства или эвакуации. 

Банка-пепельница щетинилась окурками. В зале плавал сизый дымок, забиваясь и в без того темные углы. Но главное, в этой закопченной сводчатой комнате, напоминавшей большую готическую келью, все же было тепло и светло по сравнению со всем остальным вокзалом, с его заложенными кусками картона выбитыми сквознячными окнами, не закрывающимися или сорванными с петель дверьми, наспех заделанными смешанной со штукатуркой стекловатой дырами в стенах и крыше и всем прочим, что придавало некогда явно весьма уютной на вид и содержание провинциальной железнодорожной станции вид объекта постапокалиптической футуристической живописи. 

Но, что было еще даже «главнее этого главного», в Ленинской комнате (явно по идеологическим соображениям с их стороны) не было упомянутых ранее крыс, некоторые из которых, - дождавшись момента, когда та или иная спавшая на полу жертва окончательно «отключалась», впадая в объятия сна, - совершенно беззастенчиво, прямо на глазах у других пассажиров, воровато выбирались из своих щелей и начинали, совершенно осмелев от голода, глодать носки или подошвы кожаной обуви (или ремешок наручных часов) спящего человека, пока им не случалось в азарте больно укусить его за палец, спровоцировав сдавленный всполошенный сонный крик и коллективный поток ругательств в свой адрес. После чего они на время, - кто-то – юрко, а кто-то – нехотя, - вновь скрывались среди пассажиров, их вещей и  чемоданов, чтобы минут через десять-пятнадцать повторить все заново где-нибудь в другом месте. В багаже безнадежно ждавших своего часа на отправку уже много дней людей к тому моменту часто давно не было уже и крошки съестного (или чего-то, хотя бы просто съедобного, вроде вещей из натуральной кожи), способной привлечь своим запахом даже крыс.

Как это стало обычным для всех украинских вокзалов нового времени, на стене в комнате висело сразу двое часов, - одни из которых строго … смотрели на магнитный север, а другие … определенно показывали цену на дрова на ближайшем рыночном развале.

Мы перетащили вещи, для шефа нашелся продавленный стул, а подгулявший железнодорожник изъявил желание выпить по чарке водки за сделано-оказанную им услугу. Я дал ему деньги, - втайне не надеясь на его честность, - но он добросовестно принес с тайных задворок здешней «живопырки» две стопки по 100 грамм идеальной заводской (а не самогонной) кристально чистой водки и по шикарному «многоэтажному» бутерброду. Выпили, закусили и он начал мне повествование о неспокойствии в этом районе и в тех местах, в которых, как он знал уже от «коллег по рельсам», нам предстояло в ближайшие две недели работать. 

По его данным выходило, что весь район нашего назначения наполнен бандитами. Впрочем, как и сельская область вокруг всего станционного городка. Бандиты – это местные зажиточные люди, новые «кулаки», объединяющиеся под видом националистов в шайки и в некое неоднородное по своему составу вооруженное подполье, которому предстоит в случае вторжения ВС РФ оказывать ему сопротивление, занимаясь всякого рода саботажем, но которые практикуются в своих будущих партизанских вылазках уже сейчас, в чем легко можно было убедиться, отъехав от города совсем немного, по множеству скелетов обгоревших машин и разоренных придорожных построек. В дополнение к которым здесь повсеместно встречались и самые обычные, но от этого не менее хорошо вооруженные и опасные для невооруженных граждан уголовники и дезертиры, нисколько не спешившие выходить из лесов и пробиравшиеся домой или куда-то там еще некими только им одним ведомыми тайными тропами, временами совершая налеты на первое, что им подворачивалось под руку, не щадя никого, когда возникала необходимость достать продукты, деньги или выпивку. 

Как говорили бывалые здешние жители, - вооруженных местных в таких случаях бояться не следует, они греха на душу брать не станут, потому что они - местные. А вот пришлые, те люди всегда жестокие. Потому что рассчитывают уйти. Потому что не здесь их дом.

Впрочем, подобным здесь промышляли и многочисленные цыгане и разные смуглокожие нацмены с традиционно знакомым для России южным акцентом, объединенные по этническому и религиозному признаку, - в обычной обстановке неплохо зарабатывающие на спекуляции, контрабанде, скупке краденого и торговле наркотиками и дефицитными медикаментами, почуявшие с приходом безнаказанного военного времени поживу, переодеваясь по ночам в военную форму воюющих сторон и выдавая себя за них, осуществляя свои «эксы» (сиречь, - экспроприации, как эти действия именовались революционерами начала ХХ века в Царской России), а то и просто нападая по видом отрядов территориальной обороны на всех без разбора, кто подвернется под руку. В лесах разные люди. Не трогают лишь тех, кого знают. Приговор в лесу отменить некому, а исполнить – всегда кому найдется.

Как и положено «кулакам», которые при поддержке заграничных поляков, равно как и примыкающие к ним соратники, не любят ни Украинской власти, ни, в будущем, и Российской армии тоже, если ей суждено все-таки будет дойти до этих мест, эти люди были весьма опасны, выходя лишь по ночам, а днем скрываясь на хуторах, в развалинах и даже где-то в самих городах, подчиняясь только своим главарям, беря от сложившейся сейчас в стране ситуации максимум возможного, поскольку и Киев и Москва явно не дадут им в будущем возможности жить так, как они хотят и к чему они здесь успешно и основательно привыкли за последние 30 лет, а именно, - бесконтрольно и беззаконно (будучи самими «законом» в этих местах) эксплуатируя совершенно по-черному забитое местное население, которое, как ни удивительно, но даже ввиду угрозы войны и разорения ждет прихода России как благую возможность, как когда-то при Советской власти, самому стать на ноги. Не рискуя впрочем конфликтовать с «кулаками», нуждающимися в этих людях в качестве рабочей силы, и без которых они не смогут управлять своим хозяйством. В точности так, как этот обычай установился в России на Кубани и в Краснодарском крае, с той лишь разницей, что в отличие от российских «патриотически настроенных ряженых» (или иначе, – самоназванных казаков), - в ряды которых еще со времен 90-х единомоментно записались все уголовники и асоциальные обитатели тех районов, - в западных и центральных областях Украины ту же роль выполняют сегодня идейные националисты и всевозможные польские инсургенты (или иначе, - «пОляки»). Сегодня это всего лишь полностю деидеологизированные банды сельских гангстеров, которые никак не успокоятся.

В нынешней сложившейся ситуации, Россия и Украина – как два ободранных льва, попавших в вегетарианский ресторан, которые грызутся друг с другом, продолжая свою охоту на некую дичь, не замечая, что при окружающих их обстоятельствах она вообще становится невозможной и теряет для них всякий смысл. 

В отношении же нынешних противников России на Западе нельзя питать никаких иллюзий, прекрасно зная, что они в любой момент способны на самую изощренную и жестокую провокацию. Но заведомая обреченность игры, в которую вовлекали таких вот «новых лесных братьев» руководство Украины и его руководители за рубежом, декларируя «народную войну» (за свои интересы) и сознавая полную бессмысленность того, что должно было в рамках нее свершиться руками этих людей, - даже с их собственной точки зрения, - заставляет ощущать приступ отвращения к этим людям, вместо того, чтобы садиться с ними за столы переговоров.

Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из виденных нами украинских националистов или «кулаков» сколько-нибудь выделялся в худшую сторону из рядов своих сотоварищей. Как и чеченцы Кадырова, они  все, как на подбор, были достаточно туповатыми неграмотными головорезами, чтобы быть готовым по первому слову своего главаря-хозяина выполнить его волю, пойти на любое преступление. И не из преданности, а еще и потому, что безнаказанность в этих случаях была им гарантирована. Как и ощущение того превосходства, которое они испытывали в такие моменты по отношению к другим, не вооруженным людям. 

Их выступления должны были впечатлять не тактикой, а правильно организованным варварством. Это должен был быть новый средневековый крестьянский бунт. Бессмысленный, жестокий и страшный. Такой, о котором можно будет кричать в мировой прессе. Но время шло и дисциплина падала. Бессмысленное сидение на болотах, в лесах и по самые брови зарывшись в мерзлой земле разлагало людей. Солдаты из числа даже самых крепких националистов начали забывать, зачем они пришли в отряды территориальной обороны. Пропадало главное – даже самая примитивная идейность. И люди разлагались. В прямом и переносном смысле. Они превращались в обыкновенных бандитов. Сначала - дешевая бесклассовая идея самостийности, потом уже чистая никем и ничем не наказуемая уголовщина.

Так что ничего удивительного в том, что они творили и творят даже на своей земле (разделяя Украину теперь на «свои» и «чужие» территории, по отношению к ним народонаселения), в ожидании все более и далее откладывающегося прихода ВС РФ, - не было, нет и не могло быть. Все они раньше или позже снимают с себя белоснежные ризы страдальцев и героев националистического движения, в особенности,  когда эти одежды уже давно заляпаны чужой кровью и грязью. В них просто больше нет нужды, и они никого уже ни в чем не убеждают. Иначе как в обратном, применительно к личностям их обладателей.

Вообще, война меняет психику людей самым непостижимым образом. Мне рассказывали о случаях, когда люди на оккупированных ВС РФ территориях топили печки ножками от стульев, книгами и кусками мебели, потому что им было страшно не то, что идти наружу за углем или дровами, а даже просто выглянуть на улицу (чтобы не выдать посторонним из российских групп зачисток само свое присутствие среди кажущихся внешне заброшенными и необитаемыми построек), а другие складывали стопками грязные тарелки в унитаз и дергали за ручку слива, предварительно добавив в бачок немного чистяще-моющих средств, – так они мыли посуду, экономя лишний раз воду.

Когда еще только грянула война и началась мобилизация, город уже был заполнен прибывшими людьми со всех концов Украины. В том числе, прибывали сюда люди и из Киева. Столичные «модные» офицеры тогда поражали местных жителей тем, что зимой ходили в тонких кожаных тужурках и не мерзли, а солдаты с западных областей страны были, как на подбор, большими мастерами игры на бильярде на деньги, - они легко обыгрывали всех местных и приезжих даже с юга страны признанных бильярдистов, давая им двадцать-тридцать очков вперед. Раскрашенные до неузнаваемости молдавской цыганской косметикой провинциальные девочки «гимназистки» из здешних школ, более своим видом напоминавшие бывалых «тиражных» портовых проституток, вовсю увлекались пижонами-прапорщиками в хромовых тужурках, а школяры из местных средних училищ стремились немедленно стать военными, изо всех сил «по-взрослому» дымили, кашляя и давясь, табачным самосадом и чуть ли не поголовно осаждали каждый день военкомат или пытались сбежать на фронт с воинскими эшелонами.

Но прошла ранняя весна, и отзвуки войны уже в мае проявлялись тем, что стало все больше прибывать беженцев с восточных, разоренных войной областей, с Харьковщины, с Донбасса, с юга Украины, продолжались мобилизации старших возрастов, повсеместно росли военные городки, начинались перебои с некоторыми продовольственными товарами. Особенную активность проявляли поляки и редкие белорусы «западники». Они закупали копченые колбасы, сало и мясные рулеты, упаковывали в ящики и чемоданы и отправляли пассажирским багажом в Польшу. Впрочем, поляки не брезговали и активной скупкой, обменом на дефицитные товары и медикаменты, спекуляцией и вывозом всевозможных ценностей и разнообразного антиквариата, благо что военное время предоставляло им для этого самые широкие возможности.

В самый разгар нашей беседы с железнодорожником откуда-то из темноты возник наш недовольный шеф и заявил, что его … ограбили. Обокрав … «до сигары». Забыл сказать, что наш шеф - из тех людей, которые любят поражать окружающих неожиданностью, а если ему удается, то и нелепостью своих поступков. Как выяснилось при более детальном ознакомлении с вопросом, он имел неосторожность заснуть на своем багаже с зажженной сигарой во рту (для тех, кто не знает,  держать что-либо во рту во время сна, - будь то трубка, сигарета или сигара, - это прекрасный способ спокойно и глубоко дремать, не утрачивая контроля над окружающей обстановкой в «горячих точках планеты»), которая в какой-то не выясненный момент во время сна исчезла у него изо рта в неизвестном направлении, по поводу чего он выражал решительный международный протест. Увы, но ничем (кроме как предложить выпить немного оставшейся у нас водки) помочь ему мы с железнодорожником не сумели, тем более, что на нашей памяти в «Ленинскую комнату» за все это время больше никто не заходил и из нее, соответственно, не выходил, а искать «похитителя сигар» среди всех прочих спящих нам решительно не хотелось. Тем более, что ни для кого не секрет, что когда приходишь в общественное место, из которого неизвестно, куда поедешь дальше, то лучше, чтобы пальто всегда было под рукой.

Поворчав немного, шеф отправился досыпать дальше. Еще минут через десять в воздухе тонко запахло чем-то ароматно горелым, а еще минут через пять помещение «Ленинской спальни» огласилось гневным и потому, особенно противным в этот неурочный час для слуха всех в ней спящих людей хрипло-испуганным воплем шефа. Оказалось, что злосчастная зажженная сигара просто выпала у него изо рта во время сна и провалилась в один из многочисленных карманов его армейского жилета, скроенного по типу «вассермановки», вызвав его прогорание вплоть до тела и последующее частичное возгорание, внезапно «найдясь» столь неожиданным способом и вызвав через непродолжительное время столь неожиданное для всех самовозгорание «представителя официальной европейской делегации», т.е. лица по всем основаниям – «совершенно неприкосновенного». 

Еще через десять минут всё наконец-то вновь улеглось, как и все наконец-то, включая и самого шефа, тоже вновь окончательно улеглись и заснули, тесно прижавшись друг к другу спинами, и мы с железнодорожником вернулись к прерванному занятию, из-за которого железнодорожник время от времени вновь отправлялся то в поход за следующей порцией горячительного и очередным набором бутербродов, то возвращался назад после решения очередного вопроса с каким-то своим начальством, - так что поспать мне в итоге все одно этой ночью не удалось, зато я смог в полной мере оценить все достоинства блюд вокзальной буфетной кухни, продаваемых здесь из-под полы «своим людям». Тем более, что в какой-то момент к нам присоединился и помощник коменданта вокзала, благодаря которому я еще более расширил свои и без того уже богатые представления о той обстановке, которая царила в районе нашего предстоящего пребывания, а очередные порции снеди и водку к ней нам начали доставлять с кухни буфета уже по … вызову начальства. Удивительно, но похоже, что на просторах всего бывшего СССР, согласно некоей немыслимой инструкции, чтобы стать профессиональным военным на административной должности, требуется максимальный рост, минимальное образование и максимально противный голос в сочетании со способностью оглушительно орать.

Любопытно, но у меня в памяти все это время стояла перед глазами полузабытая история, некогда рассказанная в моем присутствии одним из «старших товарищей» по Институту, который в свои студенческие годы в обществе двоих собутыльников из числа «семидесятников» МИД-овцев оказался как-то в Москве в третьем часу утра почему-то на Комсомольской площади, перед одним из трех вокзалов, где они, - явно мало представляя себе то, что они в данный момент делают, - нетвердыми шагами подошли к первому попавшемуся им постовому милиционеру с таким разговором: «- Товарищ сержант ! Мы – из МГИМО ! У нас беда !» «- Какая беда ?» «- Да вот еще выпить хотим, а не знаем, где взять !» Милиционер обвел их всех внимательным изучающим взглядом, каждого с ног до головы и обратно, и строго приказал: «- Пройдемте !» Обреченно понурясь, мгновенно протрезвев до состояния частичного понимания обстановки и будучи уверенными, что их точно ведут в местный вытрезвитель для составления протокола, и разноса по комсомольской и партийной линии им теперь не миновать (как и отчисления из ВУЗ-а), все вчетвером они подошли к какой-то мрачного вида запертой железной двери в красной облупленной кирпичной стене, которая оказалась черным входом … вокзального буфета. Милиционер постучал в дверь сапогом и крикнул: «- Валя ! Открой !» Сонный женский голос из-за двери провизжал: «- Вот черт ! Повадился ходить по мою душу ! Ни днем, ни ночью покоя от тебя нет !» «- Валя ! Открой ! Со мной … очень приличные люди !» Дверь распахнулась. Заспанная буфетчица налила каждому по стакану и, пока они пили, стала делить кусок нежно-салатового цвета ветчины на четыре бутерброда. Осушив свой стакан, сержант, однако, от закуски наотрез отказался: «- Не могу ! Я при исполнении !» 

В целом же, в тех редких случаях, когда нам впоследствии случалось на нынешней Украине принимать пищу в более или менее уцелевших от дыхания войны цивилизованных местах, хотя бы отчасти напоминавших столовые, рестораны или кафе, - пусть даже и самого, что ни на есть, военного времени, - по подсказке знающих людей мы всегда заказывали т.н. «Салат с заправкой», что представляло собой скрытое указание официанту или кому-то из наличествующей обслуги на то, что к салату (или к тому, что подается на ужин) требуется выпивка, которую в обычной обстановке подавали здесь не всегда и неохотно, ссылаясь на некие причины сугубо высшего внешнеполитического характера. А к выпивке при такой формулировке и все остальное должно подаваться соответствующего гастрономического качества, а не то, что уже ели.

За этой беседой и за подобными воспоминаниями время прошло быстрее, мы дождались вновь сформированного поезда, распрощались «на посошок» с железнодорожником и  помощником коменданта («Последней рюмки не бывает. Последняя была лишь жинка у попа, да пуля в автомате у энкавэдиста») и совершили в итоге с коллегами на него совершенно эпическую посадку, более походившую на сцены восхождения отчаявшихся грешников по библейской Лестнице в небо, да еще и в самые последние мгновения Судного дня. 

Поезд «до фронта» оказался, разумеется, менее комфортабельным, чем тот, которым бы добирались до I. Сам состав представлял собой железнодорожную мотриссу, - собранную, судя по ее виду, не то из двух, не то из трех основательно разбитых обстрелом, а потом заботливо и кропотливо склеенных неким человеческим инженерным гением воедино в депо разных маневровых тепловозов, - обшитую не то для прочности, не то для защиты от пуль кусками толстого, но совершенно ржавого «до провидимости» листового кровельного железа, обложенную мешками с песком и превращенную в некое подобие не то бронедрезины, не то мини-бронепоезда, к которому прицеплялись два до невозможности скрипучих и лязгающих советских вагона от некогда ходивших на местные курорты электричек. 

Дыхание войны ощущалось уже здесь во всем. Вместо окон (а вместе с ними и отсутствующих стекол и даже их осколков) болтались обрезки и куски железа, картона, оргалита, в лоскутья растрепанной фанеры, дсп или дерева, выполнявшие роль ставней и сомнительного прикрытия от шальных пуль, двери не закрывались, сквозняк был жуткий, грязь (в тех местах, где на полу вагона сохранился … пол) – невозможная.

В этой связи мне как-то сразу вспомнился Музей железнодорожного вагона не то в Одессе, не то в Новороссийске (не помню точно, где именно это было еще в мирные советские времена). Еще в годы Второй Мировой войны, т.е. 70 с лишним лет назад, этот вагон оказался на ничейной земле и был так изрешечен пулями и осколками, что даже тогда, через годы, на него было страшно смотреть. На чем-то в точности подобном, только не стоящем на вечной музейной стоянке, мы и добирались теперь до места назначения.

По пути следования мы несколько раз останавливались, - в каждый такой момент вызывая приступ глубочайшей тишины и напряжения в глазах настороженно всматривающихся вперед машинистов и сразу же хватавшихся за оружие совершенно высохших под грузом лет «форменных» седых стариков из украинской ВОХР-овской железнодорожной охраны, а также среди пассажиров, до того момента беззаботно сидевших прямо на полуразобранном «сквозном» полу, - часто и бесшабашно, совсем «по-мальчишески» болтая ногами, свесив их куда-то вниз, навстречу уносящейся назад сливающейся полосе почерневших шпал. 

Происходило все вышеописанное в тех случаях, когда машинисты видели на порядочном расстоянии по ходу от идущего состава, где-то справа от насыпи или прямо на железнодорожных путях, едва различимое мерцание огонька крохотного железнодорожного проблескового фонаря (или вставленной в обрезок большой пластиковой бутылки свечи-коптилки), что в равной степени могло означать как угрозу подрыва состава в случае отказа остановиться «для проверки по требованию», так и самого обычного (в подобных случаях) налета и грабежа его пассажиров, - равно как и не менее частых в таких случаях попыток кого-либо из местных жителей, желающих просто … подсесть на попутный поезд, расплачиваясь взамен с машинистами кто деньгами, а кто и натуральным продуктом или самогоном. Чем в равной степени пользовались на наших глазах как мирные, так и вооруженные чем попало и одетые в гражданское, взятое явно с чужого плеча, люди, - зачастую принадлежащие, судя по их говору, к враждующим между собой местным группам, но нисколько не стесняющиеся друг-друга, стоило лишь им взобраться на подножку и без того забитого человеческими телами вагона или вскарабкавшись по редким торчащим уцелевшим скобам на его крышу, где уже к тому моменту успевал примоститься десяток-другой других «безбилетников», ездивших с комфортом на крышах или менее удобным способом, «зацепом», - тем же привычным нам всем по советскому черно-белому «кинематографическому» детству образом, что и их деды и прадеды практиковали в Гражданскую войну. 

Самыми находчивыми в этой компании были т.н. «попутчики» (в зависимости от того, брали ли они плату за такую поездку с кого-то еще или нет, именовавшиеся в разных районах страны еще и «тележечниками» или «прицепщиками»), зацеплявшиеся, - предварительно основательно разогнавшись «своими двоими» с какого-нибудь бокового стрелочного пути, - длинным багром или толстым крюком за какую-нибудь выступающую часть последнего проходящего «официального» вагона и затем катившиеся следом за ним «на прицепе» на некоем подобии переоборудованной для таких вот «частных поездок» железнодорожной тележки или ручной дрезины для инструментов. Отцепляясь лишь тогда, когда они уже доезжали до нужного им места на маршруте или когда вдали показывалась станция.

Правда, следует признать, что хотя бы в чем-то ВС РФ и ВСУ оказались между собой солидарными. Железные дороги и проходящие вдоль них линии связи, как и некогда в Гражданскую войну, здесь никто старается не трогать. Ни военные, ни партизаны, ни диверсанты, ни криминальные группы. В чем украинским и российским военным по некоему тайному сговору, кстати, даже содействуют и местные бандиты (маскирующиеся под националистов) и местные националисты (маскирующиеся под бандитов), временами дающие о себе знать в качестве т.н. «маршрутников» набегами и налетами на дороги и проходящий по ним транспорт, во время которых, имея повсюду на разоренных маршрутах осведомителей, они не стеснялись временами нападать из засад в равной степени даже и на военные хозяйственные и транспортные машины обеих воюющих сторон, и на самые обычные гражданские машины, используя для этих целей форму обеих воюющих армий, - временами враждуя между собой, активно устанавливая мины, перекрывая дорожное полотно взрыв-шнурами, завалами из камней и т.п. образом вынуждая одиночных водителей либо сдаваться на милость Божию, либо собираться в конвои, караваны, отряды и группы, в которых каждый участник имеет больше шансов на успех доехать до нужного ему адреса, чем по одному, но до конечного адреса небесного, - вне зависимости от того, спрятано ли у него под сиденьем стрелковое оружие и гранаты (для метания их в преследователей) или нет. 

Впрочем, в этом плане нам повезло особо, и всякого рода т.н. «вооруженные противостояния» между кем-то и кем-то на украинских дорогах нам случалось видеть лишь по ночам и только издалека, когда, остановив машины и выключив и без того тусклые синеватые опознавательные фонари, мы наблюдали за хорошо видимыми в густой темноте за несколько километров длинными и совершенно бесшумными с такого расстояния цветными струями, рикошетя, уносящихся на излете от земли в небо, трассирующих пуль разных калибров, которыми в изобилии поливали друг-друга не то что-то не поделившие в очередной раз между собой бандитские шайки, не то представители ВСУ и ВС РФ, не то просто какие-то диверсанты, «кулаки» или некие ночные «добровольцы», угодившие в засаду местных жителей, защищавших от них свой хутор или деревню. 

В какой-то момент огонь прекращался и, вволю настрелявшись или исчерпав боекомплекты, стороны расходились в … разные стороны. Выждав еще около часа, можно было спокойно продолжать дорогу, ориентируясь за отсутствием света фар лишь по слегка выделяющейся в темноте полоске старого, еще советского асфальта, а то и вовсе надевая приборы ночного видения, создававшие весьма оригинальное видение ночной местности, но зато позволяющие прекрасно видеть дорогу, по которой нам предстояло в итоге куда-нибудь да доехать. 

Иногда ночную дорогу скачками внезапно перебегал случайно уцелевший в зоне боев какой-нибудь представитель местной одомашненной, одичавшей или изначально дикой фауны, всякий раз своим причудливо искаженным в тепловизоре видом вызывая у водителя вспышку нервного приступа, грозившую нам путешествием в кювет, однако со временем шоферы уже привыкали к этому испытанию и воспринимали его как некое подобие развлечения на абсолютно черной, без огонька вокруг, словно бы убитой войной ночной дорожной трассе.   

Вообще, дорожный разбой сегодня – это самое прибыльное занятие на Украине. Им промышляют во всех уголках страны, вне зависимости от того, идет ли там в данный момент война или нет. Чем оживленнее трасса, тем больше бандитов. Как это было в 90-е на всех больших дорогах в России. Так что существуют даже специальные банды, которым приходится платить как за проезд по нужной вам магистрали, так и за защиту и охрану на время такого проезда (от их конкурентов), - делая итоговый выбор в зависимости от того, кто из них запросит больше, хотя на практике все они оказывались одним и теми же людьми, в разные моменты и время суток … выполняющие разные функции. Как и представители лишь формально восстановленной в этих местах государственной администрации. 

Наше счастье заключалось в том, что ехать поездом предстояло всего около четырех часов. Промерзли мы основательно, но добрались благополучно. Правда, на вокзале в II. никто не мог сказать, где расположена нужная нам N… воинская часть, куда нам следовало обратиться по прибытии, а до коменданта города было 1,5 – 2 километра по весьма живописным и мрачным ночным развалинам с поминутно встречающимися на каждом шагу грубыми деревянными табличками и выведенной на них вкривь и вкось мелом или углем полустертой в свете слабого электрического фонаря надписью «Загроза ! Мiни !». 

Пока мы наводили справки, в это время к станции подошел комендантский патруль в форме украинских летчиков (с петличными знаками бронетанковых войск !), а затем, следом за ними, подъехала и видавшая виды машина «ГАЗ-66» с жиденькой дощатой платформой вместо кузова, - тоже со всеми грубо намалеванными на ее кабине от руки признаками принадлежности к «бронетанковой авиации». Проверив наши документы и подтвердив наши личности, патруль сообщил, что полк нашего назначения передислоцирован и расположен уже в 7 километрах от городка на аэродроме, и тут же у шофера старший патруля навел справку о принадлежности его машины. Тот, недовольно косясь на нас и явно имея совсем другие планы на остаток этой ночи и на наступающее утро, сообщил ему, что машина принадлежит этому самому N… полку, куда ему и было приказано (!), встретив на станции, нас доставить ! О чем бы мы ни за что не узнали сами (раньше удобного ему времени), если бы не патруль. А заодно, к нужной части принадлежал и … сам патруль, которому явно надоело … патрулировать в этом месте, т.к. все поезда уже прошли, все пассажиры с них – сошли, и обобрать кого-либо на деньги, сигареты или что-нибудь съедобное, кроме нас, им не представлялось больше возможным. 

Кстати, говоря, - в порядке размышлений по поводу природы и содержания петличных знаков на Украине, которые зачастую, похоже, крайне редко вообще как-либо соотносятся в наши дни друг с другом из-за тотальной нехватки воинского снаряжения, фурнитуры и экипировки, - мне тогда сразу же вспомнилась одна забавная история. Тоже из революционно-военного прошлого нашей некогда общей страны.

Как-то однажды, в пору Революции, Ф.И.Шаляпин пожаловался своему другу, художнику Коровину: «- Черт знает что такое ! Меня обязали выступить  перед конными матросами. Скажи, ради Бога, что такое конные матросы ?» «- Не знаю, что такое конные матросы, - сумрачно отвечал Коровин, - но валить отсюда надо!»

Примерно такое же состояние размышлений не покидало меня еще очень продолжительное время на Украине и после того, как мы уже впоследствии распрощались с нашими военными благодетелями в форме украинских ВВС, но почему-то со знаками различия бронетанковых войск этой страны. 

Так или иначе, но в итоге, мы оказались счастливыми попутчиками … безденежных патрульных, за небольшой «калым» погрузили сразу во все лицо подобревшему шоферу наш багаж и груз в кузов и отправились всей компанией, да еще и под надежной охраной, по месту назначения. В пути все наши мешки и ящики ожили, каждый из них норовил занять самое лучшее местечко, а мы, естественно, противились этому, поэтому завязавшаяся между нами борьба не прекращалась с переменным успехом всю долгую дорогу.

По ходу дела, где-то на втором километре пути до аэродрома, начальник патруля, все-таки с многообещающим видом «стрельнув» немного наших командировочных, остановил машину и отослал куда-то в окружавшую дорогу темноту одного из своих солдат, впрочем, скоро вернувшегося с солидных размеров сумкой, набитой бутылками с подозрительным даже на дух, но зато … «очень уж горючим» содержимым, жестяными и стеклянными банками, перетянутыми поверху марлей, крафтовой бумагой и плотно перехваченные завязанными веревочками, и всякой прочей снедью, - что было, на самом деле, очень кстати (и в тот самый момент, и уже в будущем, т.к. с продуктами у нас не всегда все было хорошо), - и на которые тут же накинулась вся наша сборная компания. 

Вообще, как это установилось практически сразу и как я это знал и до этого, люди на Восточной Украине – это не в пример нашим, российским вечно озлобленным гражданам или обитателям Западной Украины или Донбасса, сохраняющим местечковую забитость, скупость и жадность еще с польских времен. Значительно более открытые, благожелательные, уравновешенные и добродушные (но от того, - не менее люто по военным временам ненавидящие сейчас Россию и всех без исключения лиц, одетых в форменную российскую военную форму, а не только обряженных в нее представителей народов Северного Кавказа, выполняющих на этой войне полицейско-карательную роль подразделений «третьего эшелона» и пользующихся неизменно зловещей репутацией «зондер-команд», сочетая в себе функции жандармерии, службы охраны и зачистки тылов (как от нежелательных лиц, так и от остаточно или случайно уцелевшего ценного имущества граждан и организаций) действующей армии), - готовые оказать вам все необходимые услуги на совершенно добровольной основе, впрочем, никогда не отказываясь от «благодарности» (в любой форме, - будь то деньги, дефицитные медикаменты или пара банок «фирменных» консервов из арсеналов гуманитарных служб ЕС), если она от вас воспоследует, равно как и никогда не обижаясь в тех случаях, когда им ничего с этого не перепадает (мне пришлось основательно постараться, приучая моих сугубо излишне чопорных в этих вопросах европейских коллег к тому, что на любой войне на просторах бывшего СССР нужно быть именно и за все искренне благодарными, а не просто «по-европейски» формально доброжелательными !). 

Так что, очень скоро многие обитатели населенных пунктов нашего временного пребывания, кто так или иначе входил с нами в соприкосновение по части деловых контактов, за оказываемые услуги становился счастливым обладателем выделенного для нашей экспедиции Евросоюзом энного количества (почему-то) аргентинских и бразильских мясных армейских консервов с суровыми на вид черно-белыми, но от того не менее яркими для восприятия голодных людей этикетками “Carne Cosida” и “Peite Bovina Cosida”. 

Из-за повальной склонности к вегетарианству, в самой среде наших сотрудников эти консервы поступали в итоге на стол в весьма микроскопических дозах и не пользовались (за моим исключением) огромным или даже просто большим успехом, что нисколько не мешало нам расплачиваться ими с местными жителями за услуги, вещи и продукты питания уже местного производства, - несмотря на вскоре развившуюся у суеверных украинских селян почти всеобщую паническую уверенность в том, что пресловутая «козида» – это консервированное … обезьянье мясо, используемое для корма домашних плотоядных животных, слухи о чем (явно с подачи одного местного знатока из числа «авторитетных лингвистов», заправлявшего делами на спекулятивном «черном рынке») немедленно поползли по окрестностям, что, впрочем, нисколько не помешало в дальнейшем этим банкам быть весьма ходовым валютным товаром и средством платежа у здешних обитателей, чему я сам неоднократно бывал свидетелем на сельских рынках на всем пути нашего следования (причем, зачастую их появление в местной «торговле» даже опережало наше собственное прибытие в тот или иной населенный пункт !). 

И это – несмотря на то, что, всерьез заботясь о сохранности наших пищевых консервированных запасов (от их более чем возможного расхищения местным населением), я всякий раз и на всех банках в слове «peite» очень аккуратно через шпалер подводил букву «i», заменяя ее черным чертиллографом на «s», превращая тем самым слово «peite» в «peste», что должно было бы сразу повергнуть в шок и отпугнуть любого подлинного знатока испанского и португальского языков, а также – всех мыслимых сотрудников биолабораторий (а заодно, и российских разведчиков, пропагандистов и сотрудников СМИ), но, похоже, местные жители совершенно не придавали значения такой вот немаловажной эпидемиологически-лингвистической малости, - иначе как озаботившись им уже только после нашего отъезда, когда все содержимое банок (как и они сами, в виде аккуратно разрезанных и раскатанных кусочков толстой качественной жести) перекочевало в соответствующее место по его практическому, а не идеологическому назначению.

В отрекомендованной нам «комфортабельной офицерской» гостинице, (некогда) представлявшей собой (до ее частичного уничтожения попавшей в соседнее здание бомбой) некогда обычную частную ночлежку, свободных комнат (разумеется !) не оказалось, и мы приткнулись в комнате инженера авиационного полка, который (и без нас) жил в ней (уже) с семьей в составе 6 человек. Затем, по ходу пребывания в ней, выяснилось, что эта гостиница вообще уже давно превратилась в общежитие для офицеров, исправно плативших за крышу над головой и оберегавших владельцев заведения от посягательств местных бандитов (из числа не офицеров ВСУ). Там жили начальник штаба полка, украинский «замполит» (ведавший не столько воспитательной работой личного состава, сколько улаживавший решительно все возникающие в части проблемные вопросы, выступая еще и в роли своеобразного армейского посредника и «доставалы» (за счет имущества части) решительно всего, в чем мог нуждаться он сам и его коллеги), помощник по материальному снабжению и еще около десятка офицеров. 

Правила были таковы, - фиксированная ставка с двумя или даже тремя нулями (в зависимости от степени одиночности проживания в одном «кубрике») из гривен в сутки за койку и … под койкой, на полу (в тех случаях, когда мест уже просто не оставалось), а также … между койками, где висели закрепленные на крюках видавшие виды еще советские веревочные гамаки. Всего шконочно-коечных ярусов из советских армейских кроватей без матрасов было четыре, и самым престижным и, соответственно, дорогим, из них считался верхний, т.к. там было теплее и менее ощущалась скапливавшаяся на нижнем ярусе самая разнообразная по происхождению вонь от перманентно конденсировавшегося там на уровне пола амбре всевозможного биологического происхождения, исходившего от валявшихся прямо там же разнообразных … источников. Так что, чем дышали по ночам во сне наименее материально обеспеченные (или просто, вернее, - наименее предприимчивые) из офицеров части, вынужденные ютиться прямо на постеленных полу ковриках «рогожках», под койками, со специально («для простору» внизу) поставленными на деревянные чурбаки и брусья ножками, лучше было даже себе не представлять. 

В гостинице частенько шли проверки документов и вещей у проживающих в ней военных из одних воинских частей другими … военными из патрулей иных частей и родов войск, в ходе которых у военных искалось … «незарегистрированное оружие». Причем, были случаи, когда в общих уборных действительно обнаруживались заряженные револьверы и пистолеты разных марок, но кому они принадлежали, установить никогда так и не удавалось.

В дальнейшем выяснилось, что воинской части жилье каждого из ее офицеров «ночлежников» обходится во много тысяч гривен в месяц, которые, по понятным причинам, бухгалтерия части исправно перечисляла куда-то … в некую финансовую неизвестность, но оплачивали которые из своего личного кармана в итоге исключительно сами офицеры, предварительно раздобывая деньги всеми правдами и неправдами личными «деловыми талантами» своей «нелегкой военной службы».

Наш сосед, военный, только что вступил в должность командира части и едва вошел в курс дел. Офицерский состав жил кто где приспособился, главным же образом в гостиницах бывшего некогда еще советского коммунхоза и в этой самой, «офицерской» ночлежке, куда, к тому же, в первую очередь стекались все последние новости «со всех фронтов и тылов». Штаб и нужные нам для работы службы располагались в четырех точках города, по 2-3 комнаты, занимаемых в каждом из относительно уцелевших зданий, в которых и оставался на ночлег весь их служебный персонал. Батальоны и их командиры обитали в полуразрушенных дачах, в уцелевших сараях, коровниках и в хозяйственных постройках на хуторах, в землянках, которые еще строились или (вернее) рылись, в редких палатках, а также в самых обычных шалашах из веток деревьев и вырубленных «под пенек» кустов орешника и собранного подходящего мусора. Ну, и на местном сахарном заводе. Вернее, на том, что от него осталось. Что нисколько не мешало офицерам и прочему личному составу торговать т.н. «сиропом», представлявшим собой вполне пригодный в пищу результат несложной процедуры замачивания в бочках с водой толстого слоя земли, - собранной и извлеченной из сгоревших складских помещений завода, с целью извлечения из нее растворившегося в воде после обстрела и пожара высыпавшегося прямо на землю из мешков и пакетов сахара-сырца или уже даже готовой сахарной продукции, с последующим сливанием верхнего слоя, его очисткой через импровизированные фильтры, сделанные из набитых речным песком и завязанных в самом низу форменных штанов или джинсов, кипячением и выпариванием до сгущенной пищевой кондиции, которая и именовалась тем самым «сиропом» и высоко ценилась в среде как самих военных нашей части, так и местных жителей, охотно покупавших или менявших этот густоватый землисто-серый или песочно-ржавый сладкий тягучий состав для своих нужд.

Впрочем, как показали последующие события, варкой подобного «клейстера» занимались не только офицеры ВСУ, но и практически повсеместно все граждане воюющей страны из числа наиболее обездоленных, лишенных всего и малоимущих ее представителей, чаще всего собирая землю во взорванных (где-то – при наступлении, а где-то – при отступлении, - тут уж как и у кого получалось) продуктовых и провиантских складах, где после пожара она густо смешивалась (главным образом) с мукой, маслом, жиром или крахмалом, извлекавшимися затем разными способами в более или менее чистом и пригодном для приготовления пищи виде. Причем, находились на рынках и такие предприимчивые дельцы, которые торговали (!) такой вот «жирной» складской землей из расчета от одной - до трех гривен за килограмм в тех случаях, когда содержание «извлекаемых» питательных и съедобных веществ в грубо нарубленном армейской лопаткой куске этого слежавшегося грунта было особенно высоким.

Таким образом, батальоны от штаба находились, соответственно, в 6-7 и в 28 километрах. На мои замечания «вскользь» о неудачном размещении полка (нам в итоге приходилось тратить больше времени на езду между внутренними службами части, чем по нашим собственным делам), я получил стандартный и вполне ожидаемый ответ: «- Помещений нет, - вообще нет, - никаких нет, - все разрушено. А из тех, что хотя бы как-то уцелело, никто их давать ни нам, ни вам не пожелает». 

Буквально в первый же день нашего приступления к своим обязанностям, я вместе со своим экспертным предшественником, бельгийцем из ПАСЕ, готовившим для нас здесь почву для работы и окончательно свыкшимся со своим положением «безвылазного нового украинца», по совместительству теперь бывшего на общественных началах и за возмездную плату еще и одновременно переводчиком и помощником начальника штаба полка, пошел по местным властям, - к разного рода председателям, главам, комендантам и начальникам с просьбой изыскать нам временно хотя бы какое-то относительно цивилизованное помещение. И всюду был ответ: «- Помещений нет, пусть берут «коробки», - если смогут или захотят, - пусть построят (!) себе сами (!), что сумеют». 

Почти неделю, помимо основной работы в районе, я таскал всех своих помощников для отыскания подходящих зданий для восстановления или … для вполне себе сносного проживания в них, и мы даже находили такие, но, как правило, они были уже за кем-либо закреплены, и только четыре дома нам в итоге разрешили взять, но это были домишки без стен, без крыш, потолков, полов, печей, окон и проч., т.е. под украинским синим небом с белыми перьевыми облаками стояли лишь скелеты некогда весьма комфортных сельских домов или домиков. 

Ввиду сложившейся ситуации, в разрушенных войной районах страны вовсю началась спекуляция жилым фондом. Дельцами с деньгами (а по большей части, - местными крупными бандитами и прочими «авторитетами» из числа националистов при поддержке «карманных» администраций) в пострадавших от войны регионах скупались уцелевшие брошенные дома, почти не требующие ремонта или нуждающиеся в нем лишь поверхностно, нанятые ими строительные бригады «начерно» за несколько суток ремонтировали их и тут же продавали втридорога или сдавали в аренду по квадратным метрам. Это – то, что рядовые жители видели из своих подвалов, где им приходилось ютиться за неимением жилья, а что делалось дельцами покрупнее, об этом рядовой люд знал мало или не считал возможным с нами делиться. Ведь в нынешние времена даже койка в подвале или в старой уже давным-давно не отапливаемой бойлерной, кочегарке или котельной – большой капитал, потерять который равносильно самоубийству.   

Что тут сказать ? Война сама по себе - прибыльный бизнес. Но восстанавливать страну после войны, бизнес - прибыльнее во стократ. Другое дело, - делать это, когда не знаешь, куда девать деньги и ресурсы, переполняющие собственную страну, а другое - заниматься этим на фоне тотальной нищеты и несамостоятельности собственного государства и его народонаселения.

Так, городские власти, - а поведение их в условиях войны, когда каждый пополняет свой карман как может, понять нетрудно, - сегодня решают вопрос о передаче дома на достройку или под заселение и на его закрепление за военными, а завтра же свое решение отменяют, мотивируя ошибкой, а еще хуже, когда оказывается, что переданные ими дома и объекты, на которых начинаются или даже уже успевают закончиться некие восстановительные работы, давно уже их компетенции и юрисдикции не принадлежат или переданы кому-то еще. 

Одним словом, помощи ждать было не от кого, местные власти во всем отказали и расписались в бессилии, как и очевидно, что Брюссель в квартирных делах помочь нам не мог. Пришлось принять крайне рискованное решение – пойти самим, «самозахватом», без какой-либо санкции сверху, на приспособление разрушенного дома на подлежавшем с нашим участием восстановлению аэродроме под временное жилье и склад, - здание которого все украинские комиссии еще до войны не только забраковали к восстановлению как опасное, но теперь еще и добавили к его прежнему статусу определение «заминированное и могущее в любое время обвалиться». Тем более, что и находились эти порядочно обожженные войной развалины практически в самом «центре цивилизации», что было нам очень на руку.  

Увы, но и из этой затеи у нас тоже ничего не вышло. Дело в том, что прямо перед зданием располагалась некая выемка, доверху заполненная навозом и прочими «экологически чистыми» сельскохозяйственными нечистотами, ранее свозившимися сюда из окрестных коровников, ныне сгоревших чуть ли не до кирпичных столбов, - вместе со всеми своими несчастными, заживо зажарившимися в них при пожаре до состояния обглоданных (впоследствии) собаками и местными жителями до состояния вечно облепленных зелеными мухами скелетов рогатыми обитателями, - некогда накапливавшимися здесь и использовавшимися для последующего сезонного вывоза на поля, на огороды и для продажи местному населению. 

Из разговора с местными жителями удалось установить, что еще в начале марта сюда, прямо в центр этой «накопительной выемки», упала российская фугасная бомба. Которая вызвала своим падением гигантский подоблачный всплеск и разлетающееся во все стороны веером целое цунами из конденсированных продуктов диссимиляции коровьего организма, которыми в итоге оказались от фундаментов и до крыш густо забрызганы все окружающие здания (и создания), но которая, к счастью, по каким-то причинам не взорвалась сама. Иначе бы к брызгам справно переработанного желудками «коровьего довольствия» добавились бы еще и унылые развалины и без того не пощаженных войной домов и зданий в радиусе примерно пятидесяти-ста метров от точки поражения.

Так или иначе, но бомба так и продолжала теперь мирно там покоиться, уединенно пребывая где-то на самом дне этой компостной ямы, плотно зарывшись в многолетние слоистые наслоения в ее недрах, и никто не горел желанием ее оттуда извлекать, как и выяснять состояние исправности и боевой пригодности, в котором она там находится, хотя навоз и прочие отходы по старой памяти местные жители продолжали вываливать туда исправно. За неимением иного места, где бы все это могло еще до лучших времен складироваться. Ежеминутно крестясь и сплевывая через левое плечо на предмет предотвращения того, что с ними может в любой момент произойти, т.к. по словам саперов, любое, даже самое незначительное сотрясение грунта в месте нахождения бомбы данного типа было способно вызвать ее подрыв.  

Разумеется, нам это никак не подходило, т.к. по роду деятельности нам предполагалось и «пошуметь», и зависеть на этот предмет от благосклонности «российского подарка», - как называли бомбу местные обитатели, - мы не могли. Так что идея переоборудовать под подобие полевого жилья аварийные развалины тоже ни к чему в итоге не привела, в то время как тратить время на дальнейшие поиски было уже нельзя, - сроки поджимали, да и работа с нашей стороны требовала вполне конкретных решений. 

Коллегам пришлось дать поручение начать искать квартиры частным путем, за свой счет. Себе в итоге я сносную комнатку нашел лишь через несколько дней после прибытия, - аккурат, в предвоскресный день, - и затратил на это около 2000 гривен лишь для того, чтобы хозяйка чувствовала выгодного квартиранта на все время нашего пребывания. 

Действительно – комфортабельная по местным военным меркам чердачная мансарда, да еще и под целой и не текущей (даже в дождь, а не только при его отсутствии !) крышей, - натурально, что я согласился. Комната – пять квадратных метров, без мебели, холодная. Стены – оклеены в несколько слоев для тепла старыми газетами. Все - обязательно заголовками вверх, чтобы постояльцам со скуки было что почитать перед сном. Кстати говоря, в этом был и свой элемент здорового азарта, т.к. продолжение понравившейся истории, статьи или фельетона с одной страницы часто можно было найти лишь на газетном развороте, приклеенном на другой стене комнаты, да и то лишь в самом неожиданном месте, в каком-нибудь закутке, или … вообще не найти, несмотря на все усилия, иначе как для этого приходилось аккуратно снимать слой за слоем эти импровизированные «обои», подклеивая их потом обратно мылом или крахмальным клейстером. В соседних развалинах я нашел колченогую, уже порядочно заржавевшую односпальную армейскую кровать, постель и спальный мешок принес с собой, расположился на ночлег. 

В самый разгар первой «домашней» ночи меня постоянно будили шум и завывание ветра в никак не закрывающейся до конца и чуть прихлопывающей в такт его дуновениям форточке и некие, до поры мне не ведомые, но однозначно хорошо слышимые шуршащие насекомые, тревожно бегающие по марле, которой была затянута сверху от комаров моя кровать. Как будто на крыше моего импровизированного паланкина сидела унылая весенняя мышь и меланхолично скребла лапкой, вспоминая ужасы прошедшей зимы.

Утром я установил, что у меня соседом по «квартире» – бедный раввин, у которого семь дочерей одна другой меньше и тысячи не оговоренных с квартиросдатчицей клопов, которые всю ночь разными способами спать не давали ни мне, ни соседу. Но … я срочно в итоге принял меры. Раздобыл и принес керосину, смазал в своем жилище все щели, стены и вообще все, что только можно было керосином смазать и пропитать, и дела явно пошли на лад. 

Утром приступили с шефом к уже полноценной работе. Вскоре я окончательно вошел в курс всех моих обязанностей, полностью наладились взаимоотношения с коллегами, и я навел порядок с квартирой. Сосед раввин (при помощи моего керосина) тоже включился в кампанию борьбы против клопов, и мы частенько с ним потом чайовничали во дворе, т.к. он представлял собой подлинный кладезь всех мыслимых и немыслимых новостей и слухов, так или иначе доходивших до этих мест отовсюду в многострадальной стране, передаваясь, похоже, из уст в уста «еврейским кухонно-сарафанным радио» с какой-то совершенно немыслимой даже для современного «широкополосного» Интернета скоростью. 

Коллеги, глядя на меня, тоже постепенно начали устраиваться подобным же образом (поскольку надежды раздобыть здесь какое-нибудь патентованное современное цивилизованное средство от бытовых насекомых у них с каждым днем становилось все меньше), ну, а в итоге, мы все переселились в одном месте, в небольшой сторожке, где я столь удачно снимал вначале на пару с раввином только чердак. Как говорится, - «с клопами, да не в обиде».  

Сторожка наша, ставшая на время коммунальным общежитием «официальной делегации Евросоюза», стояла на берегу оврага, выходившего прямо к реке и к тому, что на ней осталось от пристани. С одной стороны стоял c частично обвалившийся от недальнего взрыва крышей сарай, в котором до войны готовилось стиральное мыло и который мы именовали между собой мыловаренным заводом, в итоге обустроив там свой «офис», где и готовили все необходимые отчеты, заключения, справки и комментарии, отправлявшиеся прямо оттуда в высокие кабинеты Европейской бюрократии (жалею, что туда же нельзя было отправить для ознакомления в качестве группы сопровождения и во множестве обитавших там насекомых или хотя бы какую-то сколько-нибудь значимую их часть).

Хитрый шеф, как всегда в таких случаях (из числа непременно известных мне, будучи постоянным членом всех его «полевых» компаний на просторах бывшего СССР), с самого начала выбрал себе в общей комнате особо привилегированное место на грубо сколоченных из наструганных досок нарах (некогда бывших просто складскими полками «этажерками» для готовой продукции) рядом с окном, объяснив это тем, что у него – аллергическая астма, особенно дающая о себе знать жуткими замогильными легочными хрипами, сдавленным кашлем, перханием и обильными выделениями из носа  в присутствии пыли и сырости (что имело место уже в первую ночь проживания «всей кучей - под новой крышей», из-за чего взбунтовавшиеся сотрудники чуть не выгнали шефа спать на улицу), и ему нужно время от времени по ночам было выходить «проветриваться» на свежий воздух. 

А чтобы не будить остальных членов рабочей группы своим непрерывным хождением «на продув», он решил и объявил, что будет это делать … через окно, поскольку так – гораздо удобнее, тем более, что и оконная рама с вставленным вместо стекла красочно оформленным куском картона от коробки конфет «Reber Mozart Kugeln» (странно, но предварительно, прежде чем заменить собой выбитое стекло, портрет несчастного композитора явно использовался на этом куске толстой бумаги в качестве мишени для чьей-то весьма меткой стрельбы), с грехом пополам закрывалась всего лишь на один, - правда, оглушительно громыхающий всякий раз подобно старинному ружейному не смазанному затвору, - металлический шпингалет, чудом уцелевший здесь еще со старых сталинских, советских времен. 

Отдельным вопросом, правда, в связи с этой инициативой, оставались насекомые. Как они проникают в комнату сквозь закрытое окно – загадка, но факт остается фактом, и наши клетушки в любое время суток неизменно были переполнены самыми разнообразными коллекциями чешуйчатокрылых, назойливо навязывавших их обитателям свое общество. В итоге, окно с растрескавшимся и заклеенным липкой лентой стеклом было окончательно выбито и раму заклеили плотной коричневой бумагой, которая не пропускала свет и насекомых, но зато по ночам пропускала … холод. 

Кроме того, в нашем распоряжении среди служебного багажа (и приданного к нему барахла) внезапно обнаружилось несколько листовых упаковок липкой бумаги от насекомых, предназначенной, правда, для борьбы с муравьями, тараканами и прочими ползучими домашними обитателями, и совершенно бесполезной в ее обычном состоянии для уменьшения поголовья летающих, кружащих в воздухе вокруг лампы и с легким потрескиванием падающих, будучи сраженными ее жаром, прямо к нам на стол, в самую гущу еды, кровососов. 

Так что после нескольких неудачных попыток приспособить ее для практических нужд, например, подклеив или подвесив под потолок за продетую сквозь ее листы веревочку, от этого блага цивилизации нам пришлось отказаться. Главным образом, по той простой причине, что от временами все же порядочно изрядно докучавших нам клопов и блох она все одно почти никак не помогала, т.к. если первые категорически отказывались к ней приклеиваться и вообще, на нее забираться хотя бы с краю, предпочитая ползать под ее листами даже в том случае, если в их центре находилась столь обожаемая ими приманка (по аналогии с валерьянской для кошек) в виде ваты, пропитанной смесью анисового масла и крепкого пахучего коньяка (что, правда, не мешало им в изобилии собираться и скатываться в установленные на казенном постельном одеяле или на простынях плоские и гладкие эмалированные фотографические кюветы, «переоборудованные» нами для нужд коварной западни), то вторые, в силу крайней легкости и несерьезности своей вещественной фактуры, просто не успевали толком к ней приклеиться перед сальто следующего совершаемого ими на своем жизненном пути легкомысленного прыжка. 

И все бы было ничего, если бы кое-кому из приходящих к нам особо инициативных (но далеко не самых далеких по уровню умственного развития) местных жителей (кого мы знали из числа штатных осведомителей Службы безпеки України) не пришло однажды в голову незаметно прихватить упаковку этой бумаги с собой, так сказать, - для личного пользования за счет использования бесхозно лежащих излишков имущества международных организаций. Натурально, чтобы уж совсем надежно скрыть все следы, решив по незнанию вопроса воспользоваться липучкой от насекомых в качестве … фирменной туалетной бумаги (у нас ее упаковки за дальнейшей ненадобностью лежали рядом с уборной). 

Нетрудно представить себе то, что творилось впоследствии в доме этого страдальца на службе украинских спецслужб, когда дело дошло до практического использования этого важного элемента общечеловеческого комфорта, уцелевшие экземпляры которого затем, явно в отместку за доставленные самому себе стыд, мучения и публичный позор (без применения спирта, водки, одеколона или крепкого самогона качественная и … очень прочная бельгийская липучка категорически отказывалась как отклеиваться, так даже и отрываться «без добычи и трофеев» от любого места, к которому ей случалось однажды намертво прилипнуть), он исхитрился втайне пронести и подсунуть в общественную уборную, едва не вызвав бурю общественного негодования широкой публики и проезжающих мимо людей в наш адрес, - которая, впрочем, вскоре не замедлила улечься так же быстро, как и подняться, когда выяснилось, что листы этой зловредной бумаги в народных руках прекрасно подходят для … борьбы с мышами и крысами (а заодно с ними и с воронами), что и решило в итоге судьбу всех наших весьма липких, но совершенно бесполезных от того бумажных запасов. Главное, чтобы к месту действия в таких случаях не допускались собаки, кошки, курицы и прочие ни в чем не повинные (но от того, - не менее по-сельски любопытные) обитатели крестьянских домов, которые низменно своим присутствием обязательно старались испортить все едва лишь задуманное их хозяевами благое деловое начинание. 

Хотя, как я и небезосновательно подозреваю, что с учетом все более растущей подозрительности в наш адрес со стороны селян, данное полезное, но отнюдь и нисколько не запланированное бельгийскими разработчиками свойство их фирменной липучки от насекомых было учтено некими сугубо украинскими энтузиастами, естествоиспытателями и прочими любителями поживиться за чужой счет, подбрасывавших (насыпав и приклеив на них для приманки немного корма) в итоге листы этой бумаги во дворы к соседям или вблизи курятников и птичников в ожидании того, что к ним приклеится (по крайней мере, клювом и лапами), полностью обездвижев и обезголосив, какая-нибудь любопытная «домашняя птичка» (воробьи и синицы – не в счет), которую затем только и оставалось бы, что быстро и не привлекая к себе ненужного внимания мирно спящей в углу двора сторожевой собаки, подтащить к забору или плетню при помощи продетой сквозь отверстие в углу листа такого вот куска бумаги бечевки (для верности воплощения замысла и прочности - подклеенной еще в месте их соединения «скотчем») и … употребить по назначению (что, впрочем, вовсе не означало «ощипать и съесть на месте» (как поступали здесь в случае везения бездомные дети), а просто принудительно переселить добычу в свой потайной курятник на правах дополнительной и весьма ценной яйценосной единицы). 

Ну, а если не птица, то… кролик. Увы, но в условиях военного времени эти бедняги совсем повывелись, но изредка все-таки робко встречались на сельских дворах и в специальных отведенных им хозяевами замаскированных дровами загородках. Разумеется, если попавшаяся в ловушку особь оказывалась не слишком увесистой, воинственной и ретивой, чтобы успеть поднять достаточно ненужного шума вплоть до того момента, когда ее в качестве трофея все-таки удавалось запихнуть, несмотря на отчаянное (хотя и бессловесное) сопротивление, в подставленный заранее приготовленный мешок или в черный клеенчатый или целлофановый пакет для … мусора. Согласитесь, что это – весьма оригинальная мысль прятать краденое (что – съестное, что – совсем не съедобное), ведь кому придет в голову что-либо искать в мусоре и в предназначенной для него фабричной таре, даже, если это «что-либо» и было у кого-то похищено и даже весьма недвусмысленно подает все признаки жизни, хорошо различимые сквозь свето- и воздухонепроницаемые стенки подобной «упаковки»?

Так что, собственно, мы не возражали против пожелания шефа, а я так и вовсе очень хорошо его понимал, поскольку страдал тем же самым недугом еще с детских времен, что доставляло мне всегда массу проблем в разного рода «новых местах» и на «новых квартирах», где мне случалось проживать в гостях или в чужих семьях на дачах или за городом, и в которых эти самые сырость и пыль к ужасу моих гостеприимных хозяев демонстрировали все свое коварство почему-то именно по ночам, решительно скрываясь и улетучиваясь в неизвестном направлении в светлое время суток. Что и позволило в итоге шефу беспрепятственно и с максимальным комфортом удаляться по своим таинственным делам глубоко заполночь, когда мы уже заканчивали все свои дневные и вечерние труды, - исчезая из нашего домика и возвращаясь в него «подобно аки тать в ночи» в любое подходящее для него время суток, - нисколько не беспокоя никого скрипом половиц, грохотом сапог и особенно причудливо звучащим в этих стенах чертыханьем сразу не нескольких европейских языках, когда в кромешной темноте кому-нибудь из нас случалось безнадежно искать на ощупь свою постель (попутно безнадежно наступив на кого-нибудь из коллег или на особенно чувствительную часть их тела) или пытаться выбраться на улицу, тоже пройтись «до ветра».

Правда, продлилось это счастье, увы, недолго. Дело в том, что по недосмотру, наш повар, - совершеннейший корифей в части мер валютного регулирования и валютного контроля, но полный лентяй во всех делах житейских, - за неимением поблизости мусорной свалки, взял за обыкновение вываливать все то, что оставалось от наших пищевых рационов, непосредственно за то самое окно, через которое входил и выходил в свои ночные странствия шеф. Впрочем, мы и сами этому особенно не препятствовали, т.к. аппетит у нас у всех был отменный, и после нас оставалось … «весьма мало что». Так что до какого-то момента на все происходящее никто не обращал серьезного внимания, пока не выяснилось, что у нас под окном завелся и начал столоваться … поросенок. Весьма жизнерадостный, по меркам военного времени – даже весьма упитанный, неизменно отличавшийся прекрасным, свойственным молодости аппетитом, весьма по-собачьи игривый, пребывающий по любому поводу в прекрасном настроении, и … совершенно непонятно каким чудесным образом уцелевший в воюющей и дочиста разоренной стране (где редких кур от греха подальше селяне прятали от чужих глаз по домам, превращая даже чердаки в курятниковые аналоги голубятен). Что даже (по итогам случившегося) заставило нас подумывать о том, а не был ли он специально подослан к нам с целью диверсии местной украинской контрразведкой, которая никак не могла остаться в стороне от ночных походов в неизвестность нашего начальника ? 

Как вскоре выяснилось, в отсутствие еще в марте месяце задержанных ВСУ хозяев поросенка, в роли своеобразного собачьего Маугли его «воспитывали» здешние друзья человека «дворецкой породы», возглавляемые в далеком прошлом явно служебного вида отбившейся от хозяев овчаркой, у которых поросенок и перенял все привычки и повадки, став даже со временем полноценным членом их стаи, а от означенной большой, красивой и остроухой псины приобрел занятное свойство подниматься на задние конечности, опираясь на подоконник, смотря по вечерам на нас в окно (вот вам и живая сцена из «Сорочинской ярмарки» !), и с хорошей, вдумчивой такой нацеленностью в совсем не по-свински карих умных глазах вглядываться в колени и иные особо уязвимые части тела окружающих его людей (научился ли наш свин еще от служебной овчарки и кусаться по-собачьи служебно, нам так и не представилось возможности проверить).

Так или иначе, но означенный поросенок быстро обнаружил никем не охраняемое место сброса наших пищевых отходов и со временем буквально поселился под нашим окном, проводя там на боку в холодке все свободное время, чтобы точно не пропустить момента очередной (или не запланированной, - в дополнение к очередной) кормежки. Тем более, что забавы ради, мы его даже подкармливали во внеурочные часы всем тем, что случалось раздобыть из овощей и фруктов, но что так или иначе не попадало на общий стол. Так что со временем он считал уже прямо-таки своим служебным долгом находится под рукой (вернее, под окном) в любой момент, … когда он мог нам понадобиться или, как он сам считал, в нем и его услугах возникала объективная необходимость. 

Правда, он вскоре стал несколько осмотрительнее и значительно более разборчивым и недоверчивым «к блюдам людской кухни» после того, как над ним как-то попытались неумно (и неуместно, с учетом международного положения) подшутить, скормив ему «на пари» крошечный стручок более чем ядреного даже для представителей своего вида чилийского перца, в результате чего несчастный парась чуть было не зажарился не только в собственном соку, но и в огне собственного, изрыгаемого им поминутно пламени, - в дополнение к тому, перманентно, опять же, издаваемому им колокольному набатному визгу, - напоминавшим своим вибрирующим «стаккато» звук пожарной сирены, - который он разносил по всему поселку, причудливо и безудержно перемещаясь одному лишь ему ведомыми маршрутами по улицам, огородам, проломам в заборах, зарослям бурьяна и прочим вещественным объектам, - поминутно возникая то здесь, то вдруг, ни с того ни с сего, объявляясь там, а потом еще и там, а затем и совсем в другом месте, а то и даже в нескольких местах одновременно, - когда совсем уже становилось непонятно, где именно он в данный момент находится, т.к. ему начинали громогласно вторить его собратья по пятачку и закрученному спиралью хвостику, до того момента  тщательно укрываемые их владельцами в самых неординарных местах (например, у нашего соседа его горячо любимая и потому, хорошо и тщательно законспирированная от посягательств грабителей, налетчиков и мародеров свинья жила в комфортабельном одноместном хлеву, оборудованном в дворовой выгребной яме под характерным, хотя и не использовавшемся из-за свиньи по назначению, уличным туалетом «типа «сортир»»).  

Так или иначе, как оказалось, но сами того не ведая, мы своими собственными руками или, вернее, тем, что оставалось в виде объедков с нашего стола, изо всех сил способствовали тому, чтобы в один прекрасный момент подложить шефу основательную … свинью. Что и произошло одной особо темной и безлунной из-за тотально густой облачности ночью, когда нашему начальнику в очередной раз пришло в голову прогуляться на ветерке, и он, ничего не подозревая, вылез через окно наружу. Вернее, попытался это сделать, - даже не беря себе в голову то, что прямо под подоконником в это время может мирно дрыхнуть, завалившись на бок, злосчастный поросенок, который, явно польщенный оказываемым ему иностранцами вниманием, со временем квартировал у нас уже все двадцать четыре часа в сутки, нисколько не подозревая при этом до поры о ночных увлечениях нашего шефа.

Впрочем, даже сейчас, по прошествии времени, трудно сказать, кто именно в тот момент больше испугался, - шеф, парась или спросонья мы с коллегами. Поскольку после первого пронзительного вопля, оглушительно изданного опять же спросонья во всю мощь легких спящей прямо под окном маленькой свиньей, источник этого ночного безобразия опрометью вырвался из нашего двора и начал метаться по всей деревне, где ему за компанию начали вторить оглушительным, хотя и весьма сонным на первых порах лаем, вначале, - собаки, затем – оглушительным и потому, особо басовитым и пронзительным в ночной тишине криком спрятанные по чердакам и сараям переполошившиеся гуси, петухи и куры, к которым не замедлили добавиться своими воплями пробудившиеся на деревьях грачи и вороны, которым, как известно, всегда и до всего есть дело. Ну, а закончилось дело уже участием во всем происходящем гражданского населения, довершившему все концертно происходящее истерическими женскими криками, выстрелами, потоками ругательств, звоном цепей, топотом бегущих ног, дребезгом бьющегося где-то стекла, жестяных грохотом оказавшихся не по делу под ногами ведер и прочими сугубо кинематографическими проявлениями паники в условиях присутствия остаточной человеческой цивилизованности на пострадавших от войны территориях. И все это, разумеется, происходило в кромешной ночной темноте, что только довершало всеобщую неразбериху, которая, впрочем, так же быстро сошла на нет, как и поднялась, когда выяснилось, что ничего страшного в общем и целом не происходит, и очередные бандиты из бродящих в окрестностях шаек ни на кого не напали. 

Дело в том, что по нынешним временам, когда в каком-нибудь населенном пункте или на городской улице на сегодняшней Украине некие бандиты, наемники или военные обеих сторон начинают кого-то грабить или убивать, то жители пострадавшего дома или квартиры начинают отчаянно и истошно кричать, а все их соседи, вне зависимости от того, понимают ли они в чем дело или нет, изо всех сил им вторят, попутно стараясь стучать и греметь подручными средствами во все, что способно производить хотя бы какой-то шум. 

В результате, уже через несколько мгновений отчаянно кричит и оказывается поднятым на ноги решительно весь населенный пункт, а налетчикам только и остается, что спасаться бегством, - если, конечно, они успевают это сделать, т.к. население, хватаясь коллективно за оружие, немедленно принимает меры к тому, чтобы от его стихийного правосудия не ушли бы даже самые хорошо вооруженные мародеры, насильники и грабители. Включая, кстати говоря, и представителей т.н. «добровольческих отрядов» с Северного Кавказа в составе ВС РФ, которым часто случается обнаруживать свое «вежливое» присутствие подобным вот «деликатным» образом в населенных пунктах и без того разоренной постоянными грабежами и войной до состояния мусорной свалки страны.

Причем, говоря о мусорной свалке, я нисколько не грешу против истины, а тем, кто хоть сколько-нибудь сомневается в моих словах, предлагаю ради разнообразия жизненного восприятия посетить какой-нибудь из близлежащих к месту проживания этих людей мусорных полигонов на территории России. Увы, но именно так выглядят сегодня все без исключения территории Украины, в той или иной форме подвергшиеся активным военным действиям. Это – обширные свалки самого разнообразного мусора. На которых копаются «остаточные граждане», временами, за неимением лучших возможностей, выстраивая себе некое подобие временного жилища или «мусорной землянки» среди всех этих гор строительного и бытового мусора, попутно, подобно привычным многим горожанам нищим и БОМЖ-ам, питаясь лишь всем тем, что так или иначе им еще удается среди них разыскать, раскапывая обломки и гниющие горы бытовых и иных перемешанных друг с другом отходов. Иного, более точного и тонкого сравнения по этому вопросу просто не найти. Именно так выглядят территории, по которым уже прошла или по которым еще только предстоит прокатиться этой войне, равно как и их несчастные уцелевшие обитатели. 

Любопытно, но подобная практика пугать налетчиков криками существовала в годы еще Гражданской войны в южных областях все той же многострадальной Украины, и была введена в оборот … городскими и местечковыми евреями, против которых черносотенцы и разного рода преступные и асоциальные элементы тех лет регулярно устраивали коллективные провокации, разбои, грабежи, погромы и налеты. 

Увы, но сегодня этот момент, казавшийся уже сугубо историческим наследием, возрожден по всей территории страны, на которой ведутся боевые действия или где действует т.н. «комендантский час» или режим ограничения передвижения. И практикуется вне зависимости от того, кто контролирует ту или иную территорию или же не контролирует ее вовсе, когда вся самооборона и сигнализация о непорядках, включая и вопросы практической взаимопомощи и взаимовыручки, ложатся на остаточное местное население и всех без исключения уцелевших соседей, иногда прибегающих на поднятый шум даже из соседних деревень или с хуторов.  

Последнее бывает особенно акутально в случае ночных или дневных налетов «чехов», - как по памяти первых двух т.н. «Чеченских войн» России на Северном Кавказе здешние жители называют чеченцев (и иных организованных по этнически-региональному и религиозному принципу комплектования боевых групп представителей северокавказских народов из числа подразделений ВС РФ) из состава т.н. «кадыровских» добровольческих батальонов, действующих на оккупированных территориях Украины в составе сил ВС РФ (т.н. «кадыровцев»), - чаще весьма метко именуемых здесь по характеру лицевой растительности и наличию волос на голове «алабаями» (чеченцы) и «тибетами» (дагестанцы), - как ни странно, весьма удачно ассоциируясь с этими двумя породами собак, не способных в силу особенностей личного мышления и странностей собственного достоинства к какой-либо серьезной служебной дрессировке и воинской дисциплине, но прекрасно, в силу особенностей породы, справляющимися с охранными, заградительными, карательными и репрессивными функциями, для которых, судя по всему, их и держит «при себе» российское командование, т.к. в боевой обстановке своей непредсказуемостью, своеволием, неоднозначностью и «критичностью» в выполнении приказов, в дополнение к своей извечной и дешевой манерности, они представляют бОльшую проблему для самих ВС РФ, чем для воюющих с ними ВСУ, - уже в первые недели войны подставля соседних с ними военнослужащих под серьезные удары украинской стороны, при первой же угрозе для себя лично «отходя на заранее подготовленные позиции», оголяя фланги, фронт и даже тылы, нисколько не соотносясь при этом с какими-то целями и решениями российского командования и планами ведения боевых действий. 

Сейчас обычно «воинов гор» можно встретить лишь в т.н. «третьем эшелоне» зоны действий российских вооруженных сил, где они занимаются неконтролируемым и неподсудным террором остаточного местного населения, отловом дезертиров, транспортировкой в Россию задержанных гражданских лиц (т.н. «эвакуируемых из зоны ведения боевых действий»), - занимающих проукраинские позиции и не лояльно настроенных по отношению к ВС РФ, России и ее властям, а также военно-полицейскими и карательными функциями и остаточным грабежом и вывозом того, что еще не было украдено и вывезено из зон боев до них, - в дополнение к … героическому позированию в разных ракурсах с оружием и без перед портативными и телефонными видеокамерами с целью демонстрации своих воинственных качеств потенциальному противнику. 

Зная резко негативное отношение к ним местных жителей, военнослужащих отрядов территориальной обороны, националистов и ВСУ, в зоны непосредственного боевого столкновения с противником их просто теперь не допускают, памятуя ту неважную характеристику, которую эти люди показали в первые недели боев, (прекрасно) зарекомендовав себя в итоге только в качестве карательно-полицейских сил и заградотрядов, действующих в собственном тылу (в тех лишь случаях, разумеется, когда им не приходит в голову начать по личному почину грабить собственные склады ответственного хранения ВС РФ), но оказавшихся совершенно никудышными как воюющие солдаты на передовой.

Несмотря на широко растиражированный (и совершенно обоснованный по событиям последних месяцев) в СМИ образ «вызывающих ужас» зверей в человеческом обличии, «чехов» на Украине … нисколько не боятся. И даже не … презирают. Как коллективно, так и по-одиночке. А испытывают к ним поголовно чувство брезгливого, какого-то особенного по-украински гадливого отвращения, как к своеобразным нелюдям или германским «унтерменшам», воспринимая их сугубо бандитские действия, наклонности и присутствие в рядах ВС РФ как наглядное олицетворение, свидетельство и бесспорное доказательство российской зверской и нечеловеческой сущности и преступной захватнической натуры на этой якобы «освободительной от нацистов» войне. «- Якщо на мавпу одягнути людський одяг, то від цього вона людиною не стане, - так мавпою і залишиться, тільки вже в людському одязі», – по весьма красноречиво обобщающему данный вопрос выражению одного из старых украинцев, вышедших из почти двухмесячного лесного схрона после отступления «карательных» частей ВС РФ в ходе боев из освобожденного ВСУ района. Что северокавказская публика в отношении к себе недвусмысленно чувствует и понимает при любых контактах с остаточными местными жителями и потому старается незамедлительно отомстить последним всеми доступными вооруженным людям способами ввиду своего ими столь явного личного «недочинопочитания». 

На что местные жители тоже по понятным причинам в долгу перед «оккупантами» очевидно не остаются, и потому, - даже в том случае, если по данным разведки в некоем дочиста разоренном войной населенном пункте у обитателей существует хотя бы намек на наличие остаточного огнестрельного оружия, средств минирования или хотя бы есть слухи о том, что они у них могут быть или где-то уже установлены, чеченские добровольцы в карательных и иных «профилактических» целях заходят туда лишь в самую последнюю очередь, - вне зависимости от внезапности своих действий, численного перевеса и оснащенности с их стороны, - когда соответствующая деревня, хутор или группа стоящих в стороне жилых строений или обитаемых на уровне подвалов технических строений уже основательно «зачищены» вдоль и поперек штатными и оперативными досмотровыми группами ВС РФ, и там просто к тому моменту не остается уже никого, кто был бы в состоянии оказать всем последующим налетчикам какое-либо даже самое невнятное вооруженное или просто пассивное сопротивление.

Во всех же остальных случаях, рискуя получить хотя бы самый незначительный огневой отпор, способный вызвать даже не фатальные, а просто раневые жертвы с их стороны, кавказские добровольцы предпочитают под любыми предлогами в подозрительные места не заходить, тут же перекладывая все это на все тех же представителей ВС РФ и громогласно вызывая по радио на этот пердмет подкрепления или артиллерийский огонь. Чем в итоге и пользуются местные жители, которые в случае их внезапных ночных налетов (как по эту, так и по ту сторону весьма виртуальной в последние недели линии фронта) теперь поднимают громкий крик и шум, взывая о помощи на весь район и оказывая сопротивление всем селом, попутно тем самым выгадывая лишнее время для того, чтобы поосновательнее спрятать то немногое уцелевшее из ценных вещей или съедобных продуктов, что у них остались, а заодно с этим, – чтобы убежать подальше в поле или в лес и понадежнее спрятаться самим. 

В целом же, военнослужащие ВСУ, осуществляющие непосредственный боевой контакт с ВС РФ и всевозможными «добровольческими отрядами» в их составе, - из числа тех, с кем доводилось эти недели лично и весьма плотно общаться, - в один голос, хотя и не бе ехидного людоедства в интонациях, утверждали, что чеченцев в ВСУ … очень любят ! А на мое немое удивление и растерянность, мне со снисходительной улыбкой заявлялось, что когда в эфире вблизи того или иного участка линии фронта начинаются активные переговоры на чеченском или на любых других северкоавказских языках, засекаемые украинскими станциями слежения, то до недавнего времени это являлось автоматическим сигналом к максимальной мобилизации всех наличных украинских сил на данном направлении, т.к. северокавказские добровольцы выдвигались на передовые линии только в тех случаях, когда нужно было кратковременно прикрыть линию соприкоснования на время «пересменки», т.е. отхода в тыл «застоявших» российских частей и на занятие позиций новыми солдатами, приходящими им на смену. 

А это значило, что нанесение удара в этот момент по «кадыровцам» гарантировало всякий раз ВСУ практически бескровный провал российской обороны сразу на несколько километров вглубь на приличном по протяженности участке фронта, т.к. прикрывавшие «пересменку» северокавказские добровольцы немедленно и весьма оперативно отходили назад, беспорядочно откатываясь и не ввязываясь в затяжные боестолкновения (если не считать, разумеется, таковыми показное для всех их видео-сюжетов выскакивание из-за кирпичных стен с последующей стрельбой куда-то «в ту сторону» и заскакиванием обратно, в укрытие), что позволяло ВСУ очень выгодно и точечно использовать даже незначительные силы и резервы и легко находить слабые места в позициях ВС РФ. Попутно декларируя своему личному составу, - отнюдь не лишенному «до злобы зубовной» желания мести за разоренную на их глазах родину, порушенные дома, хозяйства и погибших родных, - так называемую «охоту на архаров», закрывая глаза на любые издевательства и зверства, которые могли бы в отместку совершенно люто твориться украинскими солдатами, националистами или бойцами сил территориальной обороны в отношении воюющих против них представителей любых попадающих к ним в руки северокавказских народов, коим бы не удавалось вовремя спрятаться или бежать назад, в глубокий тыл. 

Понимая это, и разгадав в итоге тактику ВСУ, а также констатируя полную несостоятельность «кадыровцев» как солдат фронтовой полосы, российское командование теперь, как уже писалось выше, старается не только выводить (ко все более растущему неудовольствию представителей обычных ВС РФ подобным «положенчеством» и иными «привилегиями» у чеченских сил) северокавказских добровольцев подальше из областей прямого боестолкновения с частями противника на «зачистку тылов», в «третий эшелон», но даже и вовсе стремится подальше убирать их и из области прямого радиоконтакта и радиоконтроля их возможных переговоров со стороны ВСУ, чтобы избежать даже случайных проблем для собственных сил на том или ином участке фронта из-за их там присутствия. 

Что, впрочем, нисколько не мешает в какие-то моменты главе Чечни, Р.А.Кадырову,- когда они все-таки «нарываются» где-то по личной инициативе и с серьезными для себя потерями на ВСУ или на вооруженное гражданское население, оказывающее им активное сопровтиление, - делать последующие воинственные заявления для населения своей республики (во избежание роста недовольства родными потерями сородичей и земляков на этой странной и совершенно ненужной чеченцам войне, как это уже временами проявляется сегодня с населением Дагестана и в Ингушетии) о неких значительных военных успехах его солдат (или о захвате ими каких-то населенных пунктов, - в которых по иронии судьбы на поверку никогда не было войск противника, как и за которые не велось вообще никаких боев). 

Следует, правда, отметить, что раньше он делал такие заявления (международного, глобального и локального характера) в СМИ значительно чаще, чуть ли не каждый информационный день, потому что потерь «чеченские добровольцы» несли несоизмеримо больше, чем сегодня, - не свыкнувшись еще в первые месяцы боев с военными реалиями и с тем, что на фронте без приказа военного (а не собственного) командования и по личному желанию, без дисциплины, ничего не делается, - и за их смерть и ее причины Главе республики приходилось как-то оправдываться перед собственными согражданами некими реальными или выдуманными военными успехами, якобы достигнутыми на войне героическими жертвами с их стороны. Ну, а сейчас он как-то даже непривычно приутих, что указывает на то, что оправдываться за гибель своих людей ему больше не нужно, т.к. в серьезных боевых и штурмовых операциях его «контингент» участия больше (от греха подальше) не принимает и, соответственно, потерь больше серьезных не несет.

Так или иначе, но (возвращаясь к прерванному повествованию) проскакав насколько метров по задворкам «верхом», балансируя на одной ноге, стараясь удержаться на орущей благим матом отдавленной свинье, шеф свалился прямо на кучу прошлогодней соломы, уже откуда, короткими перебежками на четвереньках добрался наощупь до стены нашей сторожки, - ежесекундно оскользаясь, мешком забрался и плюхнулся назад в окно и с шпингалетным ружейным грохотом и лязгом его за собой запахнул, провалившись наугад в темноту к нам, внутрь, сопровождаемый кусками выпавшей из рамы вконец окаменевшей замазки и осколками все еще державшегося там непонятно каким чудом остекления.

Как и следовало ожидать, но на следующий же день в нам пожаловала делегация местных жителей, среди которых кто-то уже распустил слух, что работники «ОБСЕ» ночью попытались посягнуть на чужое имущество, украсть и «под шумок заготовить» в своих интересах «общественного поросенка» (вот уж не знал, что такие тоже еще бывают !), неумелые действия которых на данном поприще и стали причиной ночного переполоха. 

К счастью для нас, единственным, кто нисколько не пострадал из-за всего произошедшего, был сам объект этой претензии, а именно, - сам поросенок, который после всех волнений и переживаний прошедшей ночи мирно почивал на ставшем уже привычным ему спальном месте под окном нашего домика и который в таком вот своем беззаботном качестве и был представлен в качестве вещественного доказательства своей личной неприкосновенности и доброго здравия возмущенной украинской публике. Что позволило уже нам с полным правом рассуждать о том, что если ночью в поселке и пытались украсть какую-то бесхозную свинью, то явно – не нашу. И пусть-де селяне ищут сами того человека, у которого эта в тайне от всех скрываемая (на этом месте сосед начал воровато оглядываться на свой туалет) свинья живет (или уже жила), и у которого ее и пытаются по ночам воровать, - пугая всех без исключения живущих как на этом, так и на том свете. На чем все разговоры и переговоры  закончились. Как и ночные хождения шефа через окно наружу, в результате чего весь остаток обитания на этом месте нам пришлось по ночам по несколько раз терпеть его кряхтение, чертыхание и казавшийся особенно оглушительным в тишине спящего дома скрип деликатнейших шагов нашего начальства (раздававшийся даже несмотря на то, что заботящийся о нашем мирном сне шеф специально завел себе толстые шерстяные носки, в которых и ходил в итоге по дому и на улицу !), когда оно пыталось в темноте аккуратно, чтобы никого не разбудить, пробраться наружу, не только не задев никого из спящих на полу, но и … из спящих над полом.   

Что касается «спящих над полом», то здесь я нисколько не оговорился, т.к. в сельской местности на нынешней Украине, традиционно становящейся объектом самых варварских посягательств со стороны как любого рода агрессоров, так и любого рода защитников от агрессоров, в равной степени «очень аргументировано» при помощи всех видов холодного и огнестрельного оружия объясняющих мирным жителям природу и причину своих действий и их практической нужности, так вот, - в сельской местности на Украине селянами делается все возможное для того, чтобы спрятать любой уже и без того изрядно поредевший или еще уцелевший у них домашний скот и птицу как можно дальше от возможных грабителей и лиц, официально занимающихся их выкупом, заготовкой или конфискацией для последующей переправки через границу на Запад как в живом, так и уже, увы, в переработанном виде. 

Именно поэтому, все, у кого есть хотя бы немного фантазии, идут на совершенно фантастические ухищрения для спасения своих «кормильцев», начиная от угона их в леса на дальние поляны в непроходимую лесную глушь, на болотистые острова, в овраги или в иную труднодоступную местность (богатую, тем не менее, подходящим кормом и водой) и заканчивая строительством всевозможных двойных, а то и тройных стенок и перегородок в собственных домах, на чердаках, в простенках, за штабелями полениц, внутри сеновалов, стогов сена или куч соломы или даже в подвалах и на верхних этажах (с курами и козами – все понятно, это бывало в 90-е годы и в Москве на балконах домов, но как они туда затаскивают, например, коров, - уму непостижимо !) полуразрушенных хозяйственных построек, превращающих их в своеобразные «китайские шкатулки» с двойным дном, - за которым и скрываются от алчущих их крови особей рода человеческого несчастные представители племени копытно-четвероногих или клювасто-пернатых деревенских обитателей.  

Так было и в нашем случае, пока не выяснилось, что по соседству с нами, - вернее, по соседству со мной, -  между моей комнатой и жилищем обремененного вечно галдящей семьей могучего раввина и его не менее могучей супруги (если судить по скрипу всей нашей шаткой постройки в ночные часы), на чердаке, через простенок, за отодвигающимися на подвижном гвозде досками был оборудован на месте некогда заброшенной голубятни вполне себе комфортабельный курятник, в котором наш хозяин не только сумел сохранить, но и успешно развел (даже в тайне от голодных ртов и желудков семейства упомянутого выше соседствующего с курами раввина) два десятка не по-куриному странно тихих кур во главе с солидного вида весьма флегматичным петухом, также не отличавшимся голосовой активностью, а также множество цыплят, деловито топотавших и шуршащих лапками по полу, коллективно-стайно-стадно перебегая из одного угла этого импровизированного курятника в другой. Вскоре выяснилось, что хозяин просто перетягивал им шею в районе зоба толстой шерстяной нитью, что давало птицам возможность исправно питаться, но не давало возможности кричать, кудахтать и пищать, выдавая тем самым возможным недругам свое присутствие, или иным образом пользоваться своими «крикалками» даже не в самую полную голосовую силу, создавая владельцам дома ненужные затруднения в жизни при посторонних. 

Однако главной проблемой для всех нас оказалось не курозаводческое мастерство старика, владельца нашей сторожки, а то, что помимо кур, он развел на чердаке вместе с ними еще и изрядное количество куриных блох, которые хоть и не живут, паразитируя, на людях, но кусаются от этого «на пробу» нисколько не менее отменно, нисколько не отдавая себе отчета в том, что разница в несколько сантиметров в сторону на поверхности кожи от места первого укуса более привлекательной, гастально-усваиваемой и съедобной человеческую кровь для них не сделает. Что в особенности проявлялось в их характере в ночные часы, когда уже никто и ни от кого не ожидал подвоха, но когда в процессе совершения ритуала личной вечерней гигиены с рассевшихся по насестам пернатых обитателей чердака эти премилые «птичьи друзья» начинали целыми гроздьями и букетами сыпаться вниз, проваливаясь и беспрепятственно проникая иным образом сквозь неплотно пригнанные доски усыпанного старой стружкой потолка прямо к нам, - не только в наше жилище, но и в наш офис, в котором мы работали допоздна по вечерам, сводя итоговую отчетность, - процесс подготовки которой в результате приобретал весьма комичный характер, ибо даже для того, чтобы просто прибить или задавить куриную блоху (а даже не для того, чтобы ее поймать !) требуется поистине фантастическая скорость реакции, не говоря уже о значительном сопутствующем этому действию физическом усилии, т.к. хитиновые панцири этих существ, как и у вшей, не всегда поддаются с первого нажима даже твердому ногтю на большом пальце. 

Одним словом, - куриные (с их земляными собратьями «тоже блохами», водившимися на Украине решительно в каждом сельском строении, мы разобрались сразу и довольно быстро) блохи беспрепятственно (и до времени – безнаказанно) сыпались к нам сверху из законспирированного курятника, а мы так и не могли понять, откуда они все-таки берутся в таких количествах, что в итоге и стало причиной обнаружения хозяйского тайника (нам потом, в обмен на неразглашение сего факта, регулярно презентовывались (разумеется, за чисто символическую плату) свежие куриные яйца).  Хотя, все же, мне думается что их привлекали не мы сами, как таковые, в качестве потенциальных источников обильной и столь желанной ими трапезы, а тепло и свет, исходившие от висевшей у нас под потолком на ржавом согнутом гвозде самодельной и потому безбожно коптящей, скрученной умельцами-хозяевами из старых консервных банок жировой лампы «Летучая Мышь», заправлявшейся по мере надобности, - вместо редкого и потому, весьма ценного здесь керосина, - той отработавшей свое причудливой смесью масел и жиров, что оставалась от наших общих трапез и процедуры их приготовления. 

Следует добавить, что повсеместно, в местах нашего пребывания среди местных жителей очень ценились также обычные стеклянные прозрачные бутылки, из которых ими с успехом делались стекла для примусов и керосиновых ламп вместо треснувших или разбитых, для чего нужно было только налить на дно бутылки немного кипящего масла и опустить ее в холодную воду, и она трескалась ровно по кругу, как по ниточке.

К счастью, как говорят мусульмане: «Как Аллах насылает болезнь, так Аллах и дает от нее и лекарство». Что оказалось полностью оправданным и в нашем случае, когда, разобравшись, наконец, в смысле происходящего, мы нарвали в нашем овраге много пучков свежей, еще даже не успевшей понять того, для чего она появилась на свет, полыни, и аккуратно разложили ее ровным слоем по полу, в постелях, под матрасами, и развесили под потолком, полностью обезопасив себя в итоге от посягательств блох и иных особо близких и дружественных человеку насекомых, могущих водиться в их компании. Я, правда, страдал от всего этого чудовищно, т.к. на полынь у меня с детства - аллергия, однако, чего только не сделаешь для общего благополучия и спокойствия коллег ! Тем более, что вне зависимости от того, есть у человека аллергия на полынь или ее нет, блохи от этого (даже, если они и куриные) меньше кусать его не станут.  

Впрочем, по мере увядания полыни мы нашли ей неплохую замену в виде трутовика и березового гриба чаги, который, будучи подожженным, не горит, но очень медленно тлеет, испуская при этом слабый и весьма приятный для (особенно, для заложенного насморком) носа, чуть горьковатый ароматный дым, который прекрасно отпугивает все виды блох, но и комаров, которые также никогда не бывают против того, чтобы залететь на огонек в ночные часы иногда более чем внушительных размеров компаниями, - самые незадачливые представители которых в такие вот моменты всегда во множестве бьются снаружи об оконное стекло (в тех местах, где оно сохранилось в окнах), не будучи в состоянии войти (влететь) в дом, вызывая в человеческих обитателях невольную волну ужаса и трепета своим всеподавляющим численным превосходством. 

Правда «кадить» чагой было не всегда удобно, т.к. дышать в отведенных нам для обитания помещениях было и без этого нечем, однако, с моей подачи, и сам этот гриб и ароматная и чуть сладковатая на вкус чайная настойка и заварка из него пользовались у коллег неизменным успехом в течение всего срока нашего пребывания на Украине (вернее, в ее лесистой, «березовой» части), и они всякий раз сетовали на то, что чага, в отличие от России и Украины, в Европе встречается очень редко и уж тем более не продается в виде лекарственного средства в т.н. «грибных» и «травных» аптеках, где это лесное сырье уже расфасовано по специальным пакетикам и приготовлено к употреблению даже самыми неумелыми до его заготовки в природных условиях любителями чайно-грибной экзотики.  

Впрочем, экзотика проявлялась в этих местах решительно во всем, и оставалось только не зевать и замечать ее по мере обнаружения. Так, в середине одного веселого солнечного дня мы зафрахтовали некое подобие малотоннажного «видавшего виды» речного буксира, - который каким-то чудом еще не только держался на плаву после двух прямых попаданий осколочных мин, но и, приобретя столь ценный опыт, весьма неплохо и резво от них в дальнейшем укорачивался во время обстрелов, - после чего, снялись с якоря и пестрой компанией набившихся к нам «всех прочих официальных европейских иностранцев» (местом назначения которых был северо-восток страны) поплыли с нашим грузом, пойдя вверх против течения по одному из небольших притоков одной самой большой и очень известной украинской реки, - которыми изобилуют здешние места. 

Двигатель стучал исправно, - так, что в окружающей природной тишине нас было слышно за много километров во все стороны как по ходу движения, так и его продолжения. Дежурили на импровизированной вахте мы по два часа, все шло нормально, дежурный матрос стоял на носу или на нижнем мостике, команды (в том или ином состоянии «опьянения жизнью») находились на своих постах (местах), буксир медленно плыл, а иногда в виде хриплого выкрика с командирского мостика дежурному матросу подавалась команда замерить глубину воды наметкой. Так мы проходили очередной небольшой перекат или мель и все шло по-прежнему. 

Незаметно наступила абсолютно непроницаемо темная ночь, и мы, как по заказу, вошли в полосу густого тумана. Туман настолько был плотным, что не был слышен шум даже редких встречных судов и лодок, а и без того притушенный по случаю военных действий сигнальный свет на них проглядывался буквально лишь за 10-12 метров. Лишь временами, откуда-то сверху, с небес, до нас доносились звуки пролетавших над нами где-то на большой высоте крылатых обладателей недостижимо далеких реактивных авиационных двигателей, к счастью, выполнявшие все свои «боевые задания» в ту ночь явно не по нашу душу. 

Окончательно утратив ориентацию в окружающей нас природе единомоментно сразу ставшей молочной реки с ее совершенно явно кисельными (хотя и невидимыми нам в тумане) берегами, капитан буксира в итоге приказал прочно стать на оба якоря. Мое дежурство наступило, видимо, около двадцати четырех часов. Часть команды (в лице машиниста и капитана) отошла ко сну (и попросила до восхода солнца их ни при каких обстоятельствах не будить), а часть (в лице дежурного и сменного матросов) увлеклась картежной игрой в общей капитано-матросской каюте. Я дежурил на верхнем мостике и, чтобы не заснуть, детально и внимательно осматривал слипающимися глазами сверху все уголки рубки и палубы, слоняясь временами от скуки по ней во всех направлениях. 

Кругом была сплошная тишина. Поверхность черной воды абсолютно спокойна – полный штиль, в носовой части судна две световые точки, которые предназначались для освещения наметки. При измерениях глубины, световое пятно на воде равнялось примерно около полуметра, и вот площадь этого пятна на воде и привлекла к себе наше  внимание весьма необычным и оригинальным образом. Дело в том, что этот световой круг вызвал паническое беспокойство вышедшего покурить «по ходу движения» нашего шефа, который выскочил ко мне на верхнюю палубу со словами, что на наш борт собираются высаживаться русские диверсанты-подводники или даже более того, - они готовятся подложить под буксир бомбу, чтобы мы не дошли до места назначения !  

Присмотревшись, я тоже обнаружил явно подозрительное шевеление и взбулькивание воды как раз в полосе светового пятна, что явно указывало на наличие там аквалангиста. Разумеется, первой же мыслью было запустить туда булыжником поувесистее из числа тех, что лежали в балластировочном ящике. Что я и не замедлил сделать. Все внизу сразу же стихло. Шеф только было начал успокаиваться, как вода забурлила опять. Я тогда просто притронулся наметкой к световому пятну, поболтав длинной рейкой в воде, и … все стихло опять. 

В итоге, заподозрив все же не подводных плавцов-диверсантов, а некие иные живые существа, выходящие к свету, я взял помятое ведро с темляком, спокойно опустил в воду в стороне от светового пятна на глубину до полуметра, подвел под световое пятно, выждал, видимо, минут десять, когда на поверхности воды опять началось шевеление, и … быстро дернул веревку к себе, на палубу. Из дырявого ведра в воду упало несколько рыбешек, а две все-таки остались. Оказались самые настоящие стерлядки весом грамм по 150-200. Шеф, слывший большим любителем разных экзотических способов рыбалки, покуривая сигару, смотрел на меня с уважением. Я решил эксперимент повторить. Вновь три штучки вытащил, ну, а далее уже в азарт вошел и решил на целую уху наловить всему экипажу и пассажирам. 
И … наловил. Когда в итоге принес больше чем полведра рыбы, ребята в каюте уже заканчивали картежную игру, вовсю зевали, но … решили немедленно сварить уху. К концу моей вахты уха была готова. Покушали и легли спать. 

Между мной и моими внутренностями за время этой командировки возникло молчаливое соглашение, по которому, в случае, если я не беру в рот ни капли, желудок (пока мы на воде) оставляет меня (на время) в покое. В тот день, вернее, в разгар той ночи, желудок после непривычно жирной и духовитой ухи был уже в плачевном состоянии, а голова из солидарности с ним тоже шла кругом. Так что я лишь ввел в курс дела моего сменщика (молодого и немного странноватого даже французского военного разведчика, выступавшего (увы, теперь уже посмертно) в роли журналиста, Фредерика Леклерка-Имхоффа(+), которого с коллегами мы попутно (“als Ballast”) доставляли до места их назначения, - погибшего при обстреле их автобуса под Северодонецком, как мы узнали уже в Польше, в самое последнее воскресенье мая, - менее через двое суток после того нашего памятного плавания), и он рыбную ловлю продолжил, в результате чего уху вскоре повторили уже для следующей группы, а также для капитана и машиниста, успевших к тому моменту тоже не только пробудиться, но и сообразить, ориентируясь по смутным очертаниям лесистых берегов (местами туман успел разредиться), где они (вернее, мы все) находятся, что у них происходит вокруг, и как (и куда) им следует плыть дальше.

Кстати, по сравнению с офицерами ВСУ, украинские солдаты и весь рядовой и вольнонаемный персонал оказались в куда в худшем положении по сравнению даже с тем, в каком доводилось служить срочную службу мне, под занавес СССР. Осмотр показал, что они поголовно завшивели, став местом обитания двух-трех, а то даже и четырех видов этих насекомых-паразитов, заросли блохами, а на некоторых так и даже и клопы успели начать гнездиться (что только тараканы не водились в одежде, а так – все уже было), в палатках и своих рукотворных шалашах из целлофана не согреваются и потому, ночью разбегаются по хуторам. Питаются плохо, занятий никаких не проводится, инструмента ни для строительства, ни для инженерных работ, равно как и для ведения боевых действий, никакого нет, транспортных средств – тоже. Оружия и боеприпасов – тем более. Построенные ими из деревянных жердей, срубленных орешен и разных подручных средств и обломков шалаши и землянки представляли убожество, которого я не встречал даже в упоминаниях самых откровенных ветеранов времен Второй Мировой войны.

Офицеры ВСУ, как и солдаты, собранные сюда отовсюду, «с бора – по сосенке»,  относились безразлично и индифферентно к абсолютно всему, что происходило вокруг, равно как и к любому поручавшемуся им командованием делу, - исключая те из «прожектов», на которых можно было что-то выгадать и положить лично себе в карман, - причем, каждый почему-то считал, что он здесь – временный, и он обязательно из этой клоаки скоро вырвется, а если не вырвется, то их скоро отсюда все равно выбьют или иным образом прогонят русские. Вместо настойчивой, упорной работы по изжитию отмечаемых безобразий и наведения в частях порядка, - ведь на дворе все-таки, как ни крути, а продолжалась война, - люди вели разговоры «отпустите за непригодностью» или «демобилизуйте», так что начальству приходилось помимо общего разъяснения делать индивидуальное, каждому – буквально разжевывать его обязанности перед государством, сопровождая свои выступления недвусмысленной аргументацией в пользу того, что ослушников отдадут на растерзание националистам или выдадут на расправу «русским чеченцам Кадырова». 

Дисциплина как таковая в подразделениях отсутствовала. Командиры пьянствовали, учета не вели, откровенно распродавали, разбазаривали или разворовывали сами и без того скудное военное снаряжение, топливо и строительные материалы (списывая затем все это на выбытие от мифических ударов российской артиллерии, ракет и авиации), в результате, повсеместно оказывались большие недочеты (и без того недопоставленного изначально) вещевого имущества, солдатам продовольствие недодавалось, а в дополнение к этому, вскрылся и целый ряд других безобразий имущественного характера. 

Солдаты, видя это, тоже соображали, как бы улучшить свои питание и жизнь за счет окружающей обстановки. В результате, от постоянных и все более участившихся краж, разбоев и погромов начали страдать уцелевшие частные и государственные учреждения, заводы, горожане и хуторяне.

Вот, до чего могут довести человека леса. На каждого, кто проходит сквозь них, они накладывают неискоренимый отпечаток, вселяют страх, ломают психику, взвинчивают нервы. Люди из леса, как правило, непригодны для мирной работы и … полноценной дальнейшей жизни. Из города есть путь в лес, а обратно – нет. Поэтому, восстанавливая страну, в своем распоряжении всегда нужно иметь только людей, не прошедших лесную науку.

Кроме трудностей внутри части, осложнялись дела и с соседними, «налетными» частями, состоящими из т.н. националистов. Части из числа «налетчиков» интересовал вопрос лишь о том, как дожить холодное и голодное время года, - ну, а далее у них будет новое место, куда их переведут. По этим соображениям, они рубили на дрова лес, расположенный на аэродроме и вокруг него, - превращая все, что находилось поблизости, в прекрасные мишени для российской авиации и ракетчиков, - а ответственность за это переваливали на полк нашего размещения. Впрочем, как и «полковые» тоже в долгу на этот предмет перед ними не оставались. Помещения, которые ВСУ и националисты не занимали и которые носили т.н. пограничное «нейтральное положение», к нашему приезду уже все дожгли практически полностью. Ни в одном доме, где мы пытались остановиться, не было ни дощечки. Сожжены полы, перегородки, рамы, двери, коробки и проч., а некоторые так даже местами разбирали и кирпичную кладку, где ее легче было взять. В условиях военной неопределенности, вместо того, чтобы запретить безоговорочно эти безобразия, командование было вынуждено заниматься дипломатическими разговорами, переговорами, взаимными жалобами и обвинениями и нескончаемой перепиской с начальником своего гарнизона. 

В самый разгар ставшей уже рутинной кутерьмы и разбирательств с военными из Мариуполя пришло сообщение о техногенной аварии на «Азовстали» и начале массовой эвакуации оттуда украинских военных. Пугающей информации на этот предмет было уже опубликовано весьма много, но если говорить об этом кратко, то причина столь внешне массовой и повальной сдачи в плен на любых условиях со стороны ВСУ заключалась вовсе не в каких-то дипломатических усилиях сторон или осознания этими людьми безнадежности своего положения, а совсем в другом. Хотя, следует заметить, эта причина и нисколько не афишировалась в российских СМИ во избежание скандала, представляя собой (в дополнение к военной) еще и глобальную экологическую катастрофу, скрывать которую долго не получится. 

Все дело в том, что ВВС РФ все-таки «добомбились».  Сделав то, что первоначально грозились сделать сами боевики «Азова», шантажируя российскую сторону во избежание активных действий по штурму и бомбардировкам предприятия, но что им … делать в итоге даже не пришлось. А именно, - ВВС РФ сумели в итоге (намеренно или случайно) подорвать коллекторную станцию и повредить распределитель стоков из находящихся на территории «Азовстали» подземных резервуаров и могильников со скапливавшимися там еще с советских времен жидкими токсичными отходами с критическим содержанием мышьяка, свинца, ртути, цианидов и прочими опасными для жизни соединениями. 

В результате, после очередного бомбового налета, все это содержимое  дружным, хотя пока и не очень интенсивным потоком потекло и начало просачиваться прямиком … в Азовское море (а также в грунтовые воды), которое в районе Мариупольского порта к исходу первого четвертого дня после аварии уже напоминало кладбище рыбы и морепродуктов (очевидцы рассказывали, что воды не было видно вообще, а руку вглубь приходилось с трудом просовывать сквозь сплошной ковер из всплывшей кверху брюхом гниющей рыбы и прочих разлагающихся морских обитателей), а в перспективе так и вовсе скоро станет вторым, но уже рукотворным библейским Мертвым морем, как и изрядная часть Черного моря, куда неизменно попадет вода из Азовского. 

Попытки подорвать и засыпать поврежденные участки сточных коллекторов насыпным грунтом, воспрепятствовав распространению опасных веществ и их испарений, со стороны ВСУ не увенчались успехом. Очевидно, что находиться в такой ситуации (даже военным) людям во внутренних и подземных объектах «Азовстали», затапливаемых токсичными отходами, было равносильно тому, чтобы находиться внутри аварийного энергоблока или реактора Чернобыльской АЭС. Т.е. смерти подобно. Отсюда и столь поспешная массовая коллективная сдача и бегство с объекта. Которой уже никто не мог воспрепятствовать, да и не предпринимал к этому усилий. Никакой идеологией или даже террором против . Потому что причина сдачи - выше любой идеологии. Там просто стало смертельно опасно находиться живым существам, и вопрос сохранения этой самой жизни в условиях контакта с токсичными отходами решался иногда даже часами, а не днями. 

А вот что дальше с этим делать - человечеству придется решать еще долго. Но то, что вымрет Азовское море, - факт. Как и Мариуполь теперь станет городом-призраком. Не случайно глава ДНР Пушилин несколько дней назад заявлял, что «Азовсталь» будет полностью уничтожен. Увы, но причина этих слов заключалась в описанном выше. Другое дело, что загрязнению окружающей среды теперь ничто не помешает. Будет завод уничтожен или все останется как есть. Что только лишь демонстрирует то, как вот таким, совершенно случайным образом решаются иногда проблемные и «тупиковые» проблемы сторон в локальных конфликтах и в современных войнах. То, что хорошо для пропаганды и прекрасно действует на воображение обывателя в СМИ, плохо для имеющих в действительности место реалий.

Другими словами, - столько трудностей «в работе над проектами» я не переживал в своей жизни ! Да, приходилось несколько раз организовывать и контролировать стройки и проектную документацию по ним даже с самого начала работ, оценки и технического проектирования, но с такими трудностями я встретился впервые. Все-таки, восстановление чего-либо, что подверглось воздействию событий и людей военного времени, это отнюдь не то же самое, что строить что-либо «с нуля», на пригодном для этом чистом поле в исполнении профессиональных строителей и потребного для того оборудования и техники.

Отдельным и совершенно особым, и прямо-таки даже подарочным образом в череде населенных пунктов, где нам случилось в этот раз побывать, на перегоне Житомир-Ровно стал замечательный городок Новоград-Волынский, с давних времен стоящий на извилистых берегах реки Случь, причудливо извивающейся многочисленными петляющими изгибами, протекая уступами через всю его территорию. 

Это уже было под занавес нашего пребывания на «Украине 2022» и явно отдельным подарком небес лично для меня, потому что уже с давних пор, вот уже более тридцати лет, я мечтал хотя бы на немного еще раз побывать в этом маленьком украинском городке, - вернувшись туда, где некогда, еще в годы под занавес рушащегося СССР, в учебной части № 87358 начиналась моя срочная армейская служба, чтобы еще раз памятным образом совсем уж по-стариковски взглянуть на все то «как и где это было». 

Под этим ничего уже сегодня не значащим набором цифр скрывалась 2-я (64-я) ВАШМ (Военно-авиационная школа механиков) общесоюзного значения, готовившая из лиц допущенного к данному виду подготовки рядового призывного состава в равной степени как полноценных дипломированных по военным меркам инженерно-технических специалистов особого назначения (в отличие от так называемых и значительно более широко распространенных на просторах страны ШМАС-ов, т.е. «Школ младших авиационных специалистов») для всех регионов СССР, а также групп войск и стран дальнего и ближнего зарубежья (вроде той же Сирии, Афганистана, Вьетнама и даже Кубы), так и всякого рода узкопрофильных специалистов в области инженерной, электронной и любой иной сугубо прикладной разведки для особо избирательных в содержании собираемой для их нужд информации ВВС СССР как на территории страны, так и за рубежом.

И вот, волею и в результате опять же сугубо военных событий, мне вновь посчастливилось оказаться здесь на обратном пути «с Украины – в Европу». Дело в том, что наш, шедший из Киева в Ровно пассажирский поезд (если так можно назвать состав, в котором, - в дополнение к многочисленным товарным и грузовым вагонам с набитым в них впритирку друг к другу разнообразным крупным и мелким рогатым скотом (давно не доенным и потому – оглушительно орущим и мычащим на все голоса и лады из «скотских» вагонов) и мешками с собранным отовсюду зерном, - было аж целых три (!) пассажирских вагона) был внезапно остановлен в Новоград-Волынском «вплоть до особых распоряжений». 

Вскоре выяснилось, что где-то под Пищевым, бывшим одной из станций на этом маршруте, не то разобраны, не то заминированы, не то подорваны или заблокированы иным образом российскими диверсантами железнодорожные пути. И что движение по маршруту возобновится неизвестно когда. Но, … уж точно не раньше вечера, т.к. ремонтная железнодорожная бригада из самого Новоград-Волынского буквально только что, перед самими нами, выехала своим тихим ходом к месту предполагаемого устранения ЧП. 

Как всегда в таких случаях, местные станционные сплетники вовсю воровато шептались о якобы спущенном под откос литерном эшелоне с военной техникой и боеприпасами, безостановочно шедшим из Польши в Киев, но толком, как и следовало ожидать, никто и ничего не знал. Включая и коменданта станции, к которому мы пришли за советом о том, как нам быть дальше. 

Все, что он смог нам сообщить, это то, что далеко не факт, что сумеет отправить наш состав даже поздним вечером, т.к. по имеющемуся у него распоряжению он обязан в первую очередь высшим приоритетом направлять на запад страны в изобилии скопившиеся из-за задержки грузовые составы с зерном, мукой, скотом, замороженными полуфабрикатами, птицей, овощами и всей иной пищевой продукцией, вывозимой в огромных количествах со всех складов и сельскохозяйственных ферм из центральных и южных областей Украины. Как он сам справедливо предполагал, и чему мы тоже уже были свидетелями на «прикордоннім перехіде», - для последующей переправки через границу в Польшу. Как самого продуктового фонда и резерва страны, так и перевозивших его железнодорожных вагонов, переставлявшихся в местах бункерной перегрузки на другие рельсовые тележки, и так в итоге, вместе со своим продуктовым грузом и уходивших через польскую границу на Запад, в Европу, уже в качестве не то металлолома, не то военных трофеев.

Посовещавшись немного, я все-таки сумел выпросить у шефа разрешение отпустить меня (разумеется, исключительно под сугубо мою личную ответственность, что бы ни случилось, - как если бы я с ним ни о чем не договаривался !) ненадолго в город, благо что от станции до места расположения нашей бывшей воинской части было совсем недалеко, - тем более, что и сам городок с тех далеких советских пор нисколько не изменился в сторону расширения и увеличения своей площади, по-прежнему, как и много лет назад, утопая весной в густых цветущих вишневых и яблочных садовых зарослях своих садов, в гроздьях домовой сирени и множества разных других цветов, бесстрашно распустивших свои лепестки навстречу холодной, неприветливой, морозной и странно затяжной в этом году «зимней весне».

Удивительно, но есть еще все-таки в постсоветском мире места, где время остановилось, оставив их такими, какими мне довелось их запомнить в конце 80-х годов ставшим уже прошлым столетия. Таким местом и сегодня является с тех пор городок Новоград-Волынский. В нем все осталось так, как было тогда, исключая, разумеется, рекламные надписи на зданиях и точки Интернет-телефонии. Все осталось на своих местах и даже, в отличие от любых подобных им мест в России, не очень-то и постарело и износилось за все эти годы. Город, утопающий буквально в океане изумрудной весенней зелени. Оставшийся именно таким, каким я его видел в последний раз, когда наша выпускная курсантская группа из состава караульного взвода, сдав последние дела, получив на руки транспортные документы и подтянув вещмешки за плечами, в последний раз вышла из ворот КПП учебной части, отдав на прощанье честь стоявшим на дежурстве уже хорошо знакомым нам офицерам и прапорщикам и совершенно незнакомым худым и впервые в жизни наголо обритым солдатикам уже нового призыва, и зашагала к станции, чтобы, сев там на ближайший поезд, добираться до Киева и далее того, - как и кому предстояло распорядиться «пересыльному начальству». 

Те же самые дома, те же самые улицы, то же самое колесо обозрения, тот же самый идеально чистый и ухоженный городской парк, та же самая почта и телефонный пункт, из которого даже сегодня, в условиях военного времени, можно было позвонить в любой город мира, включая при желании и Москву или любой иной населенный пункт на территории России, тот же самый книжный и писчебумажный магазин, правда, значительно изменивший ассортимент торгуемой и продаваемой в нем продукции с классической литературы советского периода на комиксы и разного рода фантастические детективы и журналы постсоветского апокалиптического периода, те же самые «советского вида» киоски с мороженым и прохладительными напитками, те же самые крутые скалистые берега реки Случь, с которых открывается замечательный вид на окружающие городок лесистые равнины, те же самые беловато-серые, вросшие за годы своими могучими лбами в землю и словно бы ставшие единым целом с окружающими их скалами взорванные бетонные глыбы дотов так и не достроенной перед Второй Мировой войной советской оборонительной линии. Все – то же самое. И главное – те же самые люди. Какими они были тогда. Тот же самый светлый, тихий и мирный украинский город, который остался и запечатлелся на все это время в моей памяти, и который, полагаю, именно таковым в ней теперь навсегда уже и останется. В отличие от многих других городов, мест и населенных пунктов на этой планете, где мне когда-либо случилось побывать повторно, через много лет, прошедших с тех пор, когда я бывал в них в первый раз в моей жизни.

Отдельным образом, не желая беспокоить коллег и начальство своим долгим отсутствием, я зашел на территорию нашего уже давным-давно бывшего военного городка, чтобы хотя бы издали взглянуть на то место, где некогда начиналась моя военная служба. Несмотря на то, что предварительно я детально изучил всю местность при помощи карт навигатора «Google», до самого последнего момента я не хотел верить, что здесь что-то изменилось. Впрочем, как это очень редко, но иногда все-таки случается в жизни, эти изменения оказались здесь явно к лучшему. Территории нашей старой воинской учебной части как таковой больше не существовало. Нет, решительно все без исключения строения того, еще советского периода были на своих местах и выглядели заботливо ухоженными и находящимися в добром здравии и применении. Изменилось лишь само их назначение. Казармы стали перестроенными общежитиями, учебные центры – ремесленными мастерскими, стрельбище – огородами, технические помещения и классы стали школами, техникумами и профессионально-техническими училищами, здание КПП с приданным ему «помещением для свиданий» превратилось в небольшое, но очень приятное кафе (мимо которого по-прежнему проходила под сенью свода зеленых деревьев ветка железной дороги на по-прежнему стоящие на своих местах складские ангары и на угольный склад, - о чем разговор будет еще немного позже), исчезли решетчатые, сквозные и легко простреливаемые и просматриваемые издалека караулами и нарядами бетонные и сетчатые заборы с колючей проволокой, пущенной рулонами поверху вдоль ржавых изогнутых железных штырей, на смену которым пришли теперь зеленые деревянные палисады, ну, а знаменитая солдатская баня «Каким ты был, таким ты и остался» вкупе с караульным помещением и хозяйственными постройками сохранила свое назначение и явно пользуется немалой популярностью у всех местных жителей, равно как и оборудованная при ней … прачечная. 

Все технические постройки, склады, автопарки, гаражи и все прочее, - так и осталось по своему профилю применения, превратившись из военного в гражданское, не говоря уже о знаменитой солдатской столовой, ставшей большим, но от того – не менее фешенебельным по местным меркам рестораном, или о нашем бывшем армейском клубе, в котором сохранилось решительно все, включая и небольшой музей, и богатую библиотеку и не менее значительный кинозал, действующие и сегодня по своему прямому назначению в виде культурного центра общегородского значения. 

А что уж говорить о «солдатской чайной», совмещающей сегодня сразу и воедино функции ресторана, кафе, торгового центра и небольшой гостиницы, расположившихся на верхних этажах, где некогда вовсю тачали и чинили сапоги, кроили, штопали, чинили и зашивали одежду, рисовали боевые агитационные плакаты, оформляли красками стенды и совершали иные подобные действия солдаты-специалисты из числа т.н. постсостава, выделенного в виде отдельного взвода в составе 5-й учебной роты ? 

Иными словами, - решительно все здесь пошло в дело, ничто не было уничтожено, разрушено, перестроено, заброшено и разрушено, как это случилось со многими подобными военными частями и приданными им ныне заброшенными и разграбленными до фундамента городками в самых разных районах России и на просторах бывшего СССР. А здесь, на западе Украины, странным образом, решительно всему нашлось применение по своему основному … приложению и назначению, в котором это «все» так и пребывает с тех пор вплоть до наших дней. Ничто не было разрушено или приведено в состояние полного или хотя бы частичного запустения или заброшенности. 

Нет, были, конечно, и т.н. «безвозвратные изменения». Например, утративший строгость своей былой разметки плац нашей воинской части стал отныне участком не просто проезжей дороги, соединяющей его через навсегда сломанный на всем его протяжении блочный бетонный забор с аналогичным плацу объектом на территории другой, некогда бывшей соседней с нашей, бронетанковой учебной частью, но еще и приобрел в довесок к этому и собственное название, став самой настоящей полноценной улицей, на которой теперь даже есть и свои дома и самостоятельные здания. 

В некоторое запустение пришел и военный спортгородок, хотя стадион и все прилегающие к нему спортивные сооружения армейского периода советского существования сохранились и поддерживаются в исправном состоянии. Хотя, полагаю, с учетом вытоптанности травы, мне просто не повезло в тот день увидеть на этом стадионе футбольную игру или занимающихся спортом подростков из местного спортивно-оздоровительного общества, в которое превратилось здание нашего зимнего крытого спортзала, в котором большую часть времени, под руководством опытных инструкторов, офицеры и прапорщики нашей части отрабатывали приемы армейского рукопашного боя для максимально простого, но от того, не менее эффективно вразумляющего насильственного усмирения особо ретивых, слабовменяемых и трудновоспитуемых курсантов из числа призывников из разного рода южных и горных регионов бывшего Советского Союза. 

Одним словом, - некогда весьма и весьма военный городок при нашей воинской части советских лет стал в наши дни городком сугубо мирным, навсегда забывшим резкие слова строевых команд, простуженные крики командиров и лай караульных собак и ведущим отныне совершенно спокойную и размеренную жизнь, сохранив, полагаю, по большей своей части заодно и своих прежних обитателей, превратившихся со временем из до мозга костей военных в сугубо гражданских «цивильных» лиц, а также став местом обитания наследующих им территориальную и квартирную недвижимость многочисленных и весьма счастливых потомков всех возрастов и родов занятий.    

Предаваясь этим размышлениям, я вышел из помещения кафе в нашей бывшей солдатской чайной (владелицей и главным продавцом в которой, по-прежнему, как и более тридцати лет назад, числилась хоть и изрядно постаревшая, но от того нисколько не менее бойкая В.М.Кучер, некогда вызывавшая на социалистическое соревнование работницу солдатской чайной из соседней части, В.М.Козырь, значившуюся теперь ее партнером по нынешнему бизнесу) и медленно зашагал, держа в руках большой пакет свежей сдобы, по территории уже давным-давно бывшей воинской части в сторону товарной станции, когда мне случайно попался навстречу двигавшийся параллельным курсом и явно никуда особенно не спешивший, глубокий и совершенно сгорбленный под спудом прожитых лет седоусый, длиннобородый и белобровый до серебристо-сахарной кондиции волос на голове и остальных частях тела старик «западник» (так называют характерный типаж людей с западных областей Украины), очень похожий на всякого рода отшельников и древних дервишей с полотен советского художника К.А.Васильева на языческую тематику, фигура которого даже с учетом его почтенных лет безошибочно выдавала в нем бывшего военного, - судя по его форме цвета «гражданского хаки», выступавшего и сегодня в роли охранника при каком-то из учреждений на территории этой бывшей части или завсегдатая какого-то из расположенных на ее территории заведений. 

Завидев мои форменные знаки различия, он поприветствовал меня тем самым старым и давным-давно забытым приветствием, которое практиковали военнослужащие, проходившие в той или иной форме значительную часть времени своей жизни на территории этой части и в Советской Армии (вообще), но которое на современной Украине носит характер уже, скорее, атавизма, выполняясь больше и чаще на польский «пся-кревский» манер. 

Мы разговорились. Хотя я в тот момент больше всего боялся, что он прямо сейчас вызовет наряд комендатуры, территориальной обороны или националистов, и меня задержат в качестве иностранного шпиона, последствия чего на нынешней Украине могут быть самыми непредсказуемыми и, увы, даже самыми фатальными для такого вот задержанного лица, включая и сотрудников международных организаций, непонятно зачем бродящих по режимным украинским городам явно вдали от мест своего предполагаемого служебного нахождения и текущей работы. 

Но все оказалось много проще, т.к. военная истерия, в которой единомоментно бьются сегодня и Россия, и Восточная часть Украины, еще не успела пустить глубокие корни в этих местах, и здравый рассудок, традиционно присущий жителям этих районов страны, еще не дал слабину перед всем этим зловещим по тональностям в содержании и исполнении пропагандистским напором, который выливается в наши дни на граждан обеих государств из репродукторов, динамиков радиоприемников, с экранов телевизоров или из сети Интернет. 

Дело в том, что грустно улыбнувшись и встречным образом приветственно качнув ему лысиной и сединами, я сразу же сказал, что в советские годы служил и проходил обучение в расположенной некогда здесь воинской части № 87358, и вот теперь мне впервые с тех самых пор представилась столь необычным и нежданным образом возможность вновь оказаться в этих местах, чтобы вспомнить молодость.

Старик довольно расплылся в улыбке, которая становилась все шире по мере того, как я перечислял фамилии памятных мне офицеров и прапорщиков нашей части, а также сержантов и командиров нашей роты, а также все то, что было связано с ними в моих воспоминаниях. В особый тихий восторг он пришел, когда я упомянул год службы моего здесь пребывания, номер нашей учебной роты и фамилию нашего весьма строгого даже по армейским меркам старшины, пришедшего в нашу часть по слухам из дисциплинарного батальона в Бронницах, с личностью которого у всех наших солдат того времени была связана неразрешимая загадка, относящаяся к особому наградному знаку, напоминающему коричнево-черную медаль, почему-то казавшегося нам издалека ромбовидной формы и висевшего на парадных случаях на мундире нашего старшины в самом низу, под всем его внушительным наградным «иконостасом». 

Решительно никто, включая и наш сержантский состав, не знал и никак не мог разглядеть и разгадать то, что же это была за особая странная награда, которая присутствовала на парадах у нашего старшины, но которой не было ни у одного из других, значительно более заслуженных офицеров и прапорщиков части. О чем я и поведал старику, с которым мы медленно шли по городу к вокзалу.

На что старик, с довольным взглядом изучающе посмотрев на меня из-под кустистых, отрощенных на «запорожский» манер седых бровей, вдруг неожиданно поинтересовался фамилией того самого нашего «страшного старшины», о котором я рассказывал. «- Старший прапорщик Трофимчук», - не чувствуя никакого подвоха, тут же спокойно ответил я. И тут только заметил, как и без того лукаво-хитрый взгляд моего собеседника совсем утонул в складках довольных мимических морщин (делавших его и без того похожим на старый абрикос), вначале слегка только лишь оформлявшихся, а затем уже полностью и окончательно сложившихся вокруг уголков его единомоментно утонувших в них глаз. Поскольку передо мной стоял … тот самый … некогда в прошлом старший прапорщик Трофимчук, тридцать с лишним лет назад бывший грозным старшиной нашей 4-й учебной роты, о котором все это время и шла у меня речь, но узнать богатырское и вместе с тем сухое и поджарое телосложение которого в его нынешнем (увы) облике не представлялось уже никакой возможности. Т.е. передо мной стоял наш бывший старшина, всем своим нынешним согбенным и плачевным обликом наглядно демонстрируя мне то, во что с годами превращаются даже самые харизматичные люди по мере того, как приходит их время покидать этот свет, кем бы, увы, и какими бы, тоже, увы, они до этого не нем ни были. 

Видимо, удивление было настолько разлито на моем лице, что он не мог не рассмеяться, увидев то, как я опешил. Мы даже от неожиданности обнялись с ним друг с другом как очень близкие люди, хотя между нами, наверное, было никак не менее четверти века разницы в возрасте. 

Армейская доброта отличается от гражданской. Она – суровее, беспощадней и самоотверженней. Когда нужно позаботиться о ком-то из своих солдат, начальник не жалеет себя. Доброта и строгость в армии – две стороны одной медали. Наш старший прапорщик потому и был зверски строгим, что был очень добрым. И поэтому, разговаривая со мной, он никак не мог принять случаи не то вредительства, не то саботажа, не то диверсий, происходивших или выявлявшихся то тут, то там на старых, уже даже не охранявшихся из-за безнадежной древности своего еще советского содержимого, военных складах. 

Так, на складе б/у вещевого имущества в Бронниках, памятном мне еще по караульной службе в нашей старой части, под клапаны всех парашютных ранцев при помощи шприца кем-то был введен аккумуляторный электролит, приводящий к гибели пилотов и аэромобильных десантников, - разъедающий полотно парашютной ткани, превращающейся уже в воздухе в дырявые лохмотья при раскрытии кажущегося при укладке на земле внешне полностью исправным парашюта. 

Проводив меня за компанию (а может быть, проверяя по старой «военной» памяти, тот ли я человек, за которого себя выдаю ?) до станции, где мне предстояло провести еще несколько часов в ожидании отхода нашего состава, он всего лишь заметил, что несмотря на необычность той награды, ничего особенного в ней не было, хотя, действительно, встречалась она не часто. Это была принятая в СССР в 1974 году медаль «За отличие в воинской службе» первой (и второй) степени, которой (в его случае) особым отличительным образом (для их дальнейшей службы и взаимного опознования друг-друга) награждались военнослужащие из числа офицеров и прапорщиков, проходивших службу в дисциплинарных частях особого режима, т.е. в тех частях, где, наряду с обычными, отбывающими свои сроки наказания заключенными солдатами «дизелями», содержались еще и лица, приговоренные к смертной казни, т.н. печально знаменитые «куклы», «гладиаторы» и «добровольцы», а также приравненные к ним в годы СССР на правах битья лица, использовавшиеся для практических боевых тренировок военнослужащих особых подразделений Советской Армии. Собственно, как это и было в дисциплинарном батальоне в Бронницах, где он прослужил восемь лет до перевода в нашу часть, поближе к дому. Что в итоге и поставило точку в этой загадке, запавшей мне в голову еще со столь уже далеких по нынешним временам армейских лет. 

Распрощавшись, как добрые, хорошие и старые знакомые, просто не видевшиеся уже слишком много лет, мы разошлись каждый в свою сторону. Я – к своему потрепанному ржавому (но зато - с остатками еще советской краски !) пассажирскому вагону с полуистершейся клеенной надписью «Україна карго – Транзитний пасажирський вантаж» (чем он и отличался от соседнего вагона с громогласно, на всю станцию и на полгорода впридачу, мучающимися в нем от недоя ничего не понимающими коровами (на долгих остановках охраной состава местным разрешалось их даже подоить (разумеется, отдавая часть надоя «великодушной» охране), просовывая руки и подойники сквозь щели в досках), в котором «вантаж» явно был не «пасажирським»), высовывающими головы с обезумевшими налитыми кровью глазами наружу (где их с платформы кормили хлебом и всем, что подвернется под руку, сердобольные старушки), рядом с которым уже ждал пояснительных объяснений к только что увиденному и произошедшему на его глазах трогательному прощанию двух седовласых людей мой шеф, а бывший старшина – к небольшому и предельно до черноты грязному некогда белому киоску, своим видом более напоминающим одну из гуталиновых будок, во множестве встречавшихся повсеместно в европейских городах СССР в советский период его существования, где, панибратски поздоровавшись с другим таким же стариком, он начал набирать в большой грубый мешок что-то странное, напоминающее не то жареные каштаны, не то изрядно закопченный на костре пропеченый в золе картофель.

После его ухода, где-то через час, я, от нечего делать, от скуки и из любопытства все же решил поинтересоваться тем, а что же это был за столь дефицитный товар, которым интересовались решительно все подходившие к этой будке в тот вечер с черными грязными сумками из мешковины горожане. Им оказался … уголь. Нет, не самый обычный, антрацитный, брикетированный черный или даже не прессованный бурый, который мы в свое время разгружали из вагонов узкоколейки на большом угольном складе, рядом с нашей частью, когда нашей роте и взводу «выпадала честь» оказываться на этот предмет дежурной по гарнизону, - после чего все задействованные в данном мероприятии солдаты потом еще несколько недель щеголяли по всему городу и по самой нашей части идеально подведенными черным цветом на манер соблазнительных восточных женщин глазами на лице, вокруг которых столь густо скапливалась настолько намертво въедавшаяся в трещины кожи мелкая угольная пыль, что быстро отчистить или извлечь которую не представлялось никакой возможности даже в результате самого активного мытья и протирания всеми доступными нам в те годы чистяще-моющими средствами. 

Увы, - как сказал местный будочник-угольщик, - такого качественного угля, как в те далекие времена, здесь не видели уже много месяцев или, вернее, даже уже много лет, и регулярные поставки которого прекратились уже вскоре после самого начала первого конфликта на Донбассе в 2014 году. А в последние военные и даже в предвоенные месяцы так и вовсе завозов угля не было как таковых, что и привело к тому, что начисто вычистив старый угольный склад рядом с нашей частью и собрав на нем буквально каждую крупинку угольной крошки, чтобы помочь согражданам протопить мерзнущие печи и дома, он с коллегами пошел на хитрость и в прямом смысле слова … вымел вениками и шетками весь этот старый угольный полигон от микроскопически мелкой, слежавшейся на нем за долгие десятилетия спрессовавшейся напополам с землей черной и коричневой угольной пыли. Которая затем (в тех случаях, когда не отваливалась от земли сразу, спрессованными угольными пластинами) отделялась от излишков грунта, смешивалась с рыбьим клеем, старым машинным маслом, стружкой, опилками, жмыхом, молотыми кукурузными початками, резаной соломой или древесной трухой и прочими отходами с местного, давно не работающего лесопильного предприятия, - в итоге, приобретая консистенцию детского пластилина или строительной замазки, - после чего лепилась и засушивалась наподобие круглых булыжников или гальки или же прессовалась наподобие продававшихся потом «на вес и на объем» кирпичей, брикетов или толстых плиток «угольного шоколада», коловшихся или разрубавшихся топориком или разделявшихся затем ножом на отдельные куски (подобно кускам черного американского жевательного или нюхательного табака), которыми уже и можно было топить печи, плиты, паровые котлы или даже разогревать на них еду на некоем подобии жаровен или угольных костров и горелок. И которые и продавались в итоге горожанам в угольных лавках наподобие той, что стояла на станции, на платформе вокзала, - регулярным посетителем которой был теперь мой бывший старшина, - и рядом с рельсами и шпалами путей которого тщательные «заготовители» тоже уже вручную счистили «с щетками» и подмели весь верхний, некогда богатый угольной пылью слой, доведя землю под ними уже буквально до первозданной белизны здешнего богатого каолином грунта. Что поделать, но холод есть холод, и в особенности, когда топить нечем, и уж тем более, когда дров, мазута или угля нет и не предвидится, - так что далекая война вынужденно и подспудно брала свое даже здесь, в казавшемся лежащим совершенным образом в стороне от нее и выглядевшим неизменным с советских времен мирном и спокойном Новоград-Волынском !      

На зато, - какие сохранились воспоминания на ту же тему, - но … уже совсем другого рода ! В особенности, о заключительной части нашего пребывания, - в тех районах боев, над которыми ВСУ удалось полностью вернуть себе контроль местами до самой границы с Россией, куда откатились части ВС РФ, оставив за собой лишь узкие области приграничного прикрытия. Дело в том, что в первые недели войны положение в нашем районе спасали большие запасы скопившегося на ж/д станции соленого сушеного сазана – рыбы размером, как морской окунь, но в отличие от него, сазан разрезается со спины и перед засушиванием обильно засаливается крупной солью. Однако здесь, помимо обычных пищевых свойств, рыбе на Украине в военный период нашли совершенно иное, не свойственное гастрономии применение. 

Городок нашего последнего местопребывания находился почти что в голой степи, где никаких серьезных лесов поблизости не было, а это означало, что с топливом, в отсутствие дефицитных нефти, мазута и угля, было плохо. И особенно это было плохо для железной дороги. В условиях топливного дефицита свои запасы углы и мазута все в итоге были сожжены, тепловозы заправлять – нечем, так что было принято решение расконсервировать несколько стоявших на запасном пути маленьких … паровозиков-«кукушек» или вообще каких-то непонятных и ни с чем не отождествляемых «паровиков», не имевших даже кабины машиниста (здесь, будучи явно как-то связанными с историей сталинского Гулага, они повсеместно именовались «Беломорскими «Фордиками» и при необходимости, с учетом особенности профиля и конструкции колес, могли сниматься с железнодорожных путей и ездить по бездорожью в качестве тягачей или пахать землю, выступая в роли тракторов). Впрочем, топки и бункера этих приходящих и уходящих паровозиков заправлять тоже было бы нечем, если бы станционное начальство и городские власти не были вынуждены имеющиеся у них складские запасы сушеной рыбы – сазана пустить … на топливо этим миниатюрным паровозам начала прошлого века, заставшим еще здесь, полагаю, времена незабвенной сельской стахановки Паши Ангелиной. 

В результате, по завершении командировки, из города нашего последнего назначения, следуя уже обратно, мы выехали в заключительный «путь в цивилизацию» по горбатой, местами заросшей бурьяном и сорной травой, узкоколейке персонально арендованным нами поездом, состоявшим лишь из одной грузовой двухосной платформы, тянувший который старенький паровоз «самовар» (прямо в пути, сбоку от видавшего виды и грозившего ежеминутно взорваться котла можно было открывать, время от времени стравливая избыточное давление, небольшой кран и набирать первосортного кипятку с режущим привкусом каленого железа, чтобы заваривать себе самый настоящий железнодорожный чай !) заправлялся на весь маршрут одной лишь … соленой сушеной рыбой ! Который по нашей просьбе и за наш (разумеется) счет был забит «с горкой» весь его небольшой тендер, а также (на всякий случай !) и часть нашей платформы. Сиречь, - почти весь маршрут мы топили нашу самоходную кочегарку целыми связками воблы (в одном месте нам, правда, повезло остановиться и набрать, несмотря на установленную рачительными селянами покосившуюся табличку с надписью «Мiни!» обломков дровяного швырника у опушки разбомбленного леса), бросая их в топку и время от времени прикуривая скрученные на военный манер, разрывающие до боли горло газетные самосадные цыгарки от дымящих крошечными красными угольками и отдающих рыбьим жиром недогоревших рыбьих хвостов ! Заправляя топку той самой воблой, которую добропорядочные и цивилизованные граждане покупают в магазинах в дополнение к пиву, чтобы посидеть в компании, и которая с этого момента у меня будет ассоциироваться всегда и неизменно только с этим самым «рыбным паровозиком» на разоренной войной Украине 2022 года. Топили ей, - ну, а заодно и в меру сил подъедали ее по мере желания, бросая не понравившиеся части прямо в огонь, в коптящую жирной чернотой до предела вонючую угольную топку. 

Разумеется, что мы вчистую, до хрипоты, ободрали горло этой прекрасной рыбой и обпились после нее потом сверх всякой меры. Но зато теперь и вспомнить будет что на конец жизни об этом периоде нашей в чем-то очень трагичной, а в чем-то, наоборот, как раз и незабываемо веселой в этой самой трагичности украинской эпопеи ! По крайней мере, в голове в тот момент постоянно крутились крылатые ленинские слова о том, что «топить нефтью – это то же самое, что топить ассигнациями», с той лишь разницей, что слово «нефть» в нашем случае и в новых реалиях Украины следовало заменить на слово «вобла» или «сушеная рыба», - с учетом той вполне реальной и материальной стоимости, которую данный весьма ходовой и «велюрный» (как здесь говорят о вещах, являющихся аналогом средства обеспечения денежного обмена) продукт имеет на магазинных полках в этой стране в наши дни. Коль скоро всевозможные разменные и неразменные банковские ассигнации имеют сегодня в стране ценность примерно такую же, что иначе как на «корм паровозу» уже не годятся.

Впрочем, следует признать, что даже несмотря на проблемы с продовольствием, разруху, отсутствие связи и электричества, достойным упоминания в этот сезон в несчастной соседней воюющей стране оказался не только отменно засоленный сушеный сазан, летевший целыми рыбными стаями в топку паровиков, питая их как движущую силу прогресса в нынешних тяжелых военных условиях, в которых оказалось здешнее человечество, но и знаменитая черноморская сельдь, которая по аналогии со своей каспийской сотоваркой, называется здесь «заломом». Лучшая и самая вкусная сельдь из когда-либо пробованных мной в разных уголках нашей планеты (и это при том, что сельдь я с детства не переношу решительно ни в каком приготовленном или даже сыром виде). Вне зависимости от того, кто и как ее засаливал, мариновал, жарил, варил или приготавливал иным гастрономически пригодным образом. 

Вообще, само название этой сельди возникло не случайно. Длина этой специально отбираемой промысловой рыбы составляет где-то 60-70 сантиметров. Когда, как считается, она достигает своей наилучшей вкусовой и видовой кондиции. Однако вся проблема заключается в том, что еще до Революции такую рыбу при заготовке и засолке невозможно было упаковать в предназначавшуюся для нее бочечную тару, в стандартные бочонки, предназначавшиеся для засолки, куда она просто целиком не помещалась, в результате чего ей приходилось обламывать (в этом случае, такая сельдь называется «обломом») или заламывать рыбе часть хвоста, от чего этот сорт сельди при заготовке и получил свое название. 

Увы, но как это ни прискорбно констатировать, но именно слово «залом» и характеризует наилучшим образом то, что происходит сегодня на Украине с подачи России, а слово «облом» - то, что происходит в России с подачи очевидно разумной неуступчивости в военном вопросе Украины, - вне зависимости от того, как бы и кто бы к этому ни относился сам или бы не был вынуждаем к такому отношению своей должностью, общественным положением или исполняемыми в государстве обязанностями, службой и регламентным функционалом. 

Следует признать, что на Украине Россию ждал именно … «залом». В том самом виде, в каком это происходило с промысловой сельдью самого лучшего на Черном и на Каспийском морях ее сорта. Когда приходится изо всех сил и всеми силами портить хорошее в надежде … получить лучшее. Не зная заранее, удастся это или нет. При том, что это самое хорошее по понятным причинам сопротивляется происходящему с ним заживо изо всех сил. И насколько «высоко по хвосту» этот самый «залом» (как территориально, так и государственно-политически) придется обеим воюющим странам, а также тем странам, вроде Польши, Венгрии, Румынии и Словакии, кто собирается погреть на этой войне территориальным образом себе руки, сейчас предсказывать не берется решительно никто, - даже в самых серьезных прогнозах ограничиваясь лишь вопросами будущего сохранения существования населения пораженных нынешней войной областей Украины, равно как и самих этих областей просто … в пригодном для проживания цивилизованных людей виде.  

Ну, а мы возвращались с больной раком войны Украины назад. В Европу. Где, перешагнув заветную красную пунктирную черту на асфальте или белую, вычерченную таким же профилем прерывистую линию на приграничном КПП, оказываешься вновь совсем в другом, совершенно мирном, тихом и спокойном мире, нисколько не похожим на тот, - разоренный, настороженный и воюющий, - откуда мгновением раньше, только что, ты сделал этот самый последний «черезграничный» шаг, заключительный для твоего пребывания в этой уже давно ставшей нам, русским, чужой стране, - ощущая буквально каждым сантиметром кожи на спине полные тоскливой зависти взгляды сотен ждущих своей очереди обносившихся, отощавших и усталых людей, остающихся в неизвестности на той, на украинской стороне, пекущихся всеми силами лишь о единственной перспективе того, - выпустят все-таки ли их в этот день на Запад или нет. 

До границы с Польшей, к обозначенному в наших документах пункту перехода, где все были уже накануне предупреждены о нашем появлении, нас весьма любезно подбросили водители-дальнобойщики (правда, в точности повторяя картину с рефрижератором из фильма «Кавказская пленница»), и нам оставались лишь сугубо технические формальности поверхностного досмотрового характера, заполнение и оформление выездных документов с территории Украины и составление всевозможных подтверждающих актов, карт и встречных въездных документов на территорию Евросоюза. В ходе которых некий близорукий польский человек с учтивыми манерами и тихим голосом за тридцать минут разговора умудрился не ответить ни на один из моих вопросов. Этот умоляющего вида еврей, густо присыпанный нафталиновой перхотью еще социалистического периода, слишком явно дорожил своим местом. 

Но это уже все происходило без нас. Вернее, требовало лишь наших подписей, будучи подготовленным в виде уже подобранных и заполненных комплектов документов, аккуратно уложенных в толстые пластиковые папки с нашими фамилиями. А мы лишь стояли в небольшом холле, общаясь со встречавшими нас улыбающимися коллегами в солидных деловых костюмах, пили беспрерывно «автоматический» кофе из (словно давно забытых в прошлой жизни) картонных стаканчиков, с трудом удерживая их кончиками пальцев с воспалившимися гниющими ногтями, смеялись, похлопывали друг-друга по плечу, машинально смотрели на большом телевизионном плазменном экране в половину стены почти беззвучно мелькающие кадры канала «Евро-Ньюс». Довольно дымил огрызком своей сигары до хрипоты простуженный шеф (несмотря на все мыслимые и немыслимые сделанные нам перед выездом прививки решительно от всех болезней), в завязанных на затылке резинкой от трусов полусломанных очках с погнутыми дужками, - поминутно бессознательно роняя пепел на толстый, и без того пепельно-грязный шарф, клоками торчащий из воротника засаленной до черноты полувоенной куртки, глубоко и блаженно по-детски спокойно, - впервые за все эти недели, - спал на своем ранце наш главный финансист, привалившись своим грузным телом спиной к едва теплой батарее отопления и вытянув далеко вперед, чуть ли ни в самый центр зала, тощие худые ноги в разбитых, зашнурованных леской башмаках, - а за стеклянными дверьми, на улице, нас уже поджидал официального вида микроавтобус со спецсигналами и солидного, внушительного вида, столь редкими для этих мест дипломатическими номерами ответственной служебной миссии Евросоюза. 

Было солнечно и тихо. Находящиеся на вынужденном карантине от окружающего мира за толстым пуленепробиваемым стеклом, разделяющим украинскую и польскую стороны помещения КПП вдоль государственной границы, таможенные мухи из разных стран через стекло корчили друг-другу обидные рожи, ссорились и склочничали, точно домохозяйки в коммунальной кухне. Пока шло дело, пограничные мухи успели даже передраться…

В самый последний момент, когда мы уже готовились выходить, на головы всех собравшихся внезапно свалился оглашенный ливень. Который вскоре прекратился также внезапно, как и был наслан на нас небесами (явно – к счастью, хотя мы этой заботы и не оценили !). Увы, но здание таможни по его итогам было отрезано от внешнего мира. Для женщин, по крайней мере. Возле кромки тротуара разлилась широкая чернильно-грязная лужа. Она благодушно дымилась на выглянувшем из-за туч солнце. 

В самой луже, выступавшей теперь в роли большого черного водоема, шевелилось, возилось и всплескивало, а по временам всплывало что-то большое. Шеф сделал последнюю затяжку огрызком сигары и изящным движением пальцев рук автоматически (явно забыв, что он уже – не на Украине, а в цивилизованной Европе !) отфутболил окурок в самый центр этого водного безобразия, на месте падения которого вначале что-то бурно всколыхнулось, хищно хватая добычу, а потом мы остолбенело увидели, как в шагах двух от шефа в луже сидит и оторопело смотрит на него толстая лягушка, сжимая во рту брошенную им сигару. Через мгновение сигара с легким пшиком и прощальным дымком зашипела и окончательно потухла, и лягушка с брезгливой миной со страшным плеском снова бухнулась в воду. Здесь войны не было, и все лягушки были мирными.

Где-то дальше, в конце уходящего от КПП куда-то дальше на запад идеально заасфальтированного пути нас вновь ждала Варшава, тихая служебная гостиница с чистым постельным бельем, душем, обедом и свежей гражданской одеждой, а следом за ними и казавшийся нам даже отсюда столь же далеким и недосягаемым, как и бездомным вокзальным детям из украинской глубинки, «Дисней-ленд» - город Брюссель, куда нам следовало незамедлительно прибыть, едва лишь разобравшись с местными юридическими вопросами и административными формальностями. Разумеется … после пристрастных дезинфекции и дезинсекции.

«И вот, я вновь иду по пушистому красному ковру. Тут я не был двадцать три дня. Отвык от тишины, от ковров, от светлых коридоров и просторных комнат, от тепла. Одичал. Вообще человек дичает быстро и возвращается в животный мир легко и свободно, без затруднений.

В коридорах штаба спокойно и уютно. Тут сытые, чистые люди, аккуратная одежда, тут бритые лица. Тут нет простуженного командирского хрипа и нетерпеливого повизгивания собак, которых вот-вот спустят с поводков… 

Наверное, я схожу с ума. Есть другая возможность: все давно сошли с ума, а я один - исключение. Есть и третья возможность: все давно сошли с ума. Все без исключения. Те, которые появляются на грязных, перепачканных кровью танках в прекрасных мирных городах, на красивых площадях, перед парками и дворцами, - вне всякого сомнения шизофреники. Те, которые живут в прекрасных городах, которые знают, что однажды, рано или поздно, эти танки появятся на их площадях, перед их парками и дворцами, и ничего не делают, чтобы это предотвратить - тоже шизофреники. 

Черт побери, а мое место тогда где ? … Я ведь буду жить в этом удивительном мире наивных и беззаботных людей. Я тоже буду сидеть с ними за столиками, вытянув ноги и подперев щеку кулаком. Я тоже буду слушать эту чарующую мелодию, доносящуюся вечером из кафе. И когда придут грязные танки освободителей с белыми полосами на броне, я тоже буду стоять в толпе, кричать и махать кулаками. Плохо быть гражданином страны, по дорогам которой со скрежетом и лязгом идут броневые колонны освободителей. А разве лучше в такой стране быть в числе этих самых освободителей ?»

(с) В.Суворов «Аквариум»

Что можно в итоге сказать ? Прекрасная страна, прекрасная земля, прекрасные люди. Какими они были и раньше и какими оставались все эти годы в моей памяти. Все – прекрасно и замечательно. Оставаясь таковым отчасти и сегодня, даже несмотря на нынешнее поругание оккупационной войной, являющейся и воспринимаемой таковой уже безо всяких оговорок и ложных иллюзий. Поругания, после которого, вне зависимости от того, как дальше будут развиваться события или как пойдут здесь дела, Россия и россияне, безотносительно от их статуса, национальной принадлежности и численного количества, останутся здесь лишь в единственно возможном для них качестве повсеместно ненавидимых персон «нон-грата». 

Написал бы «на долгие годы», но вволю и в изобилии насмотревшись за эти недели на то, во что ВС РФ и приданные им «добровольцы» и прочие «инициативники» уже превратили эту некогда цветущую и плодородную страну и ее граждан, - и во что руководство России недвусмысленно намеревается и дальше превращать еще и ее уцелевшие остатки и территории, - вынужден буду написать слово «навсегда». В качестве того срока, на который Украина теперь и отныне будет закрыта для России и для россиян. Иначе как руководство страны решит по опыту СССР изгнать с недозавоеванных земель все остаточное коренное, не лояльное России население страны и переселить на нее в награду тех, кто эти земли сейчас все еще пытается от имени России безуспешно завоевывать. 

Николай Ю.Романов (ОБСЕ - OSCE)
Запад/Восток/Запад Украины, май-июнь, 2022 год.
----

P.S.: А теперь, - немного о трагическом и значительно более серьезном. 

«Первое, что мы увидели, выйдя за околицу, был имперский бронеход, съехавший с дороги и завалившийся носом в деревенский колодец. Он уже остыл, трава вокруг него была покрыта жирной копотью, под распахнутым бортовым люком валялся дохлый крысоед – все на нем сгорело, остались только рыжие ботинки на тройной подошве. Хорошие у крысоедов ботинки. У них ботинки хорошие, бронеходы да еще, пожалуй, бомбардировщики. А солдаты они, как всем известно, никуда не годные…»

(с) А. и Б. Стругацкие «Парень из преисподней»

Многие из моих коллег и знакомых, а также всевозможных телевизионных аналитиков на просторах российского военно-политического и делового поля, неизменно интересуются у меня в последние месяцы вопросом о том, почему Запад осуществляет поставки на Украину своих исключительно старых серийных и хорошо известных всему миру устаревших образцов вооружения, складские сроки годности применения по которым либо подходят к концу, либо уже даже полностью истекли (что, впрочем, нисколько не сказывается на их боепригодности), в то время как в распоряжении сил НАТО сегодня существуют значительно более продвинутые и усовершенствованные комплексы ведения войны, в частности, - для борьбы с наземной бронетехникой противника, а также с низколетящими и любыми иными воздушными целями (как, опять же, показали прошедшие три месяца войны, с больших высот выполнять какие-либо сложные операции летные боевые машины советского периода разработки и оснащения ВВС РФ просто не в состоянии). То же касается и западной военной техники, танков (например, - таких машин как уже музейный по нынешним временам танк «Леопард 1»), а также доработанных и дооснащенных под стандарты НАТО всех видов боевых машин и самолетов советского периода, которые Альянс активно расконсервирует на т.н. «стоянках захоронения» и на «складах бессрочного хранения» и перебрасывает сейчас на Украину.

Увы, но ответ здесь однозначен, прозаичен, хотя и для России, и для ее солдат – сугубо печален. Для борьбы даже с самыми современными «переделочными» техническими проектами ВС РФ советского и более позднего, «условно российского», периода, - даже не самые современные, а просто даже … уже откровенно и совершенно устаревшие «дедовские» средства поражения сил НАТО являются … оптимальными и наилучшими. «Старое нужно бить старым». Как говорят западные военные. Тем, что для уничтожения данной техники предназначалось и было ей в те годы и времена современным. 

Поэтому, нет смысла тратить современное прогрессивное вооружение на уничтожение старой техники, с которой прекрасно и успешно справляются разработки даже пятидесятилетней давности, что по возрасту соответствует как раз периоду создания этой самой советско-российской броневой армады на Украине. В чем наглядно можно убедиться, просто проехав по дорогам страны в местах ведения боевых действий, откуда ВС РФ были впоследствии выбиты, откуда они отступили сами, бросив все «как есть», или где их продвижение было остановлено.  

Количество уничтоженной бронетехники (а не только транспортных средств ВС РФ вообще), сдвинутой и сваленной на обочинах дорог, превосходит сегодня на Украине все мыслимые ожидания и пределы. Практически по всем направлениям продвижения российских войск, - как на севере и востоке страны, так и на юге. Увы, но по большей части это бесформенное скопление красного от ржавчины металла – это все то, что осталось от продукции российского «переделочного» ВПК, преимущественно еще советского периода его существования и выпуска. Какими бы ни декларировались «надежными» и «универсальными» всевозможные доработки в части их динамической  и статической защиты, а также бронекамуфляжа, под которым, как и под новым слоем краски, все едино скрываются в России самые привычные и хорошо нам знакомые старые советские танки. 

Кстати говоря, для точного установления времени уничтожения военной техники или какого-нибудь населенного пункта вовсе не обязательно быть военным экспертом или специалистом в области металловедения, поскольку этот срок с точностью до одного-двух дней легко определяется по характеру коррозии, которой покрывается та или иная сгоревшая подбитая боевая машина за разные периоды времени, начиная с момента своего уничтожения, - вне зависимости от того, какая в эти дни на улице стояла погода. 

Увы, но подобно разлагающимся человеческим телам, подбитые танки так же легко опознаются «военными патологоанатомами» по времени их гибели, будь то неделя, две, три, а то и месяц или даже более того, когда речь заходит о машинах, потерянных ВС РФ и ВСУ еще в конце февраля. А уже соотнося подобную информацию со сводками боевых действий и того, что происходило в данном районе в тот или иной период, аналитикам легко можно сделать вывод и о том, кому она принадлежала, и кем была уничтожена. В тех случаях, когда вид поражений носит все-таки соизмеримый, а не фатальный и легко узнаваемый по почерку того или иного боеприпаса характер. 

Вопреки расхожим мнениям, отличить уничтоженную западными средствами поражения российскую технику от украинской очень просто, что легко позволяет сделать вывод не только о количестве материальных потерь ВС РФ, но и о численной гибели личного состава. И дело вовсе даже не в сериях и моделях боевых машин, применяемых обеими сторонами (т.к., например, танки последовательных моделей «семейства» Т-50 и Т-70 встречаются с обеих сторон повсеместно, в отличие от Т-60, применяемых в основном лишь украинской стороной), и даже не в особенностях рисунка элементов навесной динамической защиты и прочей «фурнитуры». Речь идет о характере поражения этой самой техники в боевых условиях. И если подбитая, выведенная из строя и даже основательно при этом сгоревшая украинская техника носит на себе все следы пробоин от классического поражения артиллерийскими системами, управляемыми ракетными снарядами и зарядами гранатометов советского периода, оставаясь по большей части целой и теряя временами лишь башни из-за подрыва боекомплектов или ударного попадания снарядов в т.н. «заманы» под башню, то российская техника в любом конкретном случае своего уничтожения представляет собой просто кучу оплавленного металлолома, в котором лишь по чудом сохранившимся фрагментам можно опознать ту или иную модель танка или боевой машины поддержки пехоты. 

И таких вот бесформенных куч подобного расплавленного, оплывшего до неузнаваемости и причудливо застывшего металла вдоль украинских дорог, а также на полях, где значительная часть российских танков и БПМ завязла «по брюхо» еще в конце февраля этого года (и где была в итоге расстреляна), - просто не поддающееся учету количество. В результате попадания этих самых «морально устаревших» противотанковых средств, находившихся до поставок на Украину много десятилетий на складировании сил НАТО где-нибудь в Европе или в США, - даже от самых передовых российских разработок не остается фактически ничего. Даже от красавцев-танков едва лишь остается где-то оплывшая треть от их первоначальной фактуры. Все остальное просто … исчезает и испаряется в неизвестность в момент взрыва и последующего подрыва внутреннего боекомплекта или сохраняется лишь в виде бесформенной застывшей металлической кляксы, впаивающейся, глубоко вплавляясь, в землю, и покрывающейся со временем темной коростой ломкой «пожарной» ржавчины, равно как и мелких оплавленных обломков, разбросанных в радиусе до сотни метров вокруг такой разбитой, словно бы «попавшей на Меркурий» (как здесь говорят) боевой машины. 

В тех случаях, когда в зоне подрыва подобных термобарических зарядов оказываются человек или животное, то от них в том месте на земле, где они стояли, остается лишь неправильной формы черноватая «школьная» совершенно чернильная клякса густого темно-синего цвета, которой капли падающей на нее с неба воды постепенно придают все более и более расплывчатую форму и одновременно с этим, все более хорошо различимую на фоне глинистой почве синюю окраску (по словам знатоков, характер синего цвета определяется содержанием в этих мгновенно исчезнувших человеческих остатках крахмала и йода, реагирующих между собой при попадании воды), которой глубоко пропитывается вся земля в том месте, где некогда на свою беду оказался погибший человек. 

Те из здешних жителей и военных, кто знает, что это такое, обходят такие места стороной, никогда не наступая в такие вот «кляксы», поспешно крестясь и поминая перед богом «синяков», коими вот так вот становятся люди, оказавшиеся в поле досягаемости заряда из «кляксителя» (совсем, как у братьев Стругацких !), - вне зависимости от того, кем они были при жизни и к какой из воюющих сторон принадлежали. 

В такой ситуации, как бы мрачно это ни звучало, но можно лишь «порадоваться» за экипажи этих самых уничтоженных боевых машин, которые … не мучаются в момент своей гибели. В случае попадания иностранной противотанковой ракеты, эти люди не успевают даже понять того, что с ними происходит, или почувствовать какую-либо боль, настолько мгновенно, за доли секунды, … буквально испаряются от чудовищной температуры их тела, от которых потом остаются лишь следы густой и жирной копоти, легко выделяющиеся изнутри своей угольной чернотой и формами даже на основательно обгоревших и покрытых ржавчиной корпусах бронетехники, сохраняясь, спустя даже много дней после гибели экипажей, - словно бы намертво въевшись в ржавый металл даже после внутренней детонации боеприпасов, защищая его собой от коррозии.

Увы, но следует признать, что у России подобных средств поражения бронемашин и танков противника на этой войне однозначно нет. С учетом характера и состояния этой самой пораженной ВС РФ техники противника. Не было ничего такого ни создано, ни украдено на Западе, ни разработано впоследствии. Ни при СССР, ни уже в Новой России. И поэтому, все разговоры о том, что «у нас есть ТАКИЕ приборы, но мы вам о них не расскажем» в исполнении всевозможных российских генералов и не менее всевозможных телевизионных аналитиков и военных экспертов в солидных деловых костюмах от ведущих кутюрье планеты, следует воспринимать лишь как сугубо пустую болтовню, выступающую в качестве лапши для «навешивания на уши» российскому обывателю. Поскольку, по всем видимым признакам, воюют сегодня на Украине лишь тем, что в России уцелело, было отремонтировано или не до конца уничтожено во время обеих чеченских кампаний, середины 90-х годов ХХ века и, соответственно, начала уже века XXI-го, а также еще и тем, что не успели продать в том или ином качестве за границу или распилить на металлолом и вывезти в Китай. А теперь, увы, уже и воевать ВС РФ становится нечем и вовсе, ввиду практически полного уничтожения парка этих боевых машин советского периода и невозможности его оперативной замены со складов и военных парков ответственного хранения, тем более, что то, что показывали нам при ознакомлении офицеры ВСУ из пополнения материальной части Российской армии, не выдерживало никакой критики ввиду своей уже изначальной разукомплектованности еще в бытность нахождения на складах ответственного хранения где-то в российской глубинке, откуда эта техника была в итоге взята, затащена коллективными солдатскими усилиями на железнодорожные платформы, прикручена к ним толстой проволокой и отправлена на Украину, где так и осталась стоять на этих самых платформах, не будучи в состоянии с них сдвинуться ни сама, ни с посторонней помощью, будучи основательно разукомплектованной и зачастую лишенной ходовой части и двигателей либо полностью, либо в той «частично-критической» части, в какой боевое применение всех этих машин становится невозможным, и даже просто стащить их с железнодорожных платформ на землю не представляется возможным, придавая в итоге им вид импровизированного «складского» бронепоезда. Впрочем, в ВС РФ этому тоже нашли вполне разумное «объяснение». Дескать, изначально исправную складскую технику … «разукомплектовали» по дороге на Украину некие железнодорожные грабители. Тот же самый вечный и неоспоримый тезис, который военные старших поколений неизменно применяли в отношении подобных утрат и поломок еще в годы СССР, сплавляя «ремонтеров» и разукомплектованное оборудование на использование по принципу «Дай вам боже что нам не гоже !» Увы, но с тех пор в Вооруженных Силах страны так ничего в лучшую сторону и не поменялось. Как и в психологии самих военных из этих … вооруженных сил.  

Впрочем, основная причина всего сейчас происходящего, как и в нынешнем отношении к России во всем мире с подачи средств массовой информации и традиционно негативного отношений в цивилизованных странах к любым войнам, кроется совсем в другом. 

Всю Европу и весь мир два года держали в чудовищном давящем страхе. В страхе болезни. В страхе ограничений, репрессий, вакцинаций, осложнений, последствий, безработицы, обнищания, потери социального статуса, - одним словом, в страхе, преследовавшем их самым разным образом. В страхе, который в людях накапливался, постепенно переполняя и разрушая их изнутри. Что легко заметить даже сейчас, когда значительная часть ограничений уже снята, но больные страхом люди по-прежнему боятся выходить позже определенного часа на улицу, - рестораторы - работать, а прохожие - ходить без масок. 

И вот тут этот страх людям и дают сейчас возможность выплеснуть. Злобу за унижение. Все, что в них накопилось, но в чем они сами себе боялись признаться. И выплеснуть по вполне подходящему случаю. Т.к. война - дело сугубо порицаемое. А тут еще и жертвы беззащитные есть. На кого выплеснуть - и не получить по гордому профилю. Русские, проживающие в этих странах. Которые, в отличие от членов разнообразных диаспор, никогда не кучкуются и не группируются, стараясь жить обособленно, в результате чего с ними бывает легче и без последствий справиться любым образом. Даже на самом бытовом. Как и с зависимой по всем показателям Россией, полностью зависящей от всего мира и так и не сумевшей создать у себя никакой адекватной замены этому самому миру в случае экстремальных и чрезвычайных ситуаций. Вроде нынешней. 

Т.е. в данном случае, русские относятся к категории людей, над которыми можно без последствий для себя, а то даже и с энтузиазмом для всего сообщества издеваться и измываться. На практически законных основаниях. Просто изливая на них таким вот образом свой накопившийся страх. Нашли "козлов отпущения", одним словом. И в лице России, и в лице русских. Забывая об одной простой вещи. Что русские - злопамятны. Как и все, к кому приложили руку татары и монголы. И они не забудут о том, как и по какому поводу кто их третировал. И когда вся эта волна ненависти к выходцам из России и бывшего СССР (сейчас гребут под одну гребенку всех, - был бы предлог) пойдет на спад и спадет, когда придет время вновь налаживать отношения, эти самые русские на контакт уже не пойдут, памятуя о том, как с ними поступили на ровном месте. В лучшем случае, этого не будут помнить только их дети. А так, - и внукам "на память" достанется в качестве "политического завещания". Что европейцам и прочей подобной "не русской публике" доверять нельзя. И что на жалость к ним идти тоже нельзя. И на доверие - тоже. Это - враги, которые лишь кажутся друзьями. Которые в любой момент, по любому предоставившемуся поводу, - "заплюют и заклюют". 

Именно это сейчас и впитывают с разной степенью интенсивности представители русских диаспор по всему миру. Которым по большей части придется возвращаться обратно. И которым, кроме злобы, унижения и ненависти за происходящее с ними сейчас передать о Западе своим наследникам будет нечего. Даже принимая во внимание ту нищету, в которую им предстоит окунуться в России или в других регионах бывшего СССР взамен привычного и налаженного европейского быта и активно расторгаемых сейчас семейных уз, часть из которых результирует утратой детей в пользу европейской "стороны семьи". Русские этого не забудут. 

Так что опора для нового "Железного занавеса" сейчас куется не в России, а на Западе и Западом. И опора - в лице российских граждан и выходцев из России, которых сейчас втаптывают в брусчатку. Так что причиной всему - скопившийся в европейцах страх. Умело выпущенный наружу в самый подходящий для того момент. И Запад в лице своих граждан разом и с остервенением сорвался с цепи. Получив заветную дичь для травли. Все более теряя в этом голову, щеголяя "достижениями" друг перед другом. А в целом, для наглядного понимания этого вопроса, лучше всего посмотреть заключительный фрагмент из сокуровского фильма "Белый Тигр". Это - из реального политического завещания Гитлера. Основа трансцедентальной философии гитлеризма, воплощающейся в обществе и его мыслях.

Ну, а основной тезис, которого придерживается в своей политике в отношении российско-укаинского военного конфликта Запад, звучит очень просто и доходчиво: "Если за 8 лет политики восстановления государственной принадлежности территорий на юго-востоке Украины ситуацию не удалось решить мирным путем, то ее нужно решать уже любым образом, и как можно быстрее". Все остальное - уже побоку. 

Т.н. "украинский вопрос" по Западу должен быть решен, и решен как можно скорее. Если его за 8 лет не сподобилась решить Россия, что всеми правдами и неправдами уговаривали ее сделать на Западе, это сделает Украина, как суверен своей государственности. С помощью Запада или без оной. При том, что в такой ситуации Россия оказывается в роли страны, всячески препятствующей этому процессу, - вне зависимости от того, чем она при этом руководствуется. И потому подлежит международной обструкции. Все - просто и ясно. И теперь это воплощается в жизнь. Пусть даже и за счет как России, так и за счет Украины. Что в любом случае – лишь на руку Западу.
----